– А до этого молчал. – Ну и терпила. – Э, слышь!.. Ваня показал Мики язык, Мики перехватил его локтем за шею, Ваня заорал, Мики захохотал, Лев сказал: – Хватит! Мальчики как по команде отпрянули друг от друга. Ваня принялся тереть шею под воротником футболки и обиженно зыркать на брата. Мики хихикал. Лев почувствовал себя странно: неужели он больше ничему не научился в этом родительстве, кроме как «хватит»? Ребята забрались на заднее сиденье подъехавшего такси; Лев остановился возле багажника, чтобы загрузить сумки. Слава встал рядом, хотя его помощь была не обязательна, и сказал так, что слышал только Лев: – Я чувствую себя странно от того, как они сопротивляются. Лев подумал: «Я чувствую себя так же». Но вслух сказал: – Забей. Мы взрослые, нам виднее. Он взялся за крышку багажника, чтобы захлопнуть, а Слава, перехватив, остановил ее в движении. – Последняя возможность передумать. Лев усмехнулся: – Почему? Можно будет передумать в аэропорту. Он пытался шутить, но Слава смотрел серьезно, и Лев сказал ему то, что тот хотел слышать больше всего: – Все нормально. Я не передумаю. Поехали. * * * Три года назад, когда они обсуждали это впервые, он сказал ему то же самое. «Надо валить», – первое, что он услышал от Славы в тот поздний вечер на кухне, где они общались вполголоса, чтобы не разбудить Мики. Несколько часов назад, вернувшись из полицейского участка, их сын поведал им свою версию случившегося. Илья, его одноклассник, обидно шутил, что Слава – гей и болен СПИДом, а Мики кинулся на мальчика с молотком (который, по счастью, отобрали, и в ход отправились только кулаки). Для Славы все было однозначно. – Ты что, не видишь, как это его доводит? – спрашивал он. – Что «это»? Слава развернул мысль: – Как ему тяжело быть частью нашей семьи в этой стране, в этом обществе. Лев сказал тогда, впрочем, не очень уверенно: – Думаю, не настолько тяжело, чтобы за молоток хвататься… – Это нервный срыв. Тебе же сказали. – А ты не думаешь, что он просто… Лев посмотрел на Славу, не зная, как это правильней сказать. Он воспитывал Мики уже седьмой год, но так и не чувствовал себя полноправным отцом: каждый раз, когда он хотел сказать Славе что-то неприятное про Мики, то боялся, что обидит этим и Славу, и Юлю, и весь их генетический код, и, может, даже опорочит родословную, и… В общем, это сложно. Сложно говорить что-то поперек кровных уз – все время чувствуешь себя неуместным. Лев хотел в тот раз произнести: «…он просто психованный». Но не смог. Попытался иначе: – Он просто… просто не в порядке. И это не связано с нами. – А с чем связано? – Слава смотрел пристально, не мигая. Лев стушевался под этим взглядом, как это часто бывало, когда они обсуждали Мики. У Славы оказалась нерушимая монополия на правильные слова о нем: Мики не балуется, он просто неусидчивый; Мики не капризный, он просто устал; Мики не аутист, он просто интроверт (ладно, потом Лев и сам признал, что с аутистом перегнул). Но в тот день Мики пришел домой перепачканный кровью, как персонаж, сошедший с экрана фильма ужасов, – и, если бы такой фильм действительно существовал, Лев не сомневался: это был бы фильм о психованном подростке. Он сделал глубокий вдох, чувствуя себя как перед прыжком в пропасть, и вкрадчиво проговорил: – Слава, я просто хочу сказать, что, возможно, в другой стране он будет вести себя точно так же, и в другой стране тебе придется за это отвечать. По-настоящему, а не на педсовете перед училками. Слава, мотнув головой, вымученно засмеялся: – Ты все время пытаешься обвинить его черт знает в чем. – Да я не… – Аутист, психопат, кто дальше? Не надоело перебирать диагнозы? – Они ведь не безосновательны. Слава замолчал. Его мягкие черты неожиданно заострились, и даже ямочка, проявившаяся вдруг на щеке, дохнула холодом. Лев, выдержав этот холод, повторил: – Давай просто признаем, что они не безосновательны. Слава качнул головой. – Я уеду отсюда, – сообщил он бесцветно. – Если хочешь, можешь поехать с нами. Лев помнил, что его тогда поразило больше всего: не безапелляционное заявление Славы об отъезде и даже не то, как спокойно он поставил Льва перед фактом как перед неизбежным. Больше всего его поразило, что он, Лев, потратив на Мики вот уже семь лет своей жизни, ничего не может этому возразить. У него нет никакого права возражать. И тогда, кажется, он тоже подумал: а в другой стране оно бы было. Теперь, три года спустя, они сидели в такси, плетущемся по новосибирским пробкам в Толмачево. Лев почти верил, что хочет этого так же сильно, как Слава. Он тоже ехал туда за правами: там, где у них будет официальный брак, там, где их признают полноправными родителями, там, где он перестанет быть папой, которого никому нельзя показывать, он наконец почувствует себя частью семьи. Вклинится в эти кровные узы хотя бы юридически. А над Толмачево тем временем сгущались тучи. Из-за грозы рейс перенесут на час – еще один час, который Лев проведет, гоняя по кругу свою неаккуратно брошенную реплику: «Можно будет передумать в аэропорту». * * * – Слава! Слава! Слава! Под ухом не переставая звенел детский голосок. – Слава! Слава! Слава! Хочешь расскажу про Незер? Капучино медленно, капля за каплей, наполнял бумажный стаканчик. Устало подперев плечом аппарат с кофе, Слава мысленно поторапливал допотопную машину. Позади остался пятичасовой перелет, а впереди маячили еще девять незабываемых часов на борту. И, помня, как прошли предыдущие пять, Слава надеялся, что дети достаточно устали, а потому просто вырубятся и не станут трепать ему нервы. Но Ваня уставшим не выглядел. – Ну Слава! – Мальчик еще три раза туда-сюда проскакал мимо. – Ну хочешь, расскажу про Незер? – Расскажи, – не слишком заинтересованно откликнулся тот. Ваня просиял. – Это нижний мир, там моря из лавы и души мертвецов, типа как ад, прикинь? – Ага. – А знаешь, как туда можно попасть? – В ад? – Ага! «Думаю, воспитывать тебя с другим мужчиной для этого достаточно», – с усмешкой подумал Слава, а сам спросил: – Как?