— Чудесно! — кисло одобрила я. — А позволь мне лоб твой потрогать? Жар-то спал? — В порядке все, — отпрыгнула нянька. Снизу раздался дверной звонок и звук распахивающихся дверей. — Гаврюша, — сказала я строго, — просыпайся, разбойник. — Куда? — «Маняша» растопырила руки. — Не велено монстру с собою брать. — Что ж я, совсем без политесных понятий? Выпущу его, пусть погуляет до моего возвращения. — Долго же ему мерзнуть придется, — гнусно хихикнула нянька. Сей смех я проигнорировала, хотя табун мурашек проскакал по позвоночнику. — Фимочка! — позвала кузина снизу. — Мария Анисьевна! — Ступай, — махнула я рукой. — Выпущу Гавра, поспешу следом. — Только после барыни. Ну что ж… Я почесала кота за ушком. Предупредить Евангелину Романовну не получится. Ну и ладно, сама справлюсь. Распахнув балконную дверь, шлепнула котейку по мохнатому крупу. — Гулять! — Даже записку с ним передать не попыталась? — удивилась нянька. — Ты, милая, видно, меж котами и почтовыми голубями разницы не уловила? Я показала ей на ладошке скомканную записку, подожгла ее и сдула с пальцев пепел. Вот так! Знай, есть у меня супротив вашей шайки силы. Ребячество, конечно, но мне как-то поуверенней, что ли, стало. Ротмистр Сухов щелкнул каблуками при нашем появлении, а «Маняшу» прожег недовольным взглядом. — Ах, какое волнение! — Натали щебетала, пока адъютант помогал мне одеться. — Столь ответственный визит! В зеркало я видела, что ротмистр с навью многозначительно переглядываются. — А Бобынина с нами зачем? — будто бы спрашивал мужчина. — А что я, по-твоему, должна была ей сказать? Примерно так расшифровала этот безмолвный диалог. Мы уселись в запряженные тройкой сани, Натали рядом со мной, нянька напротив, спиной к вознице, тронулись. — Ах, как все быстро происходит! — щебетала кузина. — Невероятно, нечеловечески, волшебно быстро. «Маняша» крякнула, будто упреждая. Наталья Наумовна этого не заметила, продолжая восторги: — Иван локти кусать будет, когда… — Закутайтесь, барыня. — Нянька наклонилась, запахивая воротник кузининой шубки. — Мороз! Помолчали, полюбовались на проносящиеся мимо дома и лавки. Мне было страшно. Днем, на людной улице мне было страшно просто до обморока. Я не понимала толком, куда и зачем меня везут. А еще тревожило, что прочие о цели визита, кажется, знали больше моего. У ворот резиденции стояли караульные, и еще один отряд у подъезда, к которому привела нас расчищенная от снега дорожка. — Корсарка моя! — Анатоль был с непокрытой головой, но в гусарском мундире и даже с саблей на боку. — Серафима Карповна. — Здорова ли ее сиятельство? — спросила я кротко. — Может, визит мой не ко времени? — Она мечтает с вами побеседовать, — заверил меня князь. Кузина защебетала приветствия, но князь едва на нее взглянул. Челядинцев было много, даже слишком, на мой скромный взгляд. Лакеи в напудренных париках, девицы с кружевными наколками в прическах, военные, штатские, всякие. Подумалось, что мое скромное дневное платьице обстановке княжих хором не соответствует, но внимание, коим одаривал мою будничную персону его сиятельство, мысль эту изгнало. — Обождите, моя огненная Серафима, — сказал князь, когда нас сопроводили в нарядную гостиную, мебель в которой была обтянута голубым атласом, а по мраморным стенам змеилась позолота. — Я предупрежу бабушку. — Ах, Фимочка, — пальчики кузины пробежались по краю резной столешницы, — какое великолепие! Лакей, стоящий в дверях, смотрел на Наталью Наумовну с едва скрываемым неодобрением. А няньку нашу, кажется, ничто восхитить здесь не могло. Она уселась в ближайшее голубое кресло и замерла. Анатоль вернулся быстро: — Серафима Карповна, княгиня желает видеть только вас. Сам он тоже сопровождать меня не стал. Я прошла за лакеем, миновала две или три смежных комнаты и вошла в большие белоснежные двери, которые с мягким стуком закрылись за моей спиной. Это была спальня, огромная и полутемная. Дневной свет скрадывали плотные оконные гардины, шаги заглушал густой ворсистый ковер. В нос ударил запах болезни и старости, который не мог скрыть даже чад ароматических свечей, густо расставленных на всех горизонтальных поверхностях. В огромной кровати под балдахином лежала старушка, по самый подбородок накрытая атласным одеялом. Из этого постельного сугроба торчала лишь голова в чепце с лентами. Дойдя до центра ковра, я присела в реверансе. — Купчиха? — спросила старушка неожиданно густым басом. — Абызова? — К услугам вашим. — Распрямись! Я послушалась. — Мелкая какая! Очень политесно! И что мне на это отвечать прикажете? — Сюда иди, — велела княгиня, избавив тем самым от раздумий. — Рядом сядь да морщиться не смей! — Как можно, ваше сиятельство, — пролепетала я, преодолевая ступеньки к ложу. — Чародейка? — Схватив за руку с неожиданной силой, старушка усадила меня на край постели. — Какая из стихий? — Огонь. — Разочаровалась я в вашем брате. — Нет у меня братьев, ваше сиятельство, одна я у батюшки. — Конечно, одна, — хохотнула старуха. — Будь у Абызова детишек поболее, делиться бы капиталами пришлось, а тогда бы ты этот куш у судьбы не сорвала. Я Анатоля подразумеваю. — Я поняла, — кротко кивнула я. — Но предпочитаю считать, что его сиятельство мои душевные качества привлекли. — Ну да, ну да, именно они. — Руки моей она не отпустила, тонкими паучьими пальцами гладила ладонь. — Любой мужик, на эдакую штучку глядючи, первым делом о ее душевных качествах подумает. Ладонь кольнуло, я ахнула, попыталась отдернуть руку. — Отвечай как на духу. Любишь его или на титул позарилась? Боль ушла, но что-то в мякоти ладони осталось, я ощущала это как занозу. — Не люблю… — Пришлось закусить губы, чтоб не дать сорваться с них словам, но это не помогло. — И на титул уже не претендую. Могла бы сделать так, чтоб внука вашего более не видеть, сделала бы с превеликим удовольствием. — Уже? Стало быть, зарилась? — Вы меня чарами пользуете? — Не отвлекайся! Не поможет время протянуть. Так что? — Зарилась, — ответила я честно. — Меня подлые люди научили, что через аффирмацию можно силу свою изгнать, а я, по глупости, очень этого тогда желала. И я, путаясь в бесконечных «ваше сиятельство» выложила старой княгине всю свою подноготную. — Понятно, — сказала та, отпуская мою руку. — Значит, теперь тебя Брют за жабры ухватил. С ужасом поглядела я на свою истерзанную ладонь, из глубоких проколов на ней сочилась зеленоватая субстанция.