– Нужно Наде позвонить насчет хоккеистов… – Да, да… – засуетилась Прасковья. И часа не прошло, а Надя уже везла их всех: кричащую Варю, гомункула, Прасковью, – трещала, что они вовремя успели, еще чуть-чуть, и местная команда улетела бы на чемпионат в Швецию. Гомункул сидел в детском кресле и держал Варю на руках, это было чудовищно, однако он сам попросил. – Сегодня очень удачно! – говорила Надя. – Я с тренером списалась. Как раз у них сегодня акция на улице. Они контакты наркоторговцев на стенах домов закрашивают. Всех перетрогаешь к нашей общей радости. Не только тренер, но и некоторые из пяти хоккеистов, выведенных на акцию за здоровый образ жизни, знали Надю, которая представила Прасковью как преданную болельщицу, а Прасковья с помощью гомункула, который мысленно подсказывал имена из машины, смогла выдать себя за таковую, подтвердить, что Надя нисколько не слукавила. Шесть теплых рукопожатий сделала Прасковья, и с каждым Надя становилась веселее, хотя, казалось бы, куда больше. Плач Вари прекратился на третьем. Команда благополучно добралась до Швеции, одержала несколько побед. Олег даже позвонил ей после третьего подряд победного матча и злорадно пропел в трубку: – Ага! Что, ведьмы, съели? Наши парни тащат! – Так Прасковья узнала, что начальник – ярый фанат местной команды. Но в четвертьфинале «Фтороуральский химик» проиграл фавориту чемпионата, и Олег уже не стал звонить, надолго оставил непрочитанным сообщение Прасковьи: «Вот так». Похоже, обиделся. А Прасковья в очередной раз тихо удивилась тому, что можно одновременно и угодить кому-то, и не угодить ему же. Угодить тем, что не угодила, не угодить тем, что угодила. Глава 21 К новому воплощению Прасковьи прилагались очки. Она напялила их, когда услышала шум в прихожей, отвлекаясь от чистки картошки. После осенней линьки гомункул стал девочкой, тоже, как и Прасковья, в очках, с лукавым блеском в глазах и таким выражением лица, что если и был серьезным, то, казалось, вот-вот заулыбается. Прасковья решила не спорить с гомункулом, когда он придумал поставить елку, хотя декабрь только наступил. Это было все равно что возмущаться появлению новогодних товаров в магазинах еще в ноябре. Он сам съездил в магазин, пыхтя от усилий, заволок коробку с елкой в дом. Елка была с него ростом, сбоку елку поддерживала еще одна девочка – новая подружка гомункула. – Как ты ее дотащила, такую огромную? – спросила Прасковья тихо, чтобы гомункул и гостья поняли, что Варя спит. – Вот ты неугомонная. – Мне помогли, – сказал гомункул громким шепотом, пока гостья разувалась и пристраивала пальто и шапку к вешалке. – Сначала какой-то дядя до остановки дотащил и занес, потом другой помог вытащить. И оба вздыхали такие: «Эх, ладно! Куда деваться». А потом мама Надю отпустила. – У меня подружку тоже Надя зовут, – призналась Прасковья девочке. – Я знаю. Здравствуйте. Мне Маша рассказала, – она слегка кивнула на гомункула. – Есть будете? Гомункул вопросительно глянул на подружку. – Я – нет. Я только что поела, – сказала Надя. – Мы елку будем наряжать, – вполголоса заявил гомункул, возясь с одеждой. – Мы тихо. Можно? Она несколько раз видела эту девочку на улице в компании гомункула, да и без гомункула тоже, на остановке, в супермаркете. Надя была такая миленькая, что Прасковья не первый раз подумала уже, что надо посмотреть в интернете, на кого она похожа, и не в первый раз поймала себя на том, что все время забывает глянуть, потому что каждый раз что-то отвлекает. На этот раз, как только девчонки утащили упакованную елку, стуча углами коробки о стены, Прасковья вытерла руки и с озабоченным лицом полезла в телефон. «В приключениях Сабрины, кажется, – отыскала постер “Леденящих душу приключений Сабрины”, нашла, что фото похоже, но не совсем. – Еще вроде где-то в “Детстве Шелдона” она была, а, вот, точно, Маккенна Грейс. Погоди, а в “Сабрине” тогда кто? Кирнан Шипка». «Да, стареешь ты, Парашенька», – вздохнула про себя Прасковья, когда выяснилось, что она перепутала два довольно-таки непохожих лица. Не заметила, что, пока шарила в интернете, оказалась возле окна, не заметила, что уже положила телефон в сторону и задумчиво, хотя и без единой мысли в голове, какое-то время стояла, глядя на улицу, не столько наблюдая за чем-то или кем-то конкретным, а просто радуясь тому, как на нее светит солнце, желтоватое и веселое, как оно тепло просвечивает сквозь веки, если закрыть глаза. Возмущенно пискнула Варя. – Она сесть хочет, – сказал гомункул. – Вот, сиди и не пищи. Хочешь подержать? – Я боюсь, – ответила Надя. – Вдруг уроню. – Да ну! Вот так вот. – Давай у твоей мамы спросим. – Да можно, можно! – крикнула Прасковья. – Вот здесь ее так держи, пока я… Послышался шум картона, Прасковья прошла в гостиную, где гомункул выковыривал елку из коробки, она помогла ему укрепить подставку, они вдвоем расправили искусственные ветки, Прасковья скомандовала умной колонке, та запустила музыку, чудом рандома, но как по заказу сразу выпала песня «Говорят, а ты не верь!» из «Чародеев», и вдруг стало понятно и естественно приняться за предновогодние хлопоты. – А игрушки-то у нас есть? А если есть, то где? – спросила Прасковья. – Я купила набор. Синие шарики из пластмассы. Помнишь, раньше у нас стеклянные были? Прасковья подумала: «Это когда они были? Сколько лет назад?» – а вслух сказала со вздохом, что этого маловато, что сейчас дочистит картошку и сходит в магазин, она видела там электрические гирлянды, мишуру, игрушки вроде бы приметила. Пока она говорила про магазин и картошку, то продолжала вспоминать, что еще совсем недавно в ходу были только натуральные ели и не существовало более досадного январского развлечения, чем выметать осыпавшиеся еловые иголки из половика, этим можно было занимать себя вплоть до февральской линьки. (Кстати, когда Прасковья отлиняла осенью, то, вопреки ожиданиям, ничего в квартире не изменилось, гардероб разве что обновился. «Ну так я тебе говорила, что черти не живут в инсулах», – сказала на это Надя, очевидно подразумевая под словом «инсула» своеобразный мрак оккульттрегерских жилищ.) …А еще ветки принято было когда-то украшать настоящими горящими свечами, стремаясь пожара. …А еще раньше на елку принято было навешать конфет и подарков, чтобы дети в конце праздника могли наброситься на новогоднее дерево, опрокинуть его к чертям и разорить себе на радость. Вечерело уже, когда Прасковья вышла из дома, бросив младенца на растерзание детям. Так она сказала внутрь квартиры, когда закрывала дверь, но на самом деле была спокойнее, чем если бы оставила Варю с Вариной родной дочерью один на один или даже с Наташей. Хотя они вполне справлялись с ребеночком несколько месяцев, сейчас у Прасковьи доверия к ним почему-то не было, появилась ревность, что ли, пусть они особо Варей и не интересовались, у каждой были свои дела. Даже Сергей в последнее время показывал больше ответственности, но это было связано с тем, что он обзавелся семьей, боялся, что малейшее нарушение херувимской оптики ударит по карману. Только завелась муть, как он сразу же кинулся названивать Прасковье, а Прасковья, боясь за каждый градус городской температуры, сразу же кинулась развеивать тоску вокруг долгостроя на окраине, даже не маясь, как обычно, сомнениями и страхами. «Что со мной может случиться? Яжемать», – сообщила она Наде, когда уже все закончилось. Непонятно было почему, но Прасковья и сама чувствовала, что в городе стало веселее. Совместное ли проживание с демоном, надвигавшиеся ли праздники были тому причиной, но чудилось что лампочки в окнах горят ярче, что упаковки товаров в магазине стали более цветными, а продавцы – приветливыми. Однако наборы елочных игрушек, что продавались в супермаркете рядом с домом, показались ей однообразными, и Прасковья решила доехать до ближайшего ТЦ, откуда гомункул приволок елку: если там уже елки продают, то и игрушки тоже подвезли. «Знал бы Олег, на что уходят декретные», – почему-то коварно подумала она, когда тащила пакет, набитый елочными игрушками, словно совсем не имевшими веса. Прасковья, маясь совестью, поглядывая в часы на телефоне, провела в отделе праздничных товаров полтора часа. Когда она вернулась, Надя еще была у них, трепетно смотрела, как гомункул кормит из бутылочки лежавшую на спине, болтающую ногами Варю, – сидела рядом и гладила указательным пальцем по щеке. – Ну теперь уж, думаю, вы обе проголодались, – сказала Прасковья уверенно и даже настойчиво. – Потому что, пока никто не поест, никто ничего наряжать не будет. Беззаботно закинув задремавшую Варю в манеж, который тулился возле батареи, Прасковья скормила гостье жареную картошку и суп, чаем напоила. К счастью, не пришлось даже уговаривать. Когда гомункул дружил с каким-нибудь мальчиком, у Прасковьи на этот случай всегда имелась байка, дескать, раньше, прежде чем нанять работника, его сперва кормили: если работник наворачивал за обе щеки, то это был хороший работник, а лентяй и ел плохо. Мальчики до сих пор покупались на эту дикую, неправдоподобную фигню. Для девочек такой истории не было. Правда, на чае уже Наде позвонили родители, девочка включила громкую связь, и когда маме и папе открылось, что их дочь ест в гостях, они принялись громко ее стыдить: можно подумать, будто Надю дома не кормят, какой ужас, дома ты ничего не ешь, а стоит тебя выпустить… и все тому подобное. Да еще Надя ляпнула, что в гостях жареная картошка вкуснее, поскольку с корочками, «а у мамы какая-то вареная всегда получается». Родители, выяснив, у какой именно Надя подружки, стали хвалить Машу за послушание, помощь маме, вежливость, много чего еще, и это возносило личность малознакомой им девочки Маши чуть ли не на вершины святости, недостижимой никем из когда-либо живших под небесами и на небесах. – …И на пианино как она играет! – довершили Надины родители. «Еще бы, сотни лет практики», – хотелось сказать Прасковье, но она только посмотрела на гомункула, а тот только блеснул очками в ответ. – Да она тоже косячит! – решила вмешаться Прасковья. Возникло, конечно, замешательство, когда взрослые на той стороне провода резко выяснили, что их семейная перепалка все это время была достоянием общественности, и они тут же предложили: – Гоните ее домой на фиг! Уже темно! – Да я ее провожу! – стала уверять их Прасковья. – Мы еще елку собираемся наряжать! – О-о-о! – безнадежно пропели там. – Ну все! Надежда из нас теперь все жилы вытянет, пока мы тоже елку не поставим! Плохо вы ее знаете! – Пойду тогда гирлянду ей на окно вешать, раз такое дело! – смиренно сказал мужской голос. «Вот это она выбрала, когда отказалась. Дружбу такую все более близкую с другими родителями. Вот такую возню уютную со все более знакомыми людьми, взрослеющими детьми», – вспомнила Прасковья о похитительнице гомункула, но ее настроение нисколько не испортилось. Так уж вышло, что нельзя было без ущерба совместить человеческую и оккульттрегерскую жизнь, это данность была. Она мыла посуду, хотя ей посудомойку установили, слушала, как возятся в комнате гомункул и Надя, разбирая елочные игрушки. Они сразу обнаружили верхушку в виде снежинки на светодиодах, гомункул изобразил, будто не может правильно вставить батарейки, и они прибежали за помощью, а вот затем уже принялись за все остальное в пакете. – Надо, чтобы в разных частях елки одни и те же были! – азартно шептала Надя. – Тогда получится красивее. Прасковья закончила с посудой и подсела к ним. Не столько сама украшала, а больше смотрела на ту и на другого. Гомункул в обществе своих друзей преображался до неузнаваемости, у него мимика становилась совсем другая, лицо менялось каждую секунду: сосредоточение, восхищение, радость, досада, когда петелька игрушки не сразу налезала на ветку, оценивающий взгляд, когда он отклонялся от елки всем телом и глядел со стороны, насколько хорошо все получается. «Почему ты всегда не можешь быть таким?» – подумала Прасковья, а гомункул не ответил, будто не услышал. Прасковье доверили обмотать елку гирляндой и включить ее в розетку. Проснувшаяся Варя стала издавать требовательные звуки при виде наряженной елки. Прасковья поднесла ее к пластмассовому дереву поближе, а Варя потянула руки к ближайшей игрушке, попробовала ее на вкус. На елку поместились не все игрушки, некоторые показались гомункулу и Наде лишними. – Забери себе, – предложила Прасковья. – Нет, – решительно ответила Надя, – пусть останутся про запас. В глазах ее горели огоньки радости и гирлянды. – А вы приходите к нам, когда Новый год будет! – пригласила Надя. – Папа будет фейерверки запускать! Он обычно их накупает, как сумасшедший, целую гору, можно целый час стоять и смотреть! Если не будет. А если холодно, то полчаса. – Мы постараемся, если не забудем, – пообещала Прасковья. Гомункул глянул на Прасковью с сомнением. Он знал, что сразу после того, как фрагменты хороших воспоминаний будут вытянуты из ее головы и сменятся воспоминаниями чужих неурядиц и бед, она несколько часов будет лежать лицом к стене, пытаясь унять головокружение перед бездной человеческого несчастья, подступившего к ней, а он сядет рядом и в голову ей залезет, раскладывая воспоминания таким образом, чтобы Прасковья не двинулась умом, чтобы помнила, кто она есть.