— То есть если твоя болезнь вовремя не была диагносцирована, тебе в лучшем случае оставалось преодолевать ее самостоятельно, а в худшем — вести жизнь отщепенца, ублюдка и чудовища. — Звучит не в пользу медицинских работников. Айзенменгер улыбнулся, однако его голос был лишен каких бы то ни было оттенков юмора. — Как и всего остального человечества, — заметил он. Она смиренно приняла свое поражение. — Люди, страдающие аутизмом и синдромом Аспергера, постоянно окружают нас, только мы не замечаем этого. А процент аутистов повышается лишь потому, что мы начинаем наконец обращать на них внимание. — Для патологоанатома ты неплохо разбираешься в психиатрии. Айзенменгер пожал плечами: — Не забывай, что я занимался этим делом. Так что за последнее время я многое узнал об аутизме и синдроме Аспергера. Вопреки общепринятым представлениям патологи не должны были заниматься изучением психических особенностей преступников. И хотя Елена знала, что Айзенменгер обладает исключительной любознательностью и аналитическим умом, требующим ответов на все вопросы, даже она была поражена глубиной его познаний. — Как я уже сказал, аутисты и лица, страдающие синдромом Аспергера, не склонны к насилию, — ответил он, когда она выразила свое удивление. — Поэтому меня озадачило то, что их обвинили в убийстве, и я решил в этом разобраться. — И?.. Айзенменгер нагнулся вперед и обеими руками взял свой стакан. — Эти больные изумляют и пугают; благодаря им начинаешь понимать, насколько странной вещью является мозг, дарованный нам Богом. — Он глотнул из стакана. — При аутизме происходят нарушения мозгового обеспечения, но они настолько неуловимы, что находятся за пределами наших сегодняшних представлений. Более того, они могут быть причиной других психических заболеваний. Аутисты могут становиться психопатами и невротиками, страдающими навязчивыми состояниями. Кроме того, у них может развиться шизофрения, как это было с Мелькиором. Елена задумалась. — Так к убийству его подтолкнула шизофрения, а не синдром Аспергера? — Теоретически да, — пожал плечами Айзенменгер. — А что ты имел в виду, когда сказал, что люди, страдающие аутизмом, изумляют и пугают? — Они гениальные идиоты. — Да, я слышала о таких. Умственно отсталые дети, обладающие фантастическими способностями в какой-то определенной области. — Да нет, они не являются умственно отсталыми, просто они — аутисты, но вот что касается способностей, тут ты абсолютно права. Они могут в совершенстве исполнить на рояле раз услышанное произведение или идеально воспроизвести на бумаге сложную, единожды виденную сцену. В результате начинаешь понимать, что отклонение от нормы не всегда является злом. — Но подобные люди не способны вести самостоятельную жизнь; они постоянно нуждаются в опеке. К тому же у аутистов понижен коэффициент интеллекта. И как Пендредам удавалось жить все эти годы? — Тяжелая стадия аутизма приводит к полной недееспособности, но это нарушение характеризуется широким диапазоном состояний, и большинство людей, страдающих синдромом Аспергера, вполне успешно социализируются. А то, что аутизм сравнивают с умственной отсталостью, — это чистое недоразумение. Начнем с того, что у них невозможно определить уровень интеллекта с помощью обычного теста; это все равно что пользоваться весами для измерения высоты — инструмент не годится. Люди, страдающие аутизмом или синдромом Аспергера, могут быть очень умными, даже гениальными. Возможно, величайшие художники страдали этим синдромом. И братья Пендреды далеко не глупы. Если бы не их заболевание, каждый из них смог бы сделать прекрасную карьеру. Но они родились в бедной семье, и их родители, кроме упрямства, ничего такого в своих детях не замечали. — Если Мелькиор был шизофреником и они оба страдали синдромом Аспергера, почему ими не занимались психиатры? — Их родители отказывались от помощи. Насколько я могу судить, они предпочитали «страусиную» политику. И в какой-то мере она оказалась успешной. Их отец работал в морге Западной Королевской больницы и туда же пристроил мальчиков. Заниматься бумажной работой они не могли, зато отличились на поприще вскрытий и обработки тел. — Будучи гениальными кретинами? — Да, — улыбнулся Айзенменгер. — Странная профессия. Айзенменгер допил бренди, откинулся на спинку дивана рядом с Еленой и повернул к ней голову. — Я же сказал тебе, что аутизм — это изумительное и пугающее состояние. Однако, похоже, у нее это вызывало другие чувства. — Больные синдромом Аспергера ведут простую, жестко структурированную жизнь и впадают в полное отчаяние, если та разрушается. А родители Пендредов погибли в автомобильной катастрофе. Подобное и для нормального человека стало бы немыслимым стрессом. Можно себе представить, до чего это могло довести Пендредов. — До чего? — Скорее всего, именно с этого момента у Мелькиора начала развиваться шизофрения, просто его просмотрели наши чудные органы соцобеспечения. О них просто никто не вспомнил. Они жили среди нас, но, как это ни странно, на них никто не обращал внимания, никто не замечал, что они не вписываются в нашу жизнь. — И тогда Мелькиор спятил и начал убивать людей. — По крайней мере, именно такого объяснения придерживается полиция, — не слишком уверенным тоном ответил Айзенменгер. — А на самом деле? — спросила Елена. — Эта теория не так уж плоха, — вздохнул Айзенменгер. — Однако меня она никогда не убеждала. Она понимала, что пора бы уже привыкнуть к его манере думать сразу в десяти направлениях, а озвучивать лишь одно, но с таким же успехом Елена могла внушить себе, что не следует есть шоколад. — Может, ты объяснишь мне подробнее? — В каком-то смысле Мелькиора обвинили именно из-за его шизофрении, ну и из-за алиби, которое было у Мартина на время последнего убийства. Однако шизофрения, как и аутизм, передается по наследству. Поэтому если смерть родителей привела к проявлению шизофрении у Мелькиора, то есть все основания предполагать, что она могла вызвать аналогичное заболевание у Мартина. — И при этом он не прошел никакого психиатрического освидетельствования? — Нет. Да и с чего бы? Когда Мелькиора арестовали, про Мартина вообще забыли. Ему ведь так и не было предъявлено никаких обвинений. — То есть, возможно, Мартин столь же безумен, как и его брат? Айзенменгер не ответил, продолжая молча смотреть на свой пустой стакан. — Или ты хочешь сказать, что Мелькиор не был виновен? — осторожно предположила Елена. — Что все эти убийства были совершены Мартином? На его лице появилась ленивая и загадочная улыбка. — Говоря по совести, у меня никогда не было уверенности в том, кто их совершил. Но я же был всего-навсего судмедэкспертом, и мое мнение мало что значило. — Ах ты черт. Гомер в сотый раз за вечер бормотал себе под нос это проклятие, — впрочем, Райт уже потерял им счет и не мог поручиться за точное их количество. Правда, он не сомневался, что Гомер регулярно повторяет его про себя в паузах между своими безапелляционными распоряжениями, которые зачастую противоречили друг другу. При этом выражение его глаз было таким же обреченным, как у бедного капитана Смита, когда в его правый борт с оглушительным грохотом врезался айсберг. Он явно предвидел ураган, и даже зонтика под рукой не было. Теплее в часовне не становилось, несмотря на установленное в ней временное освещение и обилие присутствовавших в ней тел, лишь одно из которых было бездыханным. Нойман, Кули и Фишер занимались разнообразными делами, собирая образцы для судмедэкспертизы, помогая Блументалю и просто слоняясь из стороны в сторону. Место наибольшей активности находилось за алтарем и в глубине часовни, где были обнаружены разрозненные частицы человеческого мозга вперемешку с осколками керамики и заваленные горой мусора выпотрошенные останки Патрика Уилмса. Местонахождение его внутренних органов по-прежнему оставалось неизвестным. Райт оставил раздраженного и озабоченного Гомера наблюдать за группой экспертов, разбиравших и раскладывавших по отдельным мешкам бесконечно разнообразный ассортимент использованных презервативов, иголок, шприцов, серебряной фольги, жевательных резинок, грязной бумаги и других предметов, которые человечество производит лишь для того, чтобы их выбросить, и, держа в руках записную книжку, направился к Блументалю. Блументаль, облаченный в бесформенный белый комбинезон, придававший его лицу болезненный вид, оторвался от бывшего вояки и поднял голову. — Вы замечаете, сержант, насколько вы стереотипны? — Прошу прощения? — Ваша записная книжка, — пояснил Блументаль, указывая на нее одноразовым скальпелем небесно-голубого цвета. — На дворе уже двадцать первый век. Почему бы вам не заносить свои несомненно проницательные наблюдения и ошарашивающие выводы в такие интересные штучки, которые знающие люди, кажется, называют ноутбуками? Вы фиксируете в нем всю информацию, потом бежите в участок, сгружаете все в центральный компьютер, через час он устанавливает все сходства и взаимосвязи, и преступник пойман. Вот как надо работать, — подвел итог Блументаль. Райт, заплутавший в тумане сомнений и гадавший, шутит патологоанатом или говорит серьезно, грубит или же блещет остроумием, не сразу нашелся, что ответить, и решил обойтись элементарным: — Да, сэр. Но у него может сесть батарейка. Блументаль смотрел на него в течение нескольких секунд, не в силах произнести ни слова, а затем разразился лающим смехом, который был столь же уничижительным, сколь и восхищенным. — Вы знаете, сержант, я даже не могу понять, кто вы — троглодит или провидец. — Он поднял глаза к терявшемуся во тьме своду потолка. — Что делает вас достойным увековечения. После этого Райт уже готов был вызвать психиатра, если не для Блументаля, то по крайней мере для себя, но в этот момент в поле его зрения снова оказался Гомер, которому как-то удалось вернуть себе более или менее нормальный вид. — Что у вас есть для меня, доктор? — осведомился он. Блументаль мгновенно перешел от трансцендентального к земному, оставив Райта в растерянности и недоумении. — Все как всегда, мой дорогой Гомер, все как всегда. Один труп и масса суеты. Однако Гомер был далеко не в том настроении, чтобы спокойно реагировать на такое легкомыслие. — Меня не интересуют взгляды дипломированного мясника. Скажи мне — это убийство такое же, как предыдущее? Это Мартин Пендред? Блументаль, для которого ярость Гомера значила не больше, чем прыщик на языке, снисходительно улыбнулся: