— Значит, когда арестовали Мелькиора, это стало для вас неожиданностью? — Наверно, — пожал плечами Льюи. На подбородке у него было несколько порезов от бритья, которые изогнулись, когда он в очередной раз скорчил гримасу. — Но лично я с самого начала его подозревал. — Только Мелькиора или обоих? Этот вопрос заставил Льюи задуматься. — Думаю, обоих. На самом деле их невозможно было разделить. Во-первых, они были похожи друг на друга, а во-вторых, вели себя совершенно одинаково. Так что сделать это могли оба. Айзенменгер снова ощутил какое-то внутреннее напряжение. «Но у Мартина ведь было алиби», — успокоил он себя. И тем не менее что-то его тревожило. — Вы же наверняка общались тогда с полицией, — заметил он. — Еще бы. Они без конца вызывали в участок Мартина и Мелькиора, так что всю работу приходилось делать нам с Джо. А затем они арестовали Мелькиора и целую неделю торчали в морге в поисках улик и поджаривали на медленном огне меня и Джо. Мы потом в течение нескольких недель наверстывали упущенное. — А Мартин продолжал работать в морге после того, как арестовали Мелькиора? Льюи улыбнулся с хитрым видом: — Не-а. Начальство воспользовалось случаем и закрыло морг; они давно уже планировали организовать объединение моргов, и Мартина перевели в санитары. Джо без хлопот отправили на пенсию, а я перешел сюда. Айзенменгер вернулся к последнему телу с вполне очевидным раком поджелудочной железы. Льюи зашивал предыдущее. — Они могли бы сразу догадаться, что это он, — неожиданно заметил санитар. — После того, что он сделал с Баддом. — А кто такой Бадд? — поднял голову Айзенменгер. — Подсобный рабочий. — И что он с ним сделал? У Льюи наготове была еще одна история, и Айзенменгера это явно обрадовало. — Это случилось вскоре после того, как он начал здесь работать. Бадд сказал ему что-то обидное. — Что именно? Льюи нахмурился, пытаясь вспомнить. — Что-то о его родителях. Что-то грубое. Бадд не стеснялся в выражениях. — И что произошло дальше? — Это не было доказано. — Льюи вдруг словно опомнился. — Что не было доказано? — Что это сделал Мелькиор. — Так что произошло? — Кто-то набросился на Бадда, когда он возвращался домой после вечерней смены. Его сбили с ног и разрезали ему спереди всю одежду. А потом сделали неглубокий надрез от горла до самого члена. Ничего угрожающего для жизни, но кровищи было море. — Льюи было явно не по себе от этих неприятных воспоминаний. — Но, как я уже сказал, им не удалось доказать, что это Мелькиор, и у Бадда не было никаких улик, однако с тех пор никто даже не пытался придраться к Пендредам. Арнольд Кокс не имел ни малейшего представления о том, что произошло, пока ему в дверь не позвонил первый репортер. Поскольку его жена уехала к своей сестре, он поздно встал, не побрился и даже не подумал о том, чтобы включить радио или телевизор. Поэтому он был совершенно не готов к последовавшему штурму. К несчастью, его смущение и неведение, пропущенные сквозь соответствующую журналистскую призму, очень подходили для превратного истолкования. — Старший инспектор Кокс? Кокс сразу понял, что перед ним репортер, хотя никогда прежде не встречался с этим человеком. В нем тут же сработала защитная реакция, достигшая автоматизма за предыдущие годы, однако механизм ее заржавел, так как он давно ею не пользовался. — Да? Возникший из кармана диктофон тут же оказался перед его носом. — Что вы можете сказать по поводу случившегося? — По поводу случившегося? — Да, сэр. — А что, собственно, случилось? — Он уже начинал догадываться, но ему нужна была исчерпывающая информация для соответствующего ответа. К несчастью, его неведение было истолковано как безразличие. — Как, вы не знаете? — Этот вопрос был задан с несказанным изумлением. Кокс покачал головой, а репортер, производивший впечатление такого неоперившегося юнца, словно его только оторвали от материнской груди, продолжил: — Совершено новое убийство, точно такое же, как первое. И оба они идентичны тем, из-за которых вы упекли за решетку Мелькиора Пендреда. Кокс закрыл глаза, вдруг ощутив, как ему на плечи навалилась вся тяжесть прожитых лет. — Старший инспектор? Вы можете это как-нибудь прокомментировать? Что вы ощущаете, осудив невинного человека? Вас не мучит совесть из-за того, что он скончался в тюрьме? — Уходите, — устало произнес Кокс, пытаясь закрыть дверь, но, как все бойкие журналисты, его посетитель уже протиснулся в проем. — Значит, вам наплевать. — Пожалуйста, уходите. — Неужели вы не чувствуете раскаяния? — размахивая диктофоном, продолжил журналист. Кокс налег на дверь, довольно сильно прижав бедро журналиста, но это никоим образом не отбило у того желания получить информацию. — Я так понимаю, что вам не только не стыдно за смерть Мелькиора Пендреда, но вас также нисколько не волнует гибель Дженни Мюир и Патрика Уилмса? Когда и следующая попытка закрыть дверь не произвела никакого впечатления на профессиональный раж репортера и он продолжил выпаливать свои вопросы, каждый из которых еще больше усугублял вину Кокса, тот не выдержал. Он оставил свои попытки раздавить всмятку ногу репортера и неожиданно распахнул дверь. — Убирайся! — закричал он. — Вон из моей частной собственности! Оставь меня в покое! Репортера это нисколько не удивило, и он не проявил ни малейшего намерения последовать рекомендациям Кокса. Более того, у него эта эскапада вызвала только улыбку. Он уже открыл рот, чтобы продолжить свои расспросы, но Кокс не дал ему это сделать. — Вы — паразиты! Стервятники! — Вы позволите это процитировать? — с еще более широкой улыбкой осведомился репортер. Кокс принялся его выталкивать, как делал это в молодости, когда его еще не мучили боли в груди. — Уходите! Пожалуйста, уходите! Репортер чуть отступил, не давая закрыть дверь — кованый носок предохранял ногу от каких-либо повреждений. — Старший инспектор, поделитесь своим мнением, и я тут же уйду. Однако Кокс был хорошо знаком с прессой и знал, что журналисты хуже самых закоренелых преступников, с которыми ему доводилось встречаться, потому что они прикидываются дружелюбными. Он глубоко вздохнул и ощутил первый укол знакомой боли, однако решил, что успеет со всем разобраться, прежде чем она разрастется, как это бывало уже не раз. — Послушайте, мне нечего вам сообщить. — Неужели вас не удручают последние убийства? — Конечно, удручают… — Он оборвал себя, но было уже поздно. Ловушка беззвучно захлопнулась, и лишь удовлетворенная улыбка на лице репортера сказала Коксу о том, что его ждет. Но это было уж слишком. — Негодяй! — крикнул он и, широко раскрыв дверь, вышел наружу, всем своим видом демонстрируя решимость. Репортер попятился, и улыбка на его губах сменилась выражением надменной угрозы. — Совсем не обязательно проявлять агрессию. — Обязательно, шакал. Все вы как вампиры. А ты — худший из худших. Подонок. Несчастный мерзавец. Он ненавидел ругательства и зачастую упрекал своих подчиненных за их использование, но сейчас иных слов ему подобрать не удавалось. Кокс продолжал наступать, и репортер начал пятиться по дорожке, шедшей через ухоженный сад с его розами, кизиловыми кустами и невысоким лавром, росшим посередине подстриженного газона. Боль в груди становилась все сильнее, но теперь Кокс не обращал на нее внимания; пара таблеток под языком должны были ее снять. Они добрались до ворот, и репортер, оглянувшись, поспешно выскользнул на улицу. Оказавшись на тротуаре за пределами собственности Кокса, он вновь осмелел: — Что-нибудь еще в заключение, старший инспектор? Кокс бросился вперед, но это была не столько попытка настигнуть своего мучителя, сколько театральный жест. У него началась одышка, а боль с ревнивой лаской лениво заструилась вверх к левому плечу и шее. Журналист отскочил и двинулся прочь. — Я так понимаю, что это значит «нет», — кинул он через плечо, пытаясь нанести последний удар.