Сказать, что их заметки имели успех, значило бы серьезно погрешить против истины. Троицу репортеров буквально засыпали заманчивыми предложениями. И вот что странно. Никаких упоминаний о краснозвездных аэропланах и «Вагнере» в заметках репортеров не было. Еще в поезде Грач растолковал, о чем надо забыть, а пленку с бомбящими супостата аэропланами, конфисковал до лучших времен. Между тем, всякий собрат по перу, выпытывал подробности о «Вагнере», а газеты запестрели восторженными статьями об этой таинственной организации и, конечно, о героях-репортерах, лично пускавшими под откос далеко не один эшелон с вражеской артиллерией. Слава досталась и таинственным краснозвездным «мигам», и откуда только прознали. Кстати, фото с кувыркающейся в воздухе колесной парой, удалось на славу. Рисунки на эту тему публиковали все кому не лень, а фото могли себе позволить себе только избранные издания. Спустя полмесяца, газеты вновь запестрели статьями о подобном разведрейде. На этот раз репортеры донесли до читателя, как ловко, разведчики прошли по тылам германских войск и какую бесценную информацию они доставили командованию Северо-Западного фронта. Публиковались фотографии германских батарей и двигающихся к фронту колонн, так и не заметивших, что они стали объектом внимания вражеских лазутчиков. На живых, как известно, не угодишь, и в полном соответствии с этим принципом, нашлись недовольные отсутствием стрельбы и подрывов поездов с войсками Кайзера. Получалось, что «и дым пониже, и щи пожиже», но ревность, нет-нет, да и пощипывала души репортеров-первопроходцев. Одно радовало — первая тройка газетчиков без работы теперь не оставалась. Самым дальновидным оказался Петр Ямщиков. В статьях о положении раненых, он никого не поносил, зато раз за разом, настойчиво писал о необходимости оказания действенной помощи непосредственно в полковых лазаретах. Петр не был медиком, но даже ему было очевидно, что легкораненых нет смысла транспортировать вглубь державы. Их бы следовало размещать ближе к фронту, тем самым снимая нагрузку с эвакопоездов. Такая позиция вскоре была отмечена медицинским сообществом, а военные чиновники перестали ему чинить препятствия в посещении прифронтовой зоны. С началом зимнего наступления русских войск в Карпатах, Петр вновь имел возможность наблюдать работу первичных лазаретов. Он даже написал большой очерк о докторе Каминском, к которому почувствовал симпатию при первом знакомстве. Не исключено, что истинная причина крылась в Наталье Антоновне, но в этом Петр не сознавался даже самому себе. А вот о том, что его очерк о Каминском попал на глаза известному заводчику Федотову, Петр, по понятным причинам, знать не мог. * * * С первых чисел января, Железная дивизия, а вместе с ней и ее первый полк прорывалась на румынскую равнину. Госпожа удача колебалась, не зная кому отдать предпочтение. Вместе с ней полки то брали перевалы, то откатывались назад. Австрийцы этот период назвали «резиновой войной». Раненые непрерывным потоком поступали в лазареты, медицинский персонал едва держался на ногах от усталости, а перевязочных средств катастрофически не хватало. Шутка ли сказать, бинты по второму, а то и по третьему кругу шли в дело после кипячения. Стоя на крыльце, Каминский с наслаждением вдыхал пахнущий ранней весной воздух. Позавчера наступило первое за полтора месяца непрерывных боев затишье. Самое время передохнуть, но звонок из штаба спутал все карты — в его лазарет ехали представители благотворительного общества московского купечества. Московские гости прибыли на двух машинах. Впереди ехал легковой автомобиль «Дукс-Тигр», такой Виктор видел только у командующего армией. За ним урчал мотором крытый брезентом грузовик. Выскочивший из легкового автомобиля адъютант командира полка, галантно помог выйти даме. За ней из салона выбрался пятидесятилетний господин и мужчина, примерно двадцати пяти лет. — Виктор Витольдович, позвольте вам представить госпожу Нинель, ее мужа господина Федотова, и доктора Череповского, — голос адъютанта был безукоризненно вежлив. После ритуала знакомства, адъютант отбыл в штаб, а Федотов сразу «расставил точки над I». — Понимая, сколь дроги минуты затишья, много времени мы у вас не отнимем, но от чая отказываться не будем. Нинель же попросила пригласить сестру милосердия Новакову, о существовании которой она узнала из очерка господина Ямщикова. На этом основании доктор Каминский сделал умозаключение, что виновником переполоха ему следует считать побывавшего у него в лазарете столичного репортера. А вот дальше он забыл обо всем на свете, и случилось все это, едва Виктор узнавал, какое на него свалилось богатство. На примере соседей, он имел представление о размерах подобной помощи. Как правило, ее хватала на неделю активных боевых действий. Со слов Нинель, московское купечество решило взять над его лазаретом шефство, что давало надежду на постоянную помощь раненым. Пусть даже не самую большую, но в сумме с поставляемыми обычным порядком медикаментами, Наталье не придется постоянно стирать окровавленные бинты. Еще больше он удивился, наткнувшись в перечне перевязочных средств на сетчато-трубчатые и компрессионные бинты. Там же фигурировали активированные лекарственными препаратами салфетки, и многое, многое другое, о чем можно было только мечтать. О недавно появившихся компрессионных бинтах и активированных салфетках, он читал в медицинских вестниках, но упоминание о сетчато-трубчатых бинтах поставило его в тупик. Тут же перед Виктором Витольдовичем открылся чемоданчик доктора Череповского, который было бы правильнее назвать маленькой пещерой Али-бабы. То, что в перечне лекарственных препаратов фигурировал новокаин и стрептоцид, он уже не удивлялся, но когда выяснилось, что в марте к нему должна прибыть передвижная рентгеновская установка, а вместе с ней на замену доктору Череповскому несколько медиков, главврач полкового лазарета понял, что происходит что-то из ряда вон выходящее. Виктор происходил из весьма обеспеченной семьи, отправившей своего отпрыска на десять лет в Берлин, где Каминский сначала окончил Берлинскую консерватории по классу фортепиано, а потом медицинский факультет Берлинского университета. Дело отца Виктора не увлекало, но будучи в курсе размеров состояния родителей, цену богатству он знал и сумел трезво оценить размер свалившейся на него сейчас манны небесной. Вопрос: «Почему выбор пал на его лазарет?» был ожидаем, это прямо следовало из быстрого ответа господина Федотова: — Никаких секретов, Виктор Витольдович, нет. Почему комфронта указал на восьмую армию, мне судить трудно. А дальше, признаюсь, была моя инициатива. Выяснив, у кого самые большие успехи и, соответственно, потери, я настоял на помощи Железной дивизии, а конкретно вашему лазарету. Дальше инициативу разговора перехватила Нинель. О том, что на пожертвования недавно организовалось несколько госпиталей, Каминский уже знал. Такой мини госпиталь планировалось развернуть при Железной дивизии, а на первых порах при лазарете ее первого полка. То есть, формально, лазарет и госпиталь будут независимы. Фактически же, перенаправляя по документам раненых из лазарета в этот госпиталь, санитары просто перенесут в соседнее помещение нуждающихся в срочной хирургической помощи. При этом, помощь со стороны медиков лазарета, будет только приветствоваться — чем больше появится высококлассных хирургов, тем меньше погибнет на фронте солдат и офицеров. А пока «суд да дело», Каминский получал пять комплектов хирургических инструментов. «И доктора Череповского в придачу», — закончил про себя основательно выбитый их равновесия главврач заурядного полкового лазарета. По ходу разговора, Виктор периодически замечал то на себе, то на Наталье пытливые взгляды госпожи Нинель, которая оказалась главой фонда. Ее супруг, господин Федотов, как он сам признался, был «с боку припеку». Скорее всего, в заботе о Нинель, он оказывал ей посильную помощь, а то, что в организационных делах он имеет немалый опыт, стало очевидно из несколько бесцеремонного, но предельно твердого разъяснения, о причинах выборе его лазарета. Сославшись на спешность, доктор Череповский отправился контролировать разгрузку. Туда же надо было бы отправить и Наталью, но завязавшийся между женщинами разговор не позволил этого сделать. Под крепкий и ароматный чай, что привезли с собой москвичи, Федотов поведал пару комичных случаев из своей жизни в Южной Америке. Оказывается, ему уже почти шестьдесят, что Каминского удивило, ибо он редко ошибался в возрасте собеседников. В ответ Виктор признался, что ему тридцать пять. Чуть позже, до Виктора дошло, что его визави, является одним из богатейших людей империи, при этом он не почувствовал в нем даже намека на присущую таким людям чванливость. Более того, это обстоятельство всплыло по ходу горячего обсуждения сугубо технических особенностей применения рентгеновского аппарата, когда увлекшийся Федотов поведал, каких трудов и средств ему стоило выбить с отечественного рынка, как он выразился, «недобитых шведов» с их чудовищно вредными для здоровья аппаратами. Незаметно разговор коснулся современной музыки. Отдавая должное нашумевшей опере «Юнона и Авось», Каминский признался, что ему, выпускнику Берлинской консерватории, трудно согласиться с хвалебными отзывами об этом безусловно талантливом, но очень необычном произведении. Уже прощаясь, гости попросили согласиться попозировать перед фотокамерой. Надо ли говорить, какой начался переполох среди женской половины лазарета. Стоять перед камерой в повседневной одежде не могла себе позволить ни одна женщина. В итоге жизнь лазарета была на час парализована, зато все представительницы прекрасной половины человечества выглядели самым замечательным образом. Тогда же Нинель попросила девятнадцатилетнюю Наталью Антоновну подарить ей свою сестринскую косынку для музея благотворительного общества, чем привела девушку в полное смущение. Отдавать вот эту повседневную косынку, когда в сундучке хранится новая, выглаженная и накрахмаленная?! Такое в прекрасной головке Натальи не укладывалось. Но Нинель была неумолима, а когда они остались одни, Наталья получила целую коробку безумно модной и дорогой зубной пасты в тюбиках, а так же всевозможной косметики и кремов для рук. Этого богатства ей хватит на год. Частью она поделится с живущей в Луцке старшей сестрой, жаль, что младшая перед самой войной уехала к бабушке в Прагу и нет никакой возможности переправить туда подарки. Все эти переживания без последствий не остались, и при прощании пролилось девичьими слезами, а попытавшгося было вмешаться Федотова, Нинель тут же оттеснила в сторону. * * * Все связанное с московскими гостями, неделю не выходило из головы доктора Каминского. Прикидывая так и эдак, вспоминая взгляды, которыми обменивались Федотов со своей супругой, он, наконец, осознал, что после его упоминания об окончании им консерватории, в отношении к нему что-то изменилось. Как если бы он сказал нечто желанное и давно ожидаемое. Впрочем, очередное обострение на фронте заставило его заняться совсем другими делами, а осмысливание чудачеств москвичей было отложено до лучших времен. * * * По возвращении в Москву, Федотов и Нинель долго изучали отпечатанные фотографии. Женщина сразу отметила передавшиеся по наследству горизонтальные морщинки на лбу у всех потомков Каминского. Ими был награжден даже ее Кирюха. — Федотов, и ты все еще сомневаешься?! — Нинель никак не могла понять, что еще не хватает ее супругу. — Ну, не то чтобы сомневаюсь, но мне как-то не по себе, — хмуро буркнул Борис, глядя на фотографии предков. — И что же тебя не устраивает? — Устраивает, не устраивает, — смущаясь, а потому ворчливо, начал Федотов, — просто я не ожидал, что у Натальи Антоновны окажется чешская фамилия. — Дорогой мой, так ты у нас оказывается националист? — вплеснула руками женщина. — А ну ка, ответь мне, пожалуйста, на вопрос, какая у нее должна была быть фамилия, если ее дед, и отец Новаки? — насмешливо начала пилить мужа Нинель. — Или, ты думаешь, что если твоей пращур известен тебе, как Прошек Пронский, то бабушка должна быть Пронской? Ошибаешься, дорогой мой! Твой предок получил прозвище Пронский, по имени уезда, в котором он служил священником, а в миру он был известен, как Прошек Новак. Господи, какие же вы там в вашем будущем все безграмотные. На самом деле, Федотова смущал профиль деда, точнее та его часть, которая метко именуется шнобелем. Шнобель этот, был наполовину польским, но это только по паспорту, а по факту оказался стопроцентным «синайским рубильником». И вот, что странно, Борис всегда знал, как много в нем намешано кровей, чем откровенно гордился, но одно дело знать, а другое дело… В общем, не имея ничего против евреев, от впервые в жизни почувствовал себе неловко и даже пару раз стоя перед зеркалом, с опаской ощупал свой нос. Втихаря, конечно. Говорить об этом Нинель он благоразумно постерегся, поэтому приплел бабушкину фамилию. И, как тут же выяснилось, напрасно: — Кстати, Федотов, а почему я никогда не слышала о старшей сестре твоей бабушки? Только не вздумай, мне врать. Я тебя знаю, как облупленного, — в превентивном порядке Нинель пресекла попытку Федотова наплести с три короба. Всерьез супруга обиделась на Федотова лишь однажды, когда в апреле 1912-го, газеты всего мира запестрели сообщениями о трагической гибели Титаника. Вообще-то, ни Федотов, ни Зверев, распускать по этому поводу сопли не собирались. Кошки на сердце, конечно, скребли, но что такое полторы тысячи погибших, если в одной только России переселенцы не смогли предотвратить гибель от голода минимум миллиона соотечественников. Вот где была настоящая беда, но существовала проблема по имени «Мишенин», и просто так от нее отмахнуться было невозможно. В итоге, компромисс был найден — руководство операцией «Лоханка» была возложена на Ильича, а чтобы тот не натворил бед, ему в помощники был придан Самотаев. В общем-то, операцию, можно было считать успешной, в том смысле, что лайнер вышел в рейс с задержкой в два часа. А то, что Титаник напоролся на айсберг и затонул в течении четырех часов т. е. продержавшись на поверхности на час дольше нежели в их мире, так кто ж ему доктор? Скорее всего, отклонился к югу или нашел себе другую льдину. Видно, судьба у него такая. Зато для Ильича это послужило уроком, не лезть не в свое дело. В конце концов, мир в семье был восстановлен, но не за просто так. Объясняя Нинель, как переселенцы пытались спасти Титаник, и что из этого вышло, Федотова посетила здравая мысль: а почему бы не раскрыть перед супругой некоторые события наступившие после семнадцатого года? Не всё, конечно, но в той мере, чтобы Нинель осознала, почему переселенцы так осторожны в отношении вмешательства в историю. Мол, как бы не было хуже. Как известно, ни одно доброе дело безнаказанным не остается, и в полном соответствием с этой парадигмой, Федотова стали прихватывать при любой оговорке. Вот и сейчас, вырвавшаяся после вопроса Нинель, реплика, дескать, да что о ней вспоминать, коль сразу после смерти Сталина эту старую дуру с позором изгнали из тюрьмы, разбудила вулкан любопытства. В итоге Борису пришлось поведать Нинель о появлении в будущем пятьдесят восьмой статьи УК, согласно которой некоторые граждане награждались титулом «Враг народа» и с почетом направлялись на стройки народного хозяйства. Естественно, случались и перегибы, и ошибки, особенно с теми, кто слишком распускал свой язык. И в самом деле, поди-ка ты отличи обыкновенную болтовню старой девы, от злостной агитации и пропаганды против существующей власти. — А поэтому, дорогая Нинель, к истории надо относиться с очень большим почтением, а лишние знания несут лишние печали. Попытка Нинель, устроить либеральную дискуссию о тирании, была на корню пресечена знаменитой фразой: «Лес рубят, щепки летят». Глава 4 А волны и стонут и плачут, и бьются о борт корабля