— Фимочка нездорова, — пролепетала Натали, прижав к груди руки. — Она не сможет вас принять. — Вынужден настаивать, — скучным голосом начал Крестовский. — Посторонись, Семен. — Иван Иванович отодвинул начальника плечом и протиснулся в прихожую. — Нет времени канителиться. — Ванечка! — ахнула Натали. — Как я ждала! Но Зорин, на нее не взглянув, ринулся по лестнице, его монашеская ряса развевалась крыльями диковинной птицы. Барышня Бобынина лишилась чувств столь стремительно, что Семен Аристархович едва успел ее подхватить. — Геля! — рявкнул он над ухом сомлевшей так, что та обязательно пришла бы в себя, будь обморок настоящим. — Шеф? — Рыжая Попович белкой впрыгнула в дом. Наталью Наумовну внесли в гостиную, уложили на кушетку, Попович хлопотала, Крестовский, велев работнику оставаться на месте, но разрешив коробку все же поставить на пол, отправился следом за Зориным. Но тот уже сбегал ему навстречу. — Пусто. — Он поднял руку, из которой свисал на цепочке лунный серпик. — Эльдар точно был здесь, на ковре подпалины. И вот еще. Он разжал другой кулак, на пол упали две черные ленты, на ковре обратившиеся парой змей. Чародей растоптал гадов каблуком. Натали, наблюдавшая сию сцену сквозь прищуренные веки, крепко зажмурилась. — Где они, Наталья? Где Серафима и Мамаев? — Ароматические соли в этих случаях используют, — сказала уверенно Попович. — Пощечины еще помогают, по слухам. — Вы про барышню Абызову интересуетесь? — вдруг спросил работник. — Так князь ее еще затемно в закрытой карете увез. Я сторожил тама, в пристроечке, дежурил, стало быть, все видел, все слышал. Адъютант распоряжался. Вывели их из дома. Барышню, значит, с нянькой евойной, те сами шли, а чародея, который не особо на берендийца похож, под руки держали. Всех троих в карету усадили, адъютант кучеру велел в княжескую резиденцию ехать. Остальные следом верхом отправились. Вот. — Молодец, — похвалил Крестовский. — Побежали, сыскарики. — А барышня Бобынина как же? — пискнула Попович, но ответа не получив, ускакала за чародеями. Наталья Наумовна открыла глаза и медленно села на кушетке. Слуга, перекрестившись, опрометью бросился из дома. Я прыгнула сквозь огненное кольцо, ощутив первобытный всепоглощающий жар, мгновение растянулось вечностью, между двумя ударами сердца могли вместиться годы, века, тысячелетия. У меня не осталось тела, имени, мыслей, я вся стала огнем. Я смотрела в пульсирующую бездну, бездна смотрела на меня и стала бездною, пульсировала, пылала. Дверь камеры за спиной рухнула, я повернулась на звук, камея соскользнула с шеи, расколовшись о камень, звякнули навские браслеты Эльдара, рассыпались бесполезным крошевом. С кончиков моих пальцев сорвался сноп искр. Будем драться! — Серафима? — В камеру влетел Зорин. Мамаев дернулся в моих объятиях, рассыпая прахом оковы, и рухнул нам под ноги. — У него рана в животе! — крикнула я Ивану. — Сейчас. — Он зачем-то обхватил мне ладонями шею и замер. Я опустила взгляд вниз, на запястьях Мамаева вовсе не было кожи, будто навские браслеты растворили ее под собою, обнажив мясо. У меня с шеей та же история? — Сейчас, — шептал Иван и потащил меня в сторону, освобождая дорогу к Эльдару для Крестовского. Тот волховал на ходу, простер руки, бросил аркан. Шею щекотно холодило, я хихикнула, дернулась, цепь на руках забренчала. — Ты пьяна? — спросил Зорин строго. — И на этот раз я ни при чем, — сообщил Эльдар Давидович, опираясь на плечо Крестовского. — Более того, дружище, я тоже пьян стараниями сей особы. Опоили Эльдарушку коварно и насильно. — Уходим. — Крестовский потащил чародея к выходу. — Иван, мороком каким прикрой, пока Попович из револьвера не принялась палить. Зорин взял мои запястья, отпустил, кандалы упали. — Идти можешь? Я гордо кивнула и, прихватив с нар ридикюль, промаршировала к выходу. Охраны наверху не оказалось. Никем не остановленные, мы пересекли внутренний двор, у крайних хозяйственных построек обнаружилась калитка черного хода, за ней в переулке ожидала нас карета с надворной советницей Попович на облучке. — Не нашумели? — строго спросила она Ивана. — Быстрее, это тупик, выезд только на площадь, нам нужно убраться раньше, чем челядь заметит вторжение. В карете я оказалась рядом с Мамаевым, который устало опустил голову мне на плечо: — Какое наслаждение, Серафима, я нынче испытал. — Не дергайся, а то кишки наружу полезут. — Нет, ты скажи, наслаждение или не наслаждение? Переиначив сакраментальный вопрос любого пьянчужки: «Ты меня уважаешь?», Эльдар задремал. Я жалобно посмотрела на сидящего напротив Ивана. Тот отвернулся к окну, но проговорил: — На место приедем, я его подлатаю. Сейчас к отражению атаки готовым быть нужно, прости. — Ему саблей живот располосовали, неглубоко, кажется, чтоб он постепенно кровью истек. А я должна была, по навьему замыслу, страдать от его мучений и попытаться сновидчеством спасти. Каково? А после я вспомнила, что зачем-то аффирмацию князя Кошкина с собою прихватила, и вызвала на помощь его сиятельство. А он Мамаеву ведьминскими пастилками рану залепил. Потом мы выпили коньяку, немного, тросточку всего, — развела я руки, будто рыбак, хвастающийся размером улова, — но меня, на голодный желудок, развезло. Тросточка кончилась, и князь ушел, но, перед тем как уйти, нас снаружи запер. И мы с Эльдаром решили огненные силы объединить. И тогда… Когда… Объяснить, что наслаждение, о котором вещал нетрезвый Мамаев, касалось не объятий, а слияния сил, мне не удалось, мы прибыли на место, о чем сообщил нам спрыгнувший с облучка Крестовский. А Геля вытащила меня из кареты и затормошила в объятиях. — Меня в ведьмин круг допустили! — восклицала она. — Твои горничные, и еще столичные ведьмы, и гранд-дама прелюбопытная. А ведьмы, представь, тоже за женскую свободу и равноправие радеют! Зорин потащил Эльдара в дом, Крестовский отводил карету со двора в сторону конюшни. Дом я, разумеется, узнала. — Где Марты? Гавр? — Здесь, все здесь. Они с Маняшей наверху… Не дослушав, я взбежала на крыльцо. В зале Иван колдовал над распростертым на диване Мамаевым, я наблюдать не задержалась, отправилась наверх. Маняша отыскалась в дальней гостевой спальне, я бросилась к ней, роняя ридикюль, сбрасывая на пол шубу. — Барышня! — Барыня! — Ав-р… Обе Марты сидели у постели, на которой неподвижно и страшно лежало тело мадемуазель Лулу. Я упала на колени, схватила холодные руки, пытаясь согреть, поделиться силой. — Иван Иванович сказал, что чародейскими способами излечить Марию Анисьевну возможным не представляется. — Потратилась она сильно, больше, чем могла… — Ав-р… — Все версты до самого Руяна скрала, схватила обоих мужиков, мигом приволокла… — Уж сильна была… — Великая ведьма… — Величайшая была! — Сами вы были! — наорала я на Бубусика, виляющего хвостом. — А Маняша есть. Она сдюжит, ко мне вернется. Пошли прочь! Оставьте нас! Живо! Что ж ты, нянюшка, натворила? Я погладила ее плечи, волосы, сложила на груди холодные руки, подумала, что как у покойницы получилось, еще пуще зарыдала. Слезы быстро кончились или не быстро, времени я не ощущала, я выла протяжно, раскачиваясь на коленях из стороны в сторону. А потом щеку обожгло пощечиной, от которой голова мотнулась, вторая пощечина вернула ее на место. — Прости, барышня Абызова, — сказала Геля, — солей не припасла. Ну, соберись! Сыскарка сызнова занесла руку. — Только попробуй. — Слова мои вырвались изо рта огненной струйкой. Попович отшатнулась, и мне на голову полилась вода. Я заморгала, охнула, вытираясь, Геля поставила на стол кувшин и виновато улыбнулась: