Василий Бочарников Утя Старый знакомый * * * Василий Бочарников Огонёк над водой Огонёк над водой Это был удивительный огонёк: он горел ночью и днём, при солнце и в пасмурную погоду. Поразительно: его не зажигала ничья рука. Сам по себе появился, сам расцвёл. Нет, я не оговорился — расцвёл. И запылал ярко-ярко… В этом месте речка Покша, обойдя три огромных, лобастых камня, течёт неторопливо, сдержанно и вся-вся проглядывается насквозь: до камешка-голыша, до глубинной травки. Пообмелела за лето, резче обозначились броды, отмели, из воды высунулись рогастые коряги. В этом месте поднялись над водой старые, чёрные обомшелые сваи: мельница тут когда-то стояла, вода крутила жернова и молола рожь. Как — неизвестно, но на одну из свай угодило цветочное зёрнышко. Птица ли уронила, ветер ли занёс. И зацепилось. И проросло. И вот в эту тоскливую пору, когда деревья, готовясь к зиме, роняют жёлтые и багряные листья, дерзко взлетел над водой упругий стебелёк иван-чая и загорелся, запылал ярко-малиновым. Далеко виден цветок-огонёк. Любуется им речка Покша, любуется небо, поречный хвойный лес, утки, отдыхающие на пролёте… Осень… Но горит, пылает огонёк над водой. И от него теплее становится сердцу. Утя В доме учителя Николая Дмитриевича появилась уточка — кот приволок с речки Покши. — Вроде ещё живая! — изумился учитель. Кот свирепо урчал, не выпуская добычу. Пришлось отнимать. Уточка была ранена в крыло, и Николаю Дмитриевичу нетрудно было представить, что случилось. После выстрела охотника подранок упал в заросли лозняка и, пересиливая боль, затаился там. Охотник был без собаки и не нашёл свою добычу. Может, целую неделю страдала птица. А тут её выследил кот — любит шнырять по берегу речки. Рана была обработана, крыло выправлено, зажато двумя палочками и перевязано бинтом. Утя — так её назвал Николай Дмитриевич — постепенно привыкала к новому жилью и своему хозяину. Стоило ему зашелестеть бумагой на столе, выкатывалась вперевалку и приседала у ног. — Что, Утя, будем читать и писать? — спрашивал учитель. Время шло. И вот уже под северным солнышком запылали, заалели покшинские леса, крепкие ветры-листодёры обрывали листья с берёз, ольхи, орешника, черёмух, осин. Потянулись на юг журавлиные стаи. Чаще стали выходить из лесов на опушки лоси. В укромных местах попрятались, залегли до новой весны ёжики… Пришла осень. Утино крылышко зажило, вся она покруглела, перо стало чистым, лоснящимся, и к серому его цвету добавились фиолетовые и фиолетово-зелёные переливы. Круглые глаза больше не задёргивались плёнкой, глядели остро. Однажды Николай Дмитриевич вошёл в дом с корзиной. Наклонился к уточке. Утя захлопала крыльями, защёлкала клювом. — Ну, Утя, отправимся на реку. А то прозеваем, улетят твои родичи. — Он посадил Утю в корзину, прикрыл куском старой клеёнки и понёс. Утя сразу признала реку Покшу, и ольховые и ивняковые заросли по берегам, и родной плёс. Живо порхнула с руки, пролетела и села на воду. Побила крыльями, поплавала, поныряла. — Вот и славно. Вот всё у нас и уладилось… Теперь плыви, куда хочешь, лети, куда вздумается, — сказал учитель и кашлянул от волнения. Ещё постоял, потом медленно повернулся и пошёл от реки. Да не утерпел, оглянулся. Оглянулся и охнул удивлённо: Утя расторопно спешила за ним по зелёной траве. «Эге-е, значит, нет ещё силёнок… Не надеешься на себя», — подумал учитель. Вслух же сказал: — Что же это получается у нас? Придётся зимовать зиму вместе. Задача… Уточка осталась в доме. Она безошибочно угадывала, когда уходит учитель в школу и когда его встречать. Особенно полюбились ей «ванны». В тазик или корыто Николай Дмитриевич наливал воду, и Утя принималась шумно купаться. А за окнами трещал мороз или высвистывала метелица. Ещё нравилось ей снимать с валенок хозяина капельки влаги — он даже нарочно снежинки на валенках оставлял. Много, много дней прошло, пока не вернулось солнце. Весна понаделала полыньи на речке Покше. Уточка заволновалась. Она чаще стала взлетать, бегать, хлопать крыльями, проситься на волю. — Всё понятно, — сказал Николай Дмитриевич. Позвал Утю, посадил на ладонь, другой ладонью погладил по голове, шейке и спинке. — Всё понятно: разлука пришла. Только уговор, Утя: будет трудно, наведывайся. — И вынес утку на волю. Махнул руками снизу вверх и сильно кинул. Спустя три часа Николай Дмитриевич, как обычно, шёл в школу. И, на всякий случай, завернул на реку. Пригляделся и увидел в самой широкой полынье большой серый поплавок: то нырнёт, то вынырнет, то нырнёт, то вынырнет. — Твоя весна пришла, Утя, живи теперь на воле! — сказал учитель. Старый знакомый Река залита потоками щедрого вешнего солнца. Там, где на льду образовались талые озерца, полыхают зеркала, на которые больно глядеть. Самое время для подлёдной рыбалки! По всей реке растянулись рыболовы, каждый сидит у своей лунки, дежурит. Удочка для подлёдного лова — не больше карандаша. На конце — тонкая, чуткая пружинка, которая тут же извещает о самой осторожной поклёвке. Два-три движения руками — и вот леска выбрана, и на льду бьётся, подбрасываясь, переворачиваясь, краснопёрый окунёк, серебристая сорожка или широкая, с ладонь, густёрка. Но чаще других рыбака тревожит, обманывает и сердит ёрш: он дерзко хватает наживку, отчаянно клюёт, а сам — кроха, с мизинец. Зато вооружён знатно! Распустит спинной плавник, взгорбится весь, выкинет иглы — пугает! — Ну, братцы, пошёл сам князь! — шутят рыболовы и поначалу отпускают ерша восвояси. А ёрш назойлив, неотступен — так и лезет на крючок, опережая заветную рыбу. И тогда ерша «охлаждают» — выбрасывают на лёд. Возле каждой лунки — пяток-десяток ершей. Если клёв неважный, рыболовы часто меняют места. Так и ходят по реке с плёса на плёс, кочуют, прорубают новые лунки. Ледоруб с хрустом врезается в толстый лёд, пробивает его насквозь. Потом большой металлической ложкой с дырочками вычерпывают ледяное крошево. Затем в лунку опускают снасть. На тонкой, с волосок, леске — дробинка со впаянным в неё крохотным крючком. На крючке ловко насажена наживка: либо малиновый мотыль, приметный в воде, либо несколько белых, меньше рисового зёрнышка репейников. У новой лунки рыболов — весь в тревожном ожидании. Мечтается ему о леще, щуке, судаке, крупной сороге… Но вот уж солнце перемещается к высокому, поросшему лесом, правому берегу. Время от времени лёд под ногами вздрагивает, трещит в глубинах, стреляет наверху, да так, что изгибистая трещина пробегает от одного берега к другому, пугая рыболовов-новичков. Кажется, река за зиму натерпелась лиха и теперь, просыпаясь, потягивается до хруста, оживает, пробует силы.