А он, выпустив Гаврюшу, обнял меня и с громким чмоком поцеловал в губы. — У-у-у, — донеслось, будто издалека, разочарованное мужское и умиленное женское. Потом нам покричали горько и считали, сколько длился поцелуй, а потом я поняла, что толпа разошлась, погорельцы уковыляли. Мамаев отодвинулся, придерживая меня за плечи, в глазах его прыгали хитрые искорки: — Ну что, домой тебя отвезти или в допросе желаешь участвовать? — Допрос, — сказала я азартно. — Только Гаврюшу обратно преврати. — Ав-р… — Слишком ты приметный, дружище, — подхватил собачечку на руки чародей. — Я бы погодил. — Ав-р! — Ну давай, сам обернешься, когда совсем уж необходимость возникнет? — В смысле? — перебила я этот странный диалог. — То есть ты меня этому фокусу не обучишь, оставив возможность перевоплощения этому разбойнику? — Вот такой я тиран. — Эльдар предложил мне локоть. — Поспешим, Серафима Карповна, допрос не месть, его горячим подают. Возражать смысла не имело, тем более что за поворотом нас поджидала коляска, в которую усадили меня с Гаврюшей, Мамаев занял место возницы. В чародейском приказе раньше бывать мне не приходилось. Мимо ходила и проезжала, а когда Эльдар провел меня мимо дежурного в полутемный подвал, то узнала топчан и решетчатую стену, которую видела, когда на Руяне Зорин связывался с коллегами магическим образом. В конце подвального коридора была дверь, за которой в небольшой комнатке за письменным столом ожидала нас Евангелина Романовна Попович. Перед чиновницей урчал портативный самописец, а на стуле в углу сидел, закинув ногу на ногу лакей Пьер. То есть какое счастье, что он не через главный выход из кабака выбегал, я бы его не узнала. Куда только подевались его набриолиненная челка, усики стрелочками и подбритые бакенбарды? Стрижен он был коротко и выбрит, одет в добротный кафтан, штаны заправил в блестящие сапоги бутылками. Типичный берендийский купчик не средней, пониже, руки. — Петр Иванов, кличка Барин, двадцати пяти лет, местный уроженец, — перечислила Геля то, что успела записать. — Барин? — Эльдар выдвинул мне табурет, снял грязную, воняющую дымом шубу. — Стало быть, благородные жилища обчищал? Я погладила Гаврюшу, уже свернувшегося у меня на коленях подремать. Пьер сплюнул сквозь зубы: — Нет у вас на меня ничего, сыскари. — Мы и не обвиняем, — добродушно сказал Мамаев и присел на краешек стола. — Чем именно ты промышляешь, дело твое, не пойман — не вор. — Ну как же не пойман? — неприятным голосом осведомилась Попович. — У Бобынина в номере крупная сумма была, а этот… Петр Иванов Бобынина ножиком пырнул и денежки присвоил. — Не было этого! — Ну как же не было? Коридорный, — Геля взглянула в бумаги, — Шемендюк показал, что поселялись вы с Бобыниным вместе, никуда не отлучались, только наутро Бобынина мертвым нашли, а тебя не нашли и денег тоже. Пьер отпирался, Попович поджимала, мне стало скучно, Гаврюша уютно урчал на коленях, я зевнула, прислонилась спиной к стене. — Нет у меня ножа, — бубнил арестант. — Вышел в лавку, вина прикупить, вернулся через три четверти часа, коридорного на месте не было, Бобынин мертвый лежит, саквояжа с деньгами нет, я и сбег от греха. — С бутылками? — Их оставил! — Не было там полных бутылок. А сбег ты через окно, по пожарной лесенке, а саквояж на веревочке перед этим спустил. — Нож тогда куда делся? А? — Его зовут Ефим, — вдруг сказала я замогильным голосом, — подельника твоего. Вы втроем в нумере развлекались. Ефим соседний снял, и вы его для компании пригласили. Вы играли в карты, долго, пили, еще что-то… Нюхали? Не вижу. Ты ушел за вином. Ты не убивал. Ты испугался очень. Ефим… Форма морская парадная, плохая, потешная, с чужого плеча, кортик… Они подрались. Ты пришел, когда все было кончено… Глупо. Как же глупо. Ты мог большего от Аркадия добиться, Ефим тебе все планы поломал. Ты оставил ему саквояж и сбежал, а тот спокойно наутро из гостиницы съехал. — Где теперь подельник? — Быстрый мужской баритон спрашивает негромко, будто опасаясь спугнуть. — Здесь. — Я кивнула некрасивому мужчине в парадной офицерской форме. — Зол на Петрушку очень, у грани ждет, чтоб поквитаться. Нет? Я прислушалась, потом поправилась: — Нет, он не того ждет, не мести, он хочет, чтоб тело земле предали по обряду, отойти без того не сможет. Что ж ты, ирод, даже прикопать его нормально не смог? Мало того что убил, как собаку мусором закидал поверху… На берегу… причал еще старый… две ивы… Он сейчас в лицо тебе смотрит. — Нет! Я дернула головой, стукнувшись затылком о стену. Лакей Пьер бился в падучей, пытаясь смахнуть с лица призрачные пальцы, которые даже я уже не видела. — Попить бы, — попросила бледную Гелю. — Давай, букашечка. О зубы стукнулся металл фляги, и горло обожгло. — Это ее остаточной магией накрыло, — бормотал Мамаев Геле. — Зорин убьет нас всех. Чародей, оставив меня, склонился над арестантом, стал вливать в раскрытый рот коньяк. — Авр-р? — собачечка зевнул сладко. Младшие чины, появившиеся в допросной, выносили арестанта, тот обзывал меня ведьмою, а после принялся орать песню. — Что это было? — спросила Евангелина Романовна. — Я же объяснял: остаточная магия. Представь, сколько чар в этом подвале ежедневно твои коллеги творят, вот и пропитались стены. Коньяк расползался в желудке горячей медузой, голова отяжелела. — Ослабли запоры Артемидоровы, — пробормотала я хрипло. — Иначе никакие ваши, Эльдар, ошметки, видений бы не вызвали. — Дашь посмотреть? — В голосе Мамаева звучал азарт. — Я запоры имею в виду. — Ребятушки, — нежно сказала Геля, — а мое присутствие для ваших смотрин очень уж необходимо? Дела у меня образовались, в книгу постояльцев гостиничных взглянуть хочется, а она в кабинете, ну и сыскную команду к причалу организовать. Тебе призрак этот про то, где саквояж с деньгами, поведать не успел? — Мертвым деньги неинтересны, — пожала я плечами. — Оно и понятно. Можешь почившего Ефима заверить, что уже до рассвета… Ах нет, осмотр же еще! Завтра после полудня по обряду его сопроводим. Попович говорила громко и будто бы не мне, а тому самому покойнику, а еще теребила нервно пуговицу на мундире, из чего я заключила, что надворная советница пребывает в панике. — Как она с такими нервами в приказе служит? — спросила я Эльдара, когда за нею закрылась дверь. — Перфектно! — ответил чародей. — Давай, девица, показывай. — Авр-р? — Погулять не хочешь? — Эльдар протянул собачечке печенье, достав из кармана. Гулять Гаврюша не хотел, он и с коленей моих не сполз бы, если бы Мамаев не подхватил его под пузико и не поставил на пол. Гавр фыркнул, протопал к картузу, который валялся забытым у стены, и мгновенно в нем устроился. — Показать не сложно. — Я улыбнулась, очень уж мило моя кракозябра в головном уборе смотрелась. — А вот сможешь ли ты увидеть, Эльдар Давидович? — Не жеманься, — поторопил тот. — Не попробуем, не узнаем. Я поднялась со стула, раскинула в стороны руки, закрыла глаза: — Гляди! Поначалу он молчал, после забормотал что-то неприличное, что-де в одежде эдакие штуки затруднительны, а вот ежели бы барышня Абызова разоблачиться согласилась… Окончание тирады перебил пронзительный присвист: — Невероятно! Немыслимо! Не шевелись, не дыши даже! Это не аркан, не рунное плетение… Твой Артемидор вообще человек? — На что это похоже? — Глаз я не открывала. — На кирасу, — ответил он неуверенно, — только не внешнюю, а внутреннюю, будто сначала доспех, а поверху тело. Ты сама видеть не можешь? — Могла бы, не спрашивала. Повреждения ищи. Он молчал довольно долго.