– Нет, это они ее оказали, а у меня ничего не получилось. – У них была оборудованная машина, а у тебя – только ты сам. Ты же сделал все правильно. Зря я это сказал. Задумавшись, Лев тут же выдал новую порцию самобичевания: – Нет, не все. Ему надо было поднять ноги, а я забыл, даже не подумал об этом, хотя это очевидно, это красным шрифтом прописано во всех этих памятках про первую помощь… – Ну хватит, пап, – перебил я. – У тебя что, всегда всем получалось помочь? Лев согласился: – Нет. Но я всегда действую по протоколу: делаю это, это и это, и, если не помогло, значит, ничего не зависело от меня. А здесь… Я как будто вообще не знал, что такое протокол. В голове каша, что и за чем делается – не помню. А от понимания, что не помнишь, теряешься еще больше и совсем не знаешь, что делать. Его откровенность растрогала меня почти до слез: мне было и жалко его в этом смятении, и радостно, что он наконец-то заговорил о чувствах, и страшно, потому что случилось страшное, и что теперь дальше – неизвестно. Я проговорил: – Спасибо, что поделился. Это была какая-то неправильная фраза. Потому что, услышав ее, Лев глянул на меня исподлобья и пошел вперед, на расстоянии, опять отгородившись от всех в своей раковине. Second Time Ваня собирался на матч впопыхах: одной рукой надевал на себя спортивную форму, а во второй держал булочку с корицей – он откусывал от нее, затем ловко продевал голову в ворот футболки, потом опять кусал и эту же руку, с булочкой, засовывал в рукав. Мы опаздывали, и, когда Слава сообщил, что игра начнется через сорок минут, Ваня бросил эту булочку на столешницу в столовой и побежал одеваться. Потом мы ушли. Булочка так и осталась лежать. Вернувшись домой, мы со Львом сели за стол и в абсолютной тишине смотрели на нее полчаса, как на инсталляцию в музее современного искусства. Я время от времени проверял телефон в ожидании сообщений от Славы, а Лев почти не двигался. Мы не разговаривали. Никто из нас не решался убрать булочку со стола, и я представлял, как она будет лежать здесь вечно, распадется на плесень, а дубовый стол впитает ее в себя. Потом Лев дернулся, как от легкого удара током, и сказал: – Не могу тут находиться. Пойдем куда-нибудь. Мы пошли в ближайшее к дому кафе и сели за стол там. Прямо перед нами его протерла мокрой тряпкой официантка, и теперь столешница воняла тухлятиной. Я спросил у Льва, хочет ли он что-нибудь, но он молчал, поэтому я заказал себе чай, чтобы нас не попросили уйти. Чай оказался крепким и горьким, но у меня не было сил опять вступать в диалог с официанткой и просить сахар. Мы просидели так еще около двадцати минут, а потом у Льва зазвонил телефон. Он зашевелился, вытянул мобильник из кармана; я успел подглядеть, что звонил Слава. Как и тогда, на поле, мне резко захотелось, чтобы Лев не брал трубку, чтобы мы никогда не узнали, что там с Ваней. Но он, проведя пальцем по зеленой трубке, ответил. После его «алло» была напряженная долгая тишина – он молчал, слушая, что ему говорит Слава. Я пытался разобрать смысл этих слов по лицу Льва, но оно не выражало ничего, кроме усталости, и эмоционально не менялось. Потом Лев произнес: – Ясно… И что они будут делать? Слава что-то ответил. – Я сейчас приеду, – сказал Лев и сбросил звонок. Он поднялся, и я тоже – одновременно с ним. – Что он сказал? Лев молча пошел к двери, на выход, и я побежал за ним. – Что он сказал? – повторил я. – Я в больницу, – сообщил Лев, когда мы вышли на веранду кафе. – Я с тобой. – Нет, ты пойдешь домой. Я опешил. – Нет, я пойду с тобой! – Тебе нечего там делать, ты будешь мешаться. Мы спустились с веранды – Лев быстро шагал впереди меня, а я семенил за ним, как маленький ребенок. – Я имею право там быть! Это меня тоже касается! Лев, резко остановившись, развернулся ко мне и, выделяя каждое слово, раздраженно произнес: – Господи, почему ты все время создаешь проблемы? Я непонимающе смотрел на него. – Хоть раз замолчи, успокойся и сделай так, как тебя просят. Это что, так сложно? Пока я пытался осознать, о чем он говорит, Лев снова стал уходить от меня. Я закричал ему вслед: – Ты оставляешь меня одного, даже не объяснив, что случилось! – Он в коме, – бросил Лев через плечо. – Легче тебе от этой информации? Не помню, как дошел до дома. Забравшись в комнату через окно квартиры, я не стал включать свет, хотя на улице стояла тяжелая хмарь. Отодвинув раздвижные двери гардеробной, я оказался на Ваниной территории, где царил «логически выверенный порядок». Так называл Ваня свой хаос: кроме одежды на полу, к которой я уже привык, в этой комнатке можно было встретить носок, почему-то оказавшийся в стакане с недопитым чаем, или футболку, приклеенную к потолку. Ваня ставил эксперимент: если он будет кидать свою грязную футболку к потолку бесконечное количество раз, случится ли в какой-нибудь момент такое соприкосновение футболки и поверхности потолка, что футболка к нему прилипнет? Случилось. – Это наука, – гордо объяснял он Славе, когда тот впервые увидел этот арт-объект. Но папу это не впечатлило. – Сними немедленно. – Это вероломство! – обиженно ответил Ваня, но снял. Сейчас, по Ваниным меркам, здесь царила чистота: всего-то мятые джинсы на полу (одной штаниной они были опущены в мусорное ведро), на столе – сваленные в кучу тетради и учебники, на книжной полке между «Томом Сойером» и «Ромео и Джульеттой» лежал кроссовок без шнурков. Я улыбнулся на секунду: не верилось, что хозяин этого забавного бардака сейчас где-то между жизнью и смертью. Как это вообще возможно: Ванин кроссовок между книгами есть, а его самого может не стать? Кто тогда оставил тут этот кроссовок? Куда люди деваются в этом всепоглощающем мире? Мысль о том, что мой брат, его писклявый голос, его несмешные шутки про туалет и рыганья, его музыкальные способности, его локти на столе, его невыдержанность, когда он злится, все, что можно собрать в одно целое и понять: это Ваня, – все в одну секунду исчезнет, раз и навсегда перестанет существовать, как будто и не было никогда, – это понимание навело на меня невыносимый удушающий ужас. Как странно, что это происходит с другими людьми постоянно, но так и неспособно в полной мере осознаться нами, продолжающими жить. Теперь на пороге его комнаты мне почему-то вспоминалось все самое ерундовое, самое незначительное, что было между нами: ну, например, как мы сидели на набережной и ели сладкую вату с одной палочки, ни о чем не разговаривая. Я никогда это не вспоминал, а сейчас вспомнил, и это заставило меня расплакаться. Ужасно глупо. Чтобы успокоиться, я решил отвлечься, сел за Ванин стол и зашел с телефона в ютуб, но, какой бы ролик я ни включил, он был о Ване. Я включал путешествие тревел-блогера по Австралии и вспоминал, как Ваня говорил, что не хотел бы жить в Австралии, потому что там полно огромных насекомых. Я переключал на интервью, и оно обязательно было с рэпером, про которого Ваня говорил, что хочет быть таким же. Я тогда смеялся и дразнил его, что он равняется на бесталанных дураков, но теперь думал только одно: «Возвращайся и будь кем хочешь, главное – будь». В конце концов я включил видео с названием «Секреты обслуживания карбюратора», понадеявшись, что хоть тут не будет болезненных ассоциаций, но дурацкий ведущий начал ролик со слов: «Всем привет, меня зовут Иван Ефимов…» Я проныл мысленно: «Ива-а-ан» – и разревелся. Размазывая слезы по лицу, я отложил свой телефон. Оглядевшись, заметил на полке Ванин планшет. Взял его, попытался включить, но стоял защитный код. Я ввел «1234», и планшет разблокировался. Тогда я зашел на Ванин ютуб и начал смотреть по очереди его рекомендации: сначала что-то муторное про «Майнкрафт», потом «100 слоев пузырчатой пленки», потом «Восемь пранков для школы» и, наконец, «Чайковский: лучшее» – двухчасовое видео. Включив последнее, я отложил планшет, лег на Ванину кровать и завернулся в покрывало. Я старался думать о лучшем: люди выходят из комы – это факт, так что нечего хоронить раньше времени. Но зашкаливающая тревожность перебивала любые проблески рациональности в моей голове. «А вдруг умрет! Только представь! А если бы ты не уговорил родителей взять его из детдома, вы бы его не усыновили, не привезли сюда, он бы не начал играть в футбол и не пришиб бы себя воротами!» Я зажимал уши краями подушки и переворачивался на другой бок. «Заткнись! Заткнись! Заткнись!» «Нет, ты дослушай! Вы думали, что спасаете бедняжку от сиротской жизни, а сами вели его к верной смерти!» «Никто еще не умер!» «А если он останется инвалидом? Или овощем? Если он никогда не выйдет из комы? Может, без вас он бы жил здоровым и счастливым до ста лет». «Это несчастный случай, это где угодно могло случиться». «Но цепочку событий, приведшую к этому дню, запустил именно ты. Ты разрушитель, никогда не замечал? Везде, где ты оказываешься, всё рушится. Ты разрушаешь свою жизнь, жизни других людей, отношения своих родителей, ты всем делаешь больно». Я заныл в подушку. Потом поднялся, зашел на свою половину комнаты, заглянул в тумбочку: оставался один косяк. Я представил, как вернутся родители и обнаружат меня не вполне адекватным, накуренным, и мне стало их жаль. Убрав косяк обратно, я со злостью подумал: «Это неправда. Я не всегда все порчу». Вернувшись в гардеробную, я снова лег на кровать и решил уснуть так, без всего. Меня потряхивало: я боялся, что мне приснится кошмар про Ванину смерть, но больше такого кошмара я боялся хорошего сна, где Ваня будет жить, – я понимал, как мучительно будет потом вернуться в мрачную действительность. Пока я боролся с жаркими наплывами паники, пришли родители. Я вскочил с кровати, путаясь в покрывале, но, поднявшись на ноги, понял, что не хочу выходить в коридор. У меня был страх новой информации. Я лег обратно в кровать и лежал, пока в гардеробной не зажегся свет. Поморщившись от яркого удара по глазам, я поднял голову, разглядел через цветастые блики Славу. – Я тебя потерял, – произнес он. – Как Ваня? – Я сел. – Стабильно.