– Что – уже все? – спросил я, когда он приблизился. – Установил ли ты горячий сурпрайз для наших заклятых друзей? Море будет теплым? – Так точно. – Ну, тогда двигаем к аэросаням. Куда идти, знаете? – Да, – ответил Смирнов. Ну, раз так, мы пошли. Нужный нам длинный сарай, сложенный как и все постройки на хуторе, из толстых потемневших бревен, имел двое широких ворот. Что местные держали тут до войны – вообще загадка. Но точно не лодки, поскольку до берега озера от него было метров сорок. Если здраво подумать – заморишься каждый раз таскаться туда и обратно, да еще и с веслами и «плавсредствами». Так или иначе, одна половина сарая была плотно завалена и заставлена металлическими бочками с авиационным бензином (интересно, зачем сегодняшний трактор вез еще, у меня сразу возникла мысль о том, что местное финское командование имело обыкновение невзначай подворовывать завозимую для «друзей-защитников» горючку – там, где кто-то богатенький из-за бугра дает серьезный лос лавандос на военные нужды, всегда есть соблазн отщипнуть себе в карман малую толику), солярой и, возможно, чем-то еще из ГСМ. Разбирать впотьмах маркировку на бочках или пробовать горючее на язык по методу, описанному танкистом Дорожкиным в фильме «Освобождение», времени не было. За вторыми воротами обнаружился частично зачехленный гусеничный трактор марки «Катерпиллер Сиксти», точная копия того, что сейчас тарахтел на холостых оборотах в нескольких сотнях метров от нас, а у самого выхода из сарая притулились и искомые аэросани, похожие на очень большую, поставленную на три лыжи галошу, с непременным двигателем и пропеллером сзади. Возившиеся тут же Объект и Соколов были заняты малопонятным на первый взгляд делом – вооружившись трофейными (видимо, найденными здесь же, в сарае) лопатами, они тщательно засыпали снегом земляной пол сарая. – Вы это зачем? – поинтересовался я, подходя. – А иначе не выедем, – со знанием дела пояснил будущий академик Игнатов. – Их же надо как-то вытолкнуть наружу. В принципе, все верно – лыжи это не колеса и не гусеницы, тут все куда сложнее. Вовремя сообразили, благо пока никто в затылок не дышит… И, к счастью, на момент нашего прихода, свою работу по насыпке снега они почти закончили. Поэтому, навалившись на аэросани сзади, впятером, мы, хоть и не без усилий, быстро выперли диковинный аппарат из сарая. Пока мы его толкали, я постарался хоть что-то рассмотреть и определить, но особых успехов в этом деле не достиг. Даже когда спустя несколько минут я, светя себе фонарем, заглянул внутрь аэросаней, понятнее не стало. Поскольку это были аэросани совершенно незнакомой мне марки, закрытого типа, каркас корпуса деревянный, снаружи обшитый то ли жестью, то ли алюминием. Кроме широкого ветрового стекла, по бортам имелось пяток окошек поменьше. Отделка и белая окраска тщательная и аккуратная, слева дверь автомобильного типа, ведущая к двум расположенным впереди сиденьям, перед одним из которых было смонтировано управление в виде круглого штурвала-баранки и приборный щиток. В правом борту была более широкая, двустворчатая дверь для доступа в грузовой отсек. Сидений или скамеек там не было, но на полу могли спокойно сидеть «в тесноте а не в обиде» человек пять. При этом никаких внутренних перегородок между местом водителя (или в данном случае правильнее сказать – пилота?) не было. Так что сюда можно было брать или груз, либо раненых (даже двое «тяжелых» на носилках в эту кабину точно влезли бы). Кстати, на последнее указывали еще и большие красные кресты, красиво намалеванные по трафарету на носу, бортах и крыше аэросаней. Скорее всего, данные аэросани предназначались прежде всего для поиска и эвакуации сбитых летчиков, но судя по их почти не использованному состоянию в этом качестве агрегат почти не применяли – видимо, до прихода сюда реальной беды в нашем лице, как-то «проносило». Кормовую часть аэросаней, судя по торчащей из правого борта характерной горловине с пробкой на цепочке и довольно толстой вертикальной, металлической задней стенке грузовой кабины, занимал обширный топливный бак, установленный на сваренном из труб основании звездообразный авиационный моторчик напоминал «Гном-Рон», или что-то еще в этом духе и дополнялся деревянным двухлопастным винтом. Три широкие лыжи имели хорошую пружинную амортизацию авиационного типа, при этом передняя лыжа была управляемой. Никогда раньше я, даже на картинках, не видел именно таких аэросаней, и они не были похожи ни на что из того, что в 1930-е годы строили по подобной тематике у нас или, скажем, в Европе. Хотя, насколько я помню, за бугром их тогда не так чтобы особо много делали. В условиях перманентного экономического кризиса, когда тебя там и сям давят капиталистические жабы, было куда выгоднее возить ту же почту по какой-нибудь «Юконской тропе» на упряжках, запряженных маламутами и хаски либо оленями. Осмотрев на всякий случай приборный щиток аэросаней, я увидел, что вся маркировка была на английском, в стиле только что улетевшего «Спитфайра». Это кое-что проясняло. Раз так – происхождение аэросаней было, скорее всего, канадское или американское (а где еще тогда была необходимость строить подобное?). А если это так, то данное изделие, скорее всего, относилось к чему-то малосерийному и кустарному, поскольку даже в Канаде или на севере Североамериканских Штатов спрос на аэросани в эти годы не мог быть сильно большим и крупными сериями их точно не строили. Еще на заокеанское происхождение аппарата указывал ряд откровенно ненужных излишеств, например кожаная обивка сидений, внутренний утеплитель стенок кабины (то ли дерматин, то ли вообще что-то шерстяное) или смонтированные на передней панели (или, как тогда говорили, «торпедо») рядом с приборным щитком жестяная пепельница и небольшой, явно авиационный радиоприемник. – Исправны? – спросил я, заканчивая осмотр и гася фонарь. – Горючее есть? Поедут? – Вроде да, – ответил как бы за всех Смирнов. Давая тем самым понять, что «шэф приказал менять точку» и уже пора рвать когти. – Тогда заводите, – приказал я. Кузнецов сел на место водителя и начал шуровать переключателями и сектором газа. После недолгого гудения и стука мотор чихнул и, наконец, завелся. Все-таки надежная у буржуев техника была. Подозреваю, что в тогдашнем отечественном исполнении без внешнего подогрева нечто подобное хрен бы завелось. – Садитесь, – пригласил всех Кузнецов. Проворный Объект влез в аэросани первым и гордо уселся впереди, рядом с пилотом-водилой, словно подсознательно понимая, что сейчас он тут фактически главный. Ну а мы трое по-простецки сели на пол кабины. Входивший последним вежливый «белофинский пленник» Соколов закрыл за нами грузовую дверь, после чего аэросани тронулись, сдувая струей от воздушного винта снег с окрестных крыш. Быстро набрав скорость, мы рванули мимо сараев по глади озера. Ну, хотя, если честно, это только звучит красиво – «гладь»… А на самом деле лед озера Мятя-ярви был не очень-то ровным. На ходу лыжи ширкали по каким-то неровностям, и мысль о том, что мы можем или навернуться на каком-нибудь зловредном торосе, или нырнуть в незаметную полынью не была такой уж невероятной. Как, помнится, говорили в том сериале из жизни Маруси Климовой – кто ссыт, тот тонет… Между тем Игнатов, очумелым ручкам которого, похоже, было нечем заняться, зачем-то включил радиоприемник на приборном щитке и начал крутить туда-сюда ручку настройки. И тут совершенно неожиданно в кабине аэросаней раздались слова русской песни: – …Эх, путь-дорожка, закрытое окошко не выйдет, не встретит девчоночка меня! Горькое слово сказала черноброва, в сердце нет ответного огня! Эх, Андрюша, нам ли быть в печали, не прячь гармонь, играй на все лады… Это было что-то смутно знакомое. А минуту спустя дошло – советский народный шлягер из конца 1930-х, из репертуара ну очень знаменитой некогда исполнительницы. Стоп! Клавдия Шульженко? По радио?! Ночью?! Что-то я не припомню, чтобы в те годы московское радио или, скажем, радио Коминтерна вещало круглосуточно. Бред какой-то. А потом, поняв, что в приемнике достаточно хорошо слышны шорохи от иглы по пластинке, я осознал, что же это такое. Всего-навсего какая-нибудь радиоприводная станция, для тех же наших дальних ночных бомбардировщиков. Была во времена Второй мировой такая метода – врубали какую-нибудь популярную песню прямо с патефона, на определенной частоте, и по ней корректировали курс штурманцы. Способ из самых простых – если песню слышно плохо или вообще не слышно – значит, летишь ты, милок, куда-то не туда. Выходит, не спят сталинские соколы, а все-таки воюют, ну или, по крайней мере, «демонстрирую присутствие». – Выруби ты его на хрен, сейчас не до того! – сказал я Игнатову, стараясь быть строгим. Объект внял и послушно выключил радио. К этому времени мы пересекли озеро (точнее сказать, это было что-то вроде прибрежного заливчика или бухты) и, смяв сухой прошлогодний камыш, выскочили на заснеженный берег, где хвойный лес рос еще не очень густо, а потом, виртуозно петляя между деревьев, Кузнецов повел аэросани в гору («гора» это опять-таки слишком громко сказано, просто небольшой подъем). Наша скорость снизилась, поскольку с полной нагрузкой мотор, похоже, тянул несколько хуже. Не перегрелся бы раньше времени… Выскочив на небольшой холм, Кузнецов наконец остановил аппарат среди заснеженных елок. – Ну что, командир, выходим? – спросил Смирнов. И я понял, что, похоже, мы доехали куда нужно. – Мотор не глушите, – сказал я нашему водиле. Он утвердительно кивнул. В общем, мы со Смирновым вылезли наружу и отошли на десяток шагов от кормы гудящих на малых оборотах и гонящих в нашу сторону мини-метель аэросаней. Озеро и окружающий его лес были прямо перед нами. Постройки хутора были где-то левее, но с нашей позиции практически не просматривались. – Все, мы за пределами радиуса поражения, – констатировал факт Смирнов и протянул мне бинокль. – А импульс от взрыва точно не выбьет мотор аэросаней? – уточнил я. – А то, может, есть смысл его выключить? – Ни в коем случае, – успокоил меня старший Кюнст и тут же, без всякой паузы, выдал: – По-моему, самолеты на подходе! Я поднял бинокль. Н-да, пялиться в ночное небо без радара – это не жизнь… – Вон там, – любезно уточнил направление Смирнов. И, словно его услышали, в небе над озером возник множественный, но не особо мощный гул. Потом стало видно и две пары красноватых и синеватых огонечков-БАНО. Сами самолеты оставались практически незаметными, даже активация «СНА» мало что дала (тепловой фон у самолетов того периода был не особо мощный, да еще и на таком расстоянии), хотя мое воображение и дорисовывало между лампадками аэронавигационных огней нечто более темное, чем ночное небо. Ну что же, добро пожаловать, многоуважаемые сэры. Сейчас вас, должно быть, будут убивать. Головная пара огоньков описала над озером широкий плавный круг и исчезла за заснеженными деревьями, спустя какие-то секунды на круг пошла и вторая пара. – Ну все. Рви, – сказал я Кюнсту. Надо признать, что прозвучало это слишком буднично. Как когда-то говорили белорусские партизаны – пускать вражеские эшелоны под откос интересно только до десятого раза, потом оно как-то приедается. – Закройте глаза или отвернитесь, – вежливо попросил Смирнов. – И не вздумайте активировать «СНА»! Я подчинился. – Ш-ш-ш, п-пым-нд-шшшш… – услышал я мощный звук, больше всего напоминающий то ли шкворчание непомерно большой сковородки на газу, то ли звук неожиданно проткнутой чем-то острым гигантской емкости с воздухом. Спустя какие-то секунды внутри этого всеподавляющего шипения ударило несколько глухих бабахов. Похоже, вторичные взрывы – складированные на хуторе горючка, боеприпасы и прочее. Прости меня, товарищ младший командир Шепилов, за то, что пришлось твой труп кремировать вместе со всеми этими, «не имеющими ценности и не представляющими явной угрозы вражескими существами вида homo sapiens» – ну не до похорон нам было. – Все, уже можно смотреть! – доложил Смирнов. Я открыл глаза и натуральным образом офигел. Прежде всего, от того, что в тот же миг, прямо над нашими головами, причем совершено бесшумно промелькнуло нечто крупное, живое и машущее крыльями. Хоть и не сразу, я понял, что это не что иное, как довольно здоровенная сова (филин какой-нибудь), похоже, вспугнутая неожиданным возгоранием. Да и не она одна – по ночному небу, как можно дальше от озера, метнулись десятки различных птиц, не желавших добровольно превращаться в цыплят табака. Блин, никогда такого не видел. И, что интересно, – никакой ударной волны я действительно не ощутил. Просто фон ночного пейзажа впереди нас вдруг стал из непроницаемо-темного ярко-малиновым. Примерно так выглядит в документальных фильмах растекающаяся по склону вулкана лава. Гигантский огонь, который медленно разливался по земле, доставая до неба и постепенно становясь из малинового красно-оранжевым. Силуэты торчавших у озера елок и сосен в его свете казались словно вырезанными из плотной черной бумаги. Окружавший озеро лес заполыхал, и жар был такой, что у меня вспотела физиономия. Хотя надо признать, что это дьявольское оружие все-таки было относительно «деликатным». От ближайших горящих деревьев до нас было метров триста-четыреста. И дальше лес не загорелся (похоже, не хватило мощности или особенности установки), но все равно, мгновенный тепловой выброс был колоссальным. Сугробы под нашими ногами мгновенно подплавились и скукожились, обнажая бурый чертополох и прочую, как обычно, дремавшую под их толщей до весны прошлогоднюю траву, а с окрестных елей весело потек и закапал превратившийся в воду снег и лед. Похоже, и лед на озере тоже растаял, если не мгновенно, то очень быстро. Прямо-таки техногенный вариант сказки про «Двенадцать месяцев», только, для полного счастья мгновенно расцветающих подснежников не хватало. Хотя какие, на хрен, подснежники, разве что венок сплести покойным супостатам, от «братца Звиздеца». – Ну что, все кончено? – спросил я. Действительно, приятно иметь дело с чистой работой, как говорил один второстепенный персонаж в старом фильме про клуб самоубийц. – Да, – сказал Смирнов, без малейших эмоций глядя на дело рук своих и на всякий случай уточнил: – Минут через десять температура начнет падать, после чего горение будет приобретать исключительно остаточный характер. – Ты это о чем? – Это я о том, что дальше в основном будет догорать то, что успело загореться. Учитывая время года, погоду, направление ветра и температуру воздуха, часов через шесть-восемь этот пожар погаснет, даже если его никто не будет тушить. – А они и не будут. Или ты думаешь, что сюда примчится пожарная команда на красных машинах и в надраенных медных касках, с каким-нибудь брандмайором или брандмейстером во главе? И, по-моему, надо ехать. А то сейчас со всех сторон понабегут зеваки – это же первый атрибут любого, даже самого завалящего, пожара… – Поехали, – не стал спорить Кюнст. – Стой, – одернул я его. – Давай-ка сделаем так. Сможете сейчас усыпить нашего Объекта? – Уже, а что? – Что значит «уже»!?! – Вообще-то он спит с самого момента нашей остановки. При применении подобных средств нам не нужны лишние свидетели! У нас четкие инструкции на этот счет, и мы можем этот процесс регулировать – так что с нашей помощью Объект проспит хоть неделю! Здорово. И когда же они все успевают? Хотя, чего я удивляюсь – это же профессионалы, да еще и с откровенно нечеловеческой психологией. С их-то опытом они точно слишком много знают и умеют. Но теперь мои и их пути-дороги точно расходились. Конечно, задание наше почти выполнено, и, поехав с ним, я имел все шансы завершить эту суету к утру, причем даже более не вступая в какие-либо столкновения и перестрелки с противником. Но в этом случае мне неизбежно пришлось бы стрелять в себя или, как вариант, подставлять лоб под первую попавшуюся пулю, а не хотелось. Так что я решил, что, как говорил товарищ Сухов, «лучше, конечно, помучиться» – задержаться здесь еще на день-два, помочь прорваться зажатым в котле бойцам, которыми я вроде как временно командую (по крайней мере, добровольно подписавшись на это дело), и красиво уйти, обставив сей уход как геройскую гибель. – Это замечательно, что он спит, – сказал я. – Тогда, пока он продолжает дрыхнуть, вывозите его через фронт, и лучше без задержек и остановок. Только с гарантией, чтобы он к утру оказался живым и здоровым по нашу сторону фронта и его потом ни в чем не заподозрили. Вы же намерены уйти сразу после этого? – Да. Намерены. У нас такой приказ. Мы и так слишком задержались из-за выяснения по поводу искажений в показаниях приборов… – Тогда постарайтесь построить маршрут так, чтобы у вас была возможность высадить меня по дороге в точке, из которой я до утра смогу добраться пешим дралом до расположения «котла», из которого мы уходили на это задание. – Вам это зачем, командир? – неубедительно изобразил удивление Сирнов. – Я же все равно буду уходить отдельно от вас, как именно я это буду делать и где – никого не касается, и для меня лишние сутки тут ничего не значат. Считай, что я просто не люблю незаконченных дел. – Как скажете, командир, – пожал плечами старший из «Трех Поросят». Как они проедут на аэросанях по этому лесу, да еще и в темноте, я, честно говоря, представлял не очень. Хотя особо беспокоиться точно не стоило – вместо обычной карты у них в головах явно сидело что-нибудь подробно-трехмерное, и я готов поспорить на что угодно, что несколько вероятных маршрутов отхода предусмотрительные Кюнсты просчитали еще явно до того, как эти аэросани завелись. На всякий случай я отдал Смирнову глушитель от ППД (а если точнее – просто попросил «отлепить» его со ствола). Предложил заодно снять «пластырь СНА» и чудо-шинель со встроенной броняшкой, но Кюнст сказал, что это вовсе не обязательно, поскольку «при обратном переходе они автоматически дематериализуются». Я не рискнул переспрашивать, что именно он в данном случае имел в виду. Когда мы усаживались обратно в аэросани, будущий академик Игнатов все так же спал. Дрых он и в момент, когда я распрощался с Ниф-Нифом, Наф-Нафом и Нуф-Нуфом, слез с этого «аэротрамвая» на какой-то неширокой прогалине посреди леса и, взяв оружие на изготовку и глядя на подсвеченный заревом сотворенного нами пожара и бледным светом еле-еле пробивающейся из-за облаков луны (которую, как когда-то утверждал Вилли Хаапсало, из Финляндии вообще не видно) окружающий пейзаж, пошел своей дорогой – точное направление Кюнсты указали мне в качестве финальной любезности. Не знаю, проснулся ли Объект при пересечении линии фронта или позднее, но ни с самим академиком, ни с его официальной биографией, как я потом выяснил, ничего плохого не случилось. Все его тогдашние приключения в компании трех биороботов и под моим мудрым руководством отразились в одной-единственной строчке: «в период с декабря 1939 по март 1940 г. Игнатов С. П. принимал участие в боевых действиях в период Советско-финляндской войны». И, как говорится, это все и более ничего. Что нам, собственно, и требовалось. Таким образом, дальнейшая незыблемость каких-то там теоретических основ пресловутой «теории (или физики?) темпорального поля» была вполне себе гарантирована. В общем, «заиграл закат пожаром», извини, баушка, но я опять поиграл со спичками… Озеро Мятя-ярви мы вскипятили (по крайней мере, это точно касалось верхних слоев воды), предположительно получив на выходе весьма оригинальную «уху», состоявшую из английских шпионов, финских вояк, рыб и прочих некогда живых, но быстро перешедших в сугубо вареное состояние организмов. Разве что картошки (а тут она бы потребовалась в количестве, как минимум, нескольких десятков железнодорожных вагонов) забыли добавить, да и пробовать подобное «варево» я бы никому не советовал.