Она забилась в истерике. — Да заткни же ты ее! — заорал Крест. Бес лапищей зажал рот Виктории, забросил на плечо и потащил в ванну. — Оставьте, она не при делах, — пытался защитить ее Раздольнов. — То же мне, Ромео нашелся, тебя забыли спросить! — с ухмылкой бросил Крест, достал из пачки сигарету и закурил. Сквозь кольца сизого дыма на Раздольнова смотрели пустые глаза. В них он увидел холодное презрение. Глубоко затянувшись, Крест резко наклонился к нему и, выдохнув в лицо, спросил: — Ну чо, Колян, будем базарить по-хорошему или как? Раздольнов заскрипел зубами и ненавидящим взглядом полоснул Креста. — Ага, значит по-плохому, — процедил тот и обрушил на него град ударов. Рэмбо подпер кресло, чтобы оно не опрокинулось. Пудовые кулаки Креста превращали лицо Раздольнова в кровавую маску, голова под ударами болталась как у тряпичной куклы. У него уже не осталось сил даже на проклятия, перед глазами плыли стены, потолок и, как сквозь вату, доносились истошные вопли. — Колись, сука! Расскажешь — умрешь по-человечески! Рогами будешь упираться, душу с потрохами вытащу! — Че…го… н…адо? — с трудом выговорил Раздольнов. — Вот это другое дело, и чо упирался? У меня языки все развязывают, папаша Мюллер отдыхает! — бахвалился Крест, вытер кровь с кулаков о рубашку Раздольнова и позвал: — Босс, заходи! Клиент готов. В коридоре раздались тяжелые шаги. Раздольнов с трудом поднял голову. Перед глазами в дверном проеме двоился мужской силуэт. Он пытался рассмотреть того, кто стал виновником его мучений, но большие темные очки и широкополая шляпа закрывали лицо. Новый хозяин Креста обошел лужу крови, сел в кресло, долго вглядывался в Раздольнова и с заметным акцентом произнес: — Я сожалею, Николай Павлович, что так все сложилось. Вы сделали неправильный выбор. — Кт-о ты? — кровь и сломанные зубы мешали говорить Раздольнову. — Это не имеет значения. Я могу обещать вам только одно, если вы назовете имя того, кто провалил нашего агента Беднова и кто на самом деле Карпов, то ваши мучения прекратятся. Раздольнов глубоко вдохнул и зашелся в кашле. Хозяин Креста кивнул головой. Тот налил воды в стакан и подал. Раздольнов выпил, но так и не проронил ни слова. Молчание затянулось. Терпение у Креста иссякло, и он снова насел на него. — Давай, колись, Колян! Время — бабки! Раздольнов сплюнул на пол сукровицу и просипел: — На — гнись. — Чо? — На — гнись. — Может еще на колени стать? — Н — иже! Н — иже, — твердил Раздольнов. — Взасос что-ли целоваться? — осклабился Крест, но наклонился. Раздольнов вытянулся в струну и остатками зубов впился ему в нос. Крест взревел от боли и обрушил на него град ударов. Под этим бешенным натиском кресло закачалось и опрокинулось на пол. Рэмбо и Бес с трудом оттащили Креста от Раздольнова. Тот надолго потерял сознание, а когда пришел в себя, пытка возобновилась. За окном давно наступила глубокая ночь, а мучителям Раздольнова так и не удалось выяснить у него причину провала агента ЦРУ Беднова. Не смогли они узнать имен российских инженеров и конструкторов, занимающихся разработкой новейших ракетных двигателей. Потерпели неудачу попытки Креста вырвать у Раздольнова тайну банковских вкладов в Италии и Швейцарии. Озверев, он продолжил пытку. Новая порция воды смыла с лица Раздольнова кровь и приторным ручейком заструилась по губам. У него только и осталось сил на то, чтобы выплюнуть сгустки крови и остатки зубов в ненавистную рожу Креста. Последнее, что увидел перед собой «титановый король» Урала и невольный участник шпионских игр ЦРУ — Николай Раздольнов — был темный зев пистолета и ослепительная вспышка выстрела. На следующий день ежедневная газета города Лозанны «Вэн-катр-эры» (24 часа) в рубрике происшествия сообщила: «…Вчера, в одном из фешенебельных районов Лозанны, в своем офисе был застрелен влиятельный бизнесмен из России, глава холдинга «Урал-Грейт» Николай Раздольнов. В ходе осмотра помещений полиция обнаружила тела еще троих человек: начальника его личной охраны — Анатолия Совакова, более известного в криминальных кругах как Сова, телохранителя Владимира Стрельцова и секретаря Виктории Серовой». Глава 2 Россия. Москва. Сентябрь 1993 года… В последние ненастные сентябрьские дни 1993 года ядовито-желтый особняк посольства США на улице Чайковского в Москве напоминал собой растревоженное осиное гнездо, и тому были причины. Россия и ее столица — Москва переживали очередной драматический виток политического противостояния. Президент Ельцин и его команда сошлись в непримиримой схватке за власть со своими оппонентами из Верховного Совета. Никто не хотел уступать, и тогда на смену грозным заявлениям пришло бряцание оружием. Вокруг здания Верховного Совета возникли баррикады и заслоны из ОМОНа. В ответ парламентарии отрешили от власти Ельцина и призвали на помощь своих сторонников. Президент закусил удила, и мрачная тень гражданской войны грозными всполохами озарила кремлевские стены. В этой обстановке очередь у дверей американского посольства из желающих покинуть раздираемую противоречиями Россию стала еще длиннее. 28 сентября в ней томился кандидат технических наук, старший научный сотрудник закрытого научно-исследовательского института (НИИ) Военно-Морского флота России 57-летний Моисей Финкель. В отличие от своего знаменитого тезки у него не было в запасе 40 лет, чтобы ждать того часа, когда нога коснется «земли обетованной». Он рвался поскорее покинуть Россию, погрузившуюся в пучину лихолетья, косился на постового милиционера и опасался, что тот не допустит его к заветной двери, ведущей в западный «рай». Мучительно медленно тянулось время. Ноги Финкеля гудели от усталости, а в желудке противно сосало. Он бросал тоскливые взгляды то на часы, то на небо, которое затянули свинцовые тучи. Моросящий дождь перешел в ливень. Пытаясь укрыться от непогоды и пронизывающего северного ветра, кандидаты на выезд робко жались к стенам. Стрелки часов нехотя ползли по циферблату, когда, наконец, Финкель добрался до двери посольства. Постовой милиционер усталым взглядом скользнул по скрюченной от холода фигуре разработчика российских атомных субмарин, ничего не сказал и отступил в сторону. В тот момент Финкелю, проработавшему более тридцати лет в особо режимном НИИ, все происходящее, вероятно, показалось чудом. Перед ним — обладателем важнейших государственных секретов, открылся вход в запретный мир, завлекательно сверкающий яркими красками западной рекламы. Он робко переступил порог и настороженным взглядом окинул зал. Казенная мебель и оловянные глаза сотрудников посольства напоминали ему родной отдел кадров и режимно-секретную часть. Помявшись, он просеменил к перегородке, склонился к окошку и увидел перед собой матовую лысину американского чиновника. Тот поднял голову и строго посмотрел на него. Финкель поежился и подал документы. Американец, полистав паспорт, снял трубку, кому-то позвонил и затем снова зарылся в бумаги. Прошла минута, другая, пауза затягивалась. Финкель занервничал и в душе пожалел, что написал письмо в посольство США в Москве с просьбой о содействии в выезде его семьи из России. Он бросал тоскливые взгляды на входную дверь и подумывал дать задний ход, но тут произошло второе за день чудо. Впервые за все годы его выделили из общей серой массы и удостоили персональным вниманием. За спиной лысого американца появился спортивного сложения, лет тридцати пяти «дэнди» в очках, за дымчатыми стекляшками которых прятался проницательный взгляд. Представившись как «господин Джон Кит» — третий секретарь консульского отдела посольства США в Москве, он до поры до времени скрывал свое истинное лицо. И тому были веские причины. Джон Саттер, таково на самом деле было его имя, являлся ведущим сотрудником посольской резидентуры ЦРУ. Поздоровавшись на отменном русском языке, он предложил Финкелю побеседовать в другом, более располагающем к разговору месте. Тот, помявшись, согласился. Они проследовали по длинному коридору первого этажа и остановились в торце, перед массивной металлической дверью. Саттер набрал код, дверь бесшумно открылась, и широким жестом пригласил пройти. Финкель с опаской переступил порог и оказался в небольшой комнате чем-то напоминающей шкатулку. Действительно, то была «особая шкатулка ЦРУ», в ней мастера шпионажа с помощью скрытых микрофонов и видеокамер «прокручивали» и «просвечивали» будущих своих агентов. Финкель робко присел на краешек дивана и с возрастающим удивлением наблюдал за действиями «Кита» — Саттера. Тот выкатил из-за стойки бара столик с набором напитков и поинтересовался: — Что будите пить, Моисей? Есть кофе, чай, кола, вода. У Финкеля голова шла кругом. Любезность американца и тон разговора сбивали его с толку. Саттер подмигнул ему и спросил: — А может русскую водку? — Нет, нет! — Понимаю вас. Она, как это говорится у русских, за 57 лет сидит у вас в печенках. — Извините, Джон, но я не русский, я еврей, — напомнил Финкель. — Не обижайтесь, Моисей, это было образное выражение. И все-таки, рекомендую вам что-нибудь выпить. Погода отвратительная, как бы вы не заболели. — В таком случае, если не возражаете, кофе, — согласился Финкель. — О’кей, какие могут быть возражения! — живо откликнулся Саттер и занялся его приготовлением. Обыденность всего происходящего внесли спокойствие в смятенную душу Финкеля. Горячий, ароматный кофе, хороший русский язык и обходительные манеры американца располагали к откровенному разговору. Саттер с участием выслушал эмоциональный рассказ Финкеля о сложном положении семьи и согласился с его мнением о бесперспективности дальнейшей жизни в раздираемой противоречиями России. С пониманием он отнесся и к намерению жены Финкеля получить статус беженки в США, посочувствовал сыну, ранее эмигрировавшему в Израиль, но так не обретшему счастья в «земле обетованной» и вынужденному мыкаться в поисках удачи в Бельгии. Излив душу, Финкель с нетерпением ждал ответа. Саттер не разочаровал. Пообещав содействие в решении «проблемы с выездом жены в США», он не сказал главного, когда же сам Финкель сможет покинуть Россию. Тот не решался задать этот и не только этот, а и другой, давно не дававший покоя вопрос — о будущей работе в Америке. Человек практичный и считающий все наперед, Финкель, насмотревшись на мытарства сына за границей, отдавал себе отчет, что в 57 лет в США с пустыми руками делать нечего, и пришел к выводу: его единственным капиталом в той новой будущей жизни являются знания, приобретенные в закрытом военном НИИ. Это попахивало шпионажем, но он тешил себя тем, что даже при своих «длинных руках» российская контрразведка будет бессильна дотянуться к нему в далекой Америке. Финкель мялся и не знал, как подступиться к столь щекотливому вопросу. Саттер как будто угадал эти мысли и пришел на помощь. В его руках, как у фокусника, появился почтовый конверт. Финкель с недоумением смотрел то на конверт, то на загадочного американца, и ничего не мог понять. Письмо было от приятельницы семьи Финкелей — Марины Орел. В прошлом с ней и ее мужем — Оскаром их связывала многолетняя дружба, прервавшаяся в 1992 году. В тот год семья Орел, оставив Царское Село, отправилась в частную поездку в США и обратно не возвратилась. Спустя полгода, они напомнили Финкелям о себе. Первые письма Марины были полны сомнений и тревоги, но прошло несколько месяцев, и характер переписки изменился. Теперь каждая строчка и каждое слово Орел сочились оптимизмом. Они подробно описывали свою новую квартиру, машину или очередную покупку, не скупились нахваливать жизнь в Америке и отмечали захватывающие перспективы для тех, у кого «есть голова на плечах». Очередное письмо Марины, переданное Саттером, мало чем отличалось от предыдущего. Оно было проникнуто сочувствием к «мыкающейся в нищете семье друга». В нем она не скупилась на похвалы в отношении своего нового «делового партнера» — господина Бэда. Сердце Финкеля радостно встрепенулось, когда он читал эти строки. Бэд был не только успешным бизнесменом, но и оказался человеком широкой души. Он заочно проникся симпатией к «российским страдальцам», обещал в случае переезда Финкелей в США оказать помощь в обустройстве на новом месте и «найти работу, соответствующую твоим, Моисей, знаниям». Перечитав письмо, Финкель все еще не мог поверить в столь сказочную удачу; она буквально плыла ему в руки. Он поднял голову и искал ответ в глазах Саттера. Опытный разведчик и психолог внимательно следил за реакцией кандидата в шпионскую рать и не спешил делать вербовочного предложения. Ему была хорошо известна хватка молодой российской контрразведки. После потрясений августа 1991 года, она быстро набрала силу и уже мало чем уступала знаменитому КГБ. Опасаясь, что хитрющий кандидат наук мог оказаться ее ловкой подставой, Саттер продолжил игру с Финкелем и прощупывал его наводящими вопросами: — Моисей, если мне не изменяет память, в декабре 1990 года вы направляли анкету в нашу Службу иммиграции и натурализации? — Да, причем дважды, второй раз в декабре 1991 года! — подтвердил Финкель. — В ней вы указали, что работаете в закрытой организации. Поясните пожалуйста, что это за организация и чем она занимается? Финкель, помявшись, скороговоркой произнес: — Научно-исследовательский институт морского флота. — Министерства обороны России? — уточнил Саттер. — Да. — И в какой же области институт ведет исследования? — Атомного подводного флота. — А конкретно? — Если говорить о моей лаборатории, то она занимается исследованиями в области гидроакустики.