– Над тем, в какие кусты вести камышовку эту слушать. – Овсянку. – Один хрен… Главное, после тело убрать. Что? Нет тела, нет и дела – так папенька говорит. Димитрию удалось отыскать Брасову. Это оказалось не так уж и сложно. Она жила в старом своем доме, доставшемся от первого супруга. Жила, точнее доживала, окруженная призраками прошлого и… – Простите, – сестра милосердия выкатила кресло с сухонькой, сморщенной женщиной, колени которой укрывал вышитый плед. – У нее редко случаются моменты просветления. К сожалению, время никого не красит. Это верно, а иных так и вовсе уродует. Брасова постарела, но как-то… Страшно? Жутко? Лицо ее сморщилось, сделавшись похожим на печеное яблоко, и где-то в глубоких морщинах потерялись блеклые глаза. Губы сделались вдруг слишком коротки, чтобы прикрыть зубы и десны. Только руки, пожалуй, выглядели молодо. Тонкие запястья. Кисти изящной формы и тонкие пальцы, унизанные перстнями. Что ж, по виду Брасова не бедствовала. – Это ты, дорогой? – спросила она низким грудным голосом, который вдруг закружил, опалил жаром. И показалось на долю мгновенья, что в немощном теле этом скрывается… Голос, стало быть. Не кровь ли иная говорит, если тело одряхлело, а он, замороченный, остался? – Поет она чудесно, – глаза сестры милосердия подернулись дымкой. – Жаль, редко получается уговорить… А ведь амулетик, от воздействия защищающий, она носит, вон поблескивает камушками четырехлистный клевер на фартуке. – Вы не возражаете, если мы побеседуем? – Димитрий сам взялся за коляску. Старуха сидела смирно, спокойно, будто и не живая вовсе. – Я ее верну, обещаю… А кровь на ней была, иначе бы не состарилась она столь быстро, даже с учетом слабого дара, и пахнет от нее нехорошо, гноем. – Я не уверена… Димитрий показал бляху, и сестра отступила. С ней тоже поговорят, выяснят, как попала в этот дом и часто ли в нем бывают гости. Димитрий полагал, что случаются, но вряд ли о них девушка вспомнит. Слишком долго она здесь, привыкла к мороку, притерпелась и поверила, что так оно всегда было. Димитрий вывез больную в сад. Запущенный, он зарос колючим шиповником и малиной, плети которой ложились на дорожки. Сквозь камень пробивалась трава, а редкие статуи заросли коростой. – Я вот думаю, – сказал Димитрий, останавливаясь у беседки с просевшею крышей. Хмель оплел столбы-опоры, затянул провалы, свесился внутрь, в сырой полумрак. – Что вы притворяетесь. – Ах, дорогой, я, право слово, не уверена, что следует к ним идти, все-таки у Нивязовых пресомнительная репутация. Аликс вновь будет тебе выговаривать. Ты же знаешь ее с ее порядками. Она совершенно не способна жить свободно. Голос опутывал. Окутывал. Уговаривал расслабиться. – Хватит! – Димитрий щелкнул пальцами, призывая огонь. Мороку тот не страшен, но самому Димитрию поспокойней будет. – Или я могу забрать вас для проведения дознания, сомневаюсь, что вам понравится в темницах. – Совершенно верно, она порой невозможна, но ради твоего брата я пытаюсь сохранить с ней хоть какие-то отношения. Она придирается буквально ко всему! Давеча посмела заявить, будто мое платье неприлично… – А еще, полагаю, император будет рад вас принять. Как думаете, он сумеет понять, что вы убили его брата? Старуха вздрогнула. – Сумеет, – сделал вывод Димитрий. – А раз так, может, объясните убогому, зачем вы это сделали? Ваш муж вас любил. – Свою семью он любил больше. Она моргнула, избавляясь от бельм. Синие глаза глядели прямо и были ярки. – А ты мне не грози… мне немного осталось, – она закашлялась и прижала к губам мятый платок, на котором проступили темные кровяные пятна. – Не боюсь я ни каторги, ни… – Бояться, может, не боитесь, но… согласитесь, одно дело – умирать в подземельях, и другое – в родных стенах. – Я эти стены ненавижу… – Другие найдем, – миролюбиво предложил Димитрий. По-хорошему, следовало бы отвезти старуху в допросную, а то и вовсе запереть в подвалах, доложившись императору. Пусть он ее спрашивает, только с нее станется играть в несчастную, ума лишившуюся, а таких не судят. Он опустился на грязноватую лавку и развернул кресло, чтобы видеть лицо. Из некрасивой женщины и старуха вышла так себе. Потемневшая кожа обтягивала нижнюю челюсть, на щеках собираясь мелкими складочками. Она сползала со лба, нависая над глазами, и казалось, что того и гляди скроет эти самые глаза, лишивши старуху зрения. – Не нравлюсь? – А вот зубы сохранились все, белые, прямые… – Фарфор? – Димитрий постучал по собственному клыку. – Уж больно хороши… – Самый умный? – Старуха обиделась. – Да нет, но просто любопытно, кто делал. Уж больно мастерская работа. – Затокин, – не стала скрывать она. – Когда-то мы друг другу весьма симпатизировали. Ему на редкость не повезло с женой. – Почему это? Она привстала, опираясь на подлокотник кресла, махнула рукой, требуя помочь немедля. И во всей ее фигуре ныне проступила эта давешняя привычка приказывать. – Она всегда была на редкость занудным созданием… как же… целительница урожденная, древней фамилии… а он простого рода. Ему поддержка требовалась, которую он и получил. Что до остального… не ей с его характером справляться. Корова, даром что хороших кровей. Старуха хохотнула неожиданно баском. – Что вы на меня глядите этак с укором? Говорю же, мы были когда-то в близких отношениях. А многие мужчины почему-то обожают любовницам на жен жаловаться. – Значит, любовник? – Завидуете? – Кому? – уточнил Димитрий, помогая старухе устроиться в беседке. Здесь было сыровато, гниловато и неуютно. – Не важно, со стороны их брак казался вполне себе светским. Жена сидит в поместье, муж делает карьеру. – Не думаю, что это важно… – Отчего же… Вы знаете, что мятеж вспыхнул не из-за голода, как ныне полагают, а из-за черной лихорадки. Нижний город, где селится всякий человеческий мусор. Затокин частенько в нем бывал, говорил, что только там можно найти что-то по-настоящему интересное. К слову, он весьма сочувствовал революционерам. – Ему это не помогло, – в душе появилось нехорошее такое предчувствие. – Не все братья знали о роли, которую сыграл Затокин, да и… не они его убили. – А кто? – Таровицкий. Впрочем, вряд ли он знал правду, иначе не посмел бы… Затокину, можно сказать, повезло… Никто так и не понял, что он сделал. – И что же? – От него ждали вопроса, и Димитрий не стал обманывать ожидания. – Вы ведь задаетесь вопросом, во всяком случае, должны бы: почему несколько немалой силы магов позволили просто взять и убить себя? Почему они не защищались? Не потому ли, что не могли? Сердце екнуло. Так… просто. Затокин, которого полагали погибшим вместе с высочайшей семьей, придворный лекарь, человек доверенный, тот, на кого не подумают. – Верно, – Брасова тоненько хихикнула. – Он знал, к чему идет, и хотел занять в новом мире достойное место, да и умирать кому охота, когда вся жизнь впереди? А уж смешать кое-какие травы… Он многое знал, милейший Затокин. Полагаю, он самолично напоил их тем треклятым зельем, которое разум дурманит, а силу… ее ведь тоже не так уж сложно запереть. И никто бы не подумал. Никто ничего не успел понять. А старуха засмеялась: – Знаете, на пороге смерти многое из того, что недавно еще казалось важным, напрочь утратило хоть какой-то смысл. Вот мы с вами беседуем, а завтра я умру. Или послезавтра, или… И никто не способен отсрочить этот миг – вот она, настоящая справедливость. А я ведь хотела немногого – просто жить… сорвите мне розу, окажите любезность… К слову, именно Затокин и познакомил меня с Мишенькой.