– Нет такого чувства. Лев снова посмотрел на меня, затем опустил взгляд, словно задумался. Наверное, правда думал, потому что после этого, опять обернувшись на психолога, он сказал: – Мне страшно. – Что вас пугает? – То, что Мики плачет, а я не понимаю почему, а когда не понимаю, не знаю, как ему помочь. А когда не знаю, как помочь, чувствую себя беспомощным. Я настолько удивился этому длинному откровению, что перестал плакать. Дина Юрьевна обратилась ко мне: – Как тебе то, что сказал папа? Что ты чувствуешь? – Я… растерялся. Она едва заметно улыбнулась: – А чувствуешь что? Я хотел сказать: «Растерянность», но быстро смекнул, что она и тут ответит: «Нет такого чувства». Странно было говорить про радость с заплаканными глазами, но на ум не пришло ничего лучше. – Я рад, что папа поделился этим. – А тебе хочется поделиться чем-нибудь с папой? Я кивнул, вспомнив, зачем мы здесь собрались. – Как ты хочешь: чтобы папа был рядом, пока ты рассказываешь, или чтобы он вернулся в свое кресло? – Чтобы был рядом, – выдохнул я. Дина Юрьевна разрешила придвинуть кресло Льва к моему, и, пока шла небольшая перестановка, я судорожно думал, с чего начать этот разговор. Утешало только то, что главное я уже сказал, осталось нарастить эти пугающие заявления деталями. Вот только детали могут оказаться для Льва уже вовсе не пугающими, а глупыми, выставляющими меня в идиотском свете. Может, дослушав, он скажет что-то вроде: «Ну ты и придурок, конечно» – и потом отодвинет свое кресло обратно от моего, потому что я стану ему противен? Пока я размышлял об этом, Лев оказался рядом и, перегнувшись через подлокотники, осторожно коснулся моей руки. Я, вздрогнув от неожиданности, посмотрел на него. – Я готов слушать, если ты готов говорить, – произнес он. В голове с его интонациями пронеслась фраза: «Куда деваться…» – Я готов. Рассказывал я, конечно, путано, обрывисто, слезливо, но уже на такие позорные рыдания не срывался. Все время, пока говорил, держал Льва за руку и, наверное, чего только с его рукой не делал от нервов – и сжимал, и выкручивал, – но папа терпел, ничего не говорил. Я уже потом, когда закончил и отпустил его, обратил внимание, как он разминает кисть. Сначала Лев молчал, и, пока в воздухе висела тяжелая тишина, я успел напридумывать всяких глупостей: что он меня осуждает, что он меня ненавидит, что я ему неприятен. Потом папа, побарабанив пальцами по подлокотнику, наконец спросил: – У тебя сохранилась та запись? – Да. Лев глянул в сторону, на часы, снова забарабанив пальцами. Мне было невыносимо его молчание. – Лев, что сейчас с вами происходит? – спросила Дина Юрьевна. – Я думаю. – О чем? – Что делать с этим уродом. Я испугался, подумав, что он обо мне. Но Дина Юрьевна сказала: – Вы можете обратиться в полицию. Лев смерил ее насмешливым взглядом. – Нет, не можем. – Почему? – Потому что вся эта история началась на гей-свадьбе родителей. Я уже представляю, как это дело повеселит ментов. Дина Юрьевна замялась, тоже задумавшись. – Может, эти детали можно скрыть или исказить? – Считаете, Артур согласится нам подыграть? – усмехнулся Лев. Дина Юрьевна выглядела потерянной – видно, она не ожидала, что эта проблема окажется такой нерешаемой. – Вы считаете, что полиции будет дело до семьи? – неуверенно спрашивала она. – Мне кажется, что тут все-таки важнее факт изнасилования ребенка, а все остальные детали – семья, там, свадьба родителей – они не играют никакой роли. Лев слушал ее рассуждения, как взрослые слушают лепет маленького ребенка. Когда она закончила, он спросил: – Вас государство никогда не перемалывало, да? Она, то ли уязвленная этим замечанием, то ли просто растерянная, несколько сникшим голосом произнесла: – Как бы то ни было, я думаю, юридическую сторону решения этой проблемы можно оставить на потом, а сейчас важнее поддержать вашего ребенка, проработать с ним вместе эту травму. Лев вдруг посмотрел на меня так, как будто впервые за встречу заметил мое присутствие. Неожиданно бодро поинтересовался у Дины Юрьевны: – Могу я вечером забрать Микиту на пару часов? Верну до отбоя. Она смешалась. – А… зачем? – Вы же сказали: важно поддержать ребенка, травму проработать. – Как вы собираетесь это сделать? – Думаю, с этим я сам разберусь, – не очень вежливо ответил Лев. Она вздохнула. – Отпустить можем под расписку родителя. То есть родителя по документам. Лев, с кривой ухмылкой, покивал. – Хорошо, я позову… родителя по документам. Дина Юрьевна обратилась ко мне: – Микита, ты сам-то хочешь уйти вечером с папой? Я пожал плечами. – Не знаю… Наверное. А что будет? – Это я уже у Льва спросил. – Просто поговорим, – он покосился на Дину Юрьевну, – в приватной обстановке. Я кивнул, соглашаясь, а Дина Юрьевна насторожилась. – Лев, вы же помните наши правила? Не использовать услышанную информацию, не попрекать ею после, даже если злитесь… Он перебил ее: – Ничего такого я делать не собираюсь. У вас обо мне неверное впечатление. Дина Юрьевна, поджав губы, неохотно согласилась: – Хорошо. Будем ждать вашего супруга с распиской, потом можете забрать Микиту. Отбой в десять. От фразы про «вашего супруга» у меня приятно потеплело в груди. Не думал, что когда-нибудь встречу такое безусловное принятие в России, да еще и в стенах государственного учреждения. Интересно, Лев тоже это почувствовал? Когда он ушел, бросив мне короткое «Скоро увидимся», мы с Диной Юрьевной остались в кабинете одни. Пересев в его кресло, она выдохнула, как после долгой изнурительной работы: