— Давай, Фима, одеваться. Я помогу. Бобынина мне было не жалко, то есть абсолютно. А может, просто жалость еще не успела оформиться. Да и, честно говоря, больше тревожила сноровка, с которой Зорин справлялся с крючками платья. «Ловелас столичный! Даже волосы барышне прибрать в состоянии, вон как ловко шпильки втыкает! Я бы его учительниц в этом деле всех волос лишила!» — Погоди, — замерла я у зеркала. — Почему канцлер об убийстве Бобынина желает допросить меня? Я под подозрением? Его сожгли? — Закололи. — Воткнув последнюю шпильку, чародей взял в руки мою шубу, но надевать ее не спешил. — А теперь его высокопревосходительству интересно, кого именно из своих воздыхателей вершить правосудие отправила: князя Кошкина или статского советника Зорина. Пока я пыталась обжиться с этими новостями, Иван Иванович распахнул дверь, предлагая мне пройти. Шубы так и не отдал, вскорости я поняла почему. Аркадия лишили жизни в этом же отеле, только этажом выше. — Ты покойников ведь не боишься? — с тревогой спросил меня Зорин. — С Евангелиной Романовной меня перепутал, бубусик? — Фыркнула я и быстро пошла по коридору, туда, где у одной из дверей заметила черные мундиры Тайного приказа. Аркадий лежал на постели, раскинув руки и задрав к потолку подбородок. Я перекрестилась, шепнула молитву и наконец ощутила ту самую жалость, которой достоин любой, даже самый гадкий, человек. — Абызова! — кивнул мне канцлер, сидящий в кресле у окна. — Наконец явиться сподобилась. Вот что на такое отвечать прикажете? Я промолчала. — Здравствуйте, Серафима Карповиа. Семен Крестовский, прислонившийся к подоконнику, был чуть более вежлив, ему я поклонилась. Иван, вошедший следом, остановился на пороге, дверь за собою не прикрыл. Я спокойно осмотрела обстановку дешевого нумера, отметила обилие пустых бутылок под кроватью, порошковые разводы на явно снятом со стены, но теперь лежащем на столе зеркале. Свой последний час кузен встретил отнюдь не в трезвом уме. — Раз ты, Серафима, рыдать не собираешься, — веско и, как мне показалось, с осуждением начал канцлер, — приступим, не медля, к делу. Видимо, эти слова Брюта послужили сигналом, Крестовский отлип от подоконника и вышел в коридор, прихватив с собою Зорина. Мы с канцлером остались наедине, если не считать покойника. — Человека этого признаешь? — Да. Это мой кузен Аркадий Наумович Бобынин, с которым последний раз мы виделись вчера в час, либо в час с четвертью пополудни. — При каких обстоятельствах? Я посмотрела на Юлия Францевича. Протокола он явно вести не собирался. Геля третьего дня мне подробно процедуру досмотра живописала, протокол в ней играл роль наиважнейшую. Значит спрашивает не для ответов, а чтоб нервы мне помотать. — У нас с кузеном, — деловито сообщила я, — произошла скандальная размолвка, о которой вы, ваше высокопревосходительство, я уверена, осведомлены. Аркадий Наумович покинул дом в расстроенных чувствах. Более я его не видела. — Зажмурившись закалывала? — Чем? — Я с любопытством приблизилась к кровати, из Аркадия ничего не торчало. — Вот и мне интересно, чем? Осторожно приподняв борт расстегнутого мундира, я рассмотрела залитую уже спекшейся кровью сорочку и небольшую, странной формы дырку в ней. — Треугольным стилетом? — переспросила я с сомнением. — Мимо. — Брют смотрел на меня с любопытством. — Сечение скорее ромбическое. Кортик? — Точно! Господина Бобынина закололи морским либо парадным кортиком. В тайном мои работнички глубину раны измерят, да и определят, каким именно, исходя из длины клинка. — А при теле оружия не обнаружили? Канцлер, видно поняв, что увлекся, окоротил меня строгим взглядом: — Под подозрением ты, Серафима. Оправдывайся! Вздохнув, я села в свободное кресло: — Оно вам надо, Юлий Францевич? Время на игры тратить? Он покачал головой: — Не понимаю я тебя, барышня Абызова. А то, чего я не понимаю, раздражает меня до чрезвычайности. — Сновидцы все блаженные, — сообщила я напевно. — Из этого и исходите. — Я не могу исходить из того, что ты в любой момент можешь что угодно отмочить! — Ну хорошо, — я сложила руки с видом прилежной школьницы. — Я убить господина Бобынина не могла, так как, во-первых, скорее сожгла бы его к лешему, а во-вторых, провела вчерашний вечер в компании его сиятельства князя Кошкина, надворную советницу Попович и дюжины свидетелей. — До десяти, — кивнул Брют. — А после? — Как порядочная девушка, спала в своей постели под присмотром няньки и двух горничных. — А Зорин твой? Изобразив раздумья, я радостно воскликнула: — Он мог! Точно мог! Услышал, что Аркадий на меня руку поднял, да и схватился за кортик! Давайте Ивана Ивановича арестовывать! — И где он этот кортик взял? Оружие-то морское. — Купил! Точно. Узнал про побои, сразу в лавку пошел, в аффекте, и Аркадия зарезал из оного не выходя. Арестовывать будем? — А, к примеру, Анатолий Ефремович не мог за твою честь вступиться? — Князь? Он первее прочих мог! Послушайте, да они вдвоем это сделали! Точно! Узнали — и оба в лавку, а потом и Бобынина с двух рук закололи. Давайте обоих запрем, и князя, и советника? Извергая из себя всю эту чушь, я наслаждалась неведомым мне доселе чувством абсолютной свободы. Это именно то, что пытался втолковать мне Артемидор! «Не играй по их правилам, девочка. Пусть они зовут это безумием, они называют так все, что им недоступно!» — Ну Зорина, положим, я действительно в любой момент арестовать могу, — сказал канцлер с угрозой. — И потеряете одну из ниточек, за которую меня дергать можно? — А знаешь, что еще я могу? Дело о заговоре против императора возобновить. И тогда тебя, Серафима, всех твоих сил по закону лишат. А чародеи после этой операции… — Становятся безумными! — закончила я с низким гортанным смешком. — Напугали, ваше высокоблагородие! Брют смотрел на мои кривляния с выражением крайнего отвращения: — Мне уже жаль того несчастного, которому ты в жены достанешься. Он постучал в пол тростью, которую все это время держал в руках, и, когда дверь открылась, велел своему подручному: — Труп скрытно в приказ доставить, Крестовский над ним пусть поколдует, щелкоперов придержать. — А когда мы сможем кузена похоронить? — спросила я быстро. — Какого еще кузена? — Канцлер скривился. — Нету тела, нету дела, пусть полежит пока у нас. — Но позвольте… — Не позволю! Не позволю тебе семейным трауром прикрываться, когда барышня Абызова должна пред монаршим взором предстать! Все запомнить должны, что именно Брют блаженную Серафиму во благо империи отыскал и приветил. — А кузине я что скажу? — Да кто тебя о чем спросит? Ты Бобынина последний раз вчера видела. Так что никому ни гу-гу. Уберешься уже к своему сумасшедшему сновидцу, кузена твоего в какой-нибудь канаве найдут. Подумают, прирезали в драке, да и вся недолга. У отщепенцев, которые зелье навское нюхают, обычное дело. Я пыталась еще что-то возражать, но канцлер мною пренебрег: — Ступай, Абызова, и не шали. Чем тебя прижать, я надумаю, так что бойся. — Замуж за князя меня отдавать уже передумали? — Все вы в этом, бабы. У тебя вон покойник под боком, а все мысли про замуж! Не передумал! Может, не за этого князя, но… — Этот чем не подходит? — испуг скрыть не удалось, я предпочитала зло привычное неведомому. — Не знаю! Я же объяснял уже, ощущения! — Брют пошевелил в воздухе пальцами. — Да и что-то воспылал к тебе Анатоль, на мой взгляд, излишне. Не удивлюсь, если действительно он твоего обидчика порешил. Пока пусть отирается подле объекта страсти, опять же невестою в общество введет, а после я решу.