– В каком банке? – спросила Тристе. – Чем скорей получим монеты, тем быстрей уберемся с улицы. Она не сводила глаз со входа в переулок, словно с минуты на минуту ожидала увидеть в солнечном луче Матола. – Нет, – подумав, отказался Каден. – Слишком рискованно. – В чем тут риск? – обернулась к нему девушка. – Ишшин… Пятнадцать лет, как они изловили Киля. Они могут знать про банк. Могут там искать. – Маловероятно, – возразил Киль. – Имя, которым я тогда пользовался, им неизвестно. – Маловероятно, но возможно. Хин разработали технику бешра-ан… – «Спроецированный ум», – подхватил кшештрим. – Мы владели ею задолго до вас. – Тогда ты должен понимать, что Матол способен ею воспользоваться. Вероятно, и воспользовался. Они могли найти твой банк. Откуда нам знать, вдруг и те твои комнаты заняли ишшин – живут там и ждут, не заглянет ли к тебе другой кшештрим. Киль с пустым, как чистый лист, непроницаемым лицом обвел глазами улицу. И наконец кивнул: – Хорошо. Комнаты и банк обойдем стороной. Хотя это значит остаться без денег и без ночлега. – Ты никого не знаешь в городе? – спросил Каден. Киль хотел ответить, но его опередила Тристе: – Я знаю. Глаза ее округлились – в страхе или с надеждой, – и кулачки она сжала так крепко, что побелели костяшки. – Мать? – угадал Каден. Понимание легло последним камешком в тщательно выстроенную стену. Она кивнула. – Ты говорила Матолу, кто она? Помедлив, девушка снова кивнула. – Тогда они догадаются и там поискать. – Но не найдут! – с неожиданной горячностью возразила Тристе. – Храм огромный, там полно укромных мест. Десятки входов, большей частью потайных, чтобы клиенты приходили и уходили, не привлекая внимания. Лишь бы попасть внутрь, а там мать нас спрячет. Я знаю, спрячет! Киль поднял руку, сдерживая ее напор: – Какой это храм? Кто твоя мать? – Лейна, – с вызовом проговорила Тристе, ожидая насмешки. Он только бровью шевельнул: – Жрица Сьены. – Лучше не придумаешь, – кивнула Тристе. – Лейны пользуются покровительством самых богатых и влиятельных мужчин и женщин, а мать не раз мне говорила: похоть развязывает язык. Там мы узнаем об Аннуре все, что стоит знать. * * * Для святилища наслаждений снаружи храм Сьены выглядел неказисто. Правда, он был огромен, раскинулся на целый городской квартал, но с улицы Кадену видны были лишь гладкие каменные стены в шесть или семь его ростов, затянутые цветущими лозами, но без всяких украшений. Если забыть о размерах, такое здание и в Ашк-лане показалось бы на своем месте. – Я ожидал большего… – Он поискал слова. – Больше излишеств. – Это все внутри, – объяснила Тристе. – Как и истинные удовольствия. Каден обвел взглядом каменную кладку: – Пусть будет так. А как нам попасть внутрь? Мастерская сапожника была совсем мала, зато за стеклянным окном выстроилась обувь всех цветов и форм – от изящных сандалий до высоких, выше колен, сапог. Мягкая юфть, змеиная кожа, темное диковинное дерево, – должно быть, здесь не нашлось бы ни одной пары дешевле двух золотых солнц. Дополняли впечатление двое стражников, которые стояли по сторонам двери, положив ладони на рукояти мечей. Оба нарядные, в блестящем снаряжении, но суровые взгляды и шрамы на лицах выдавали закаленных бойцов. Тот, что стоял ближе, с сомнением оглядел Кадена и Киля и поднял руку: – Боюсь, здесь вашего размера нет. Тристе выдвинулась вперед, и стражник, смерив ее взглядом, заколебался. А когда девушка что-то шепнула ему, оглянулся на товарища: – Ты ее знаешь? Второй, нахмурившись, покачал головой. Улица была людной, и Тристе огляделась по сторонам, прежде чем оттянуть ворот и показать тонко вытатуированное на шее изящное ожерелье. Страж закатил глаза. Девушка шепнула еще несколько слов, и он, к облегчению Кадена, посторонился, пропуская их в лавку. – Если подумать, может, и найдется кое-что вам по ноге, – буркнул охранник. В лавке пахло кедром и хорошо выделанной кожей. Зеркала – дороже всех стад Ашк-лана, вместе взятых, – стояли вдоль стен, наклоненные так, чтобы каждый мог видеть свои ступни и лодыжки. Каден невольно засмотрелся на свои грубые сапожищи, но отскрести с них хоть малость грязи не успел: в помещение вошла полная женщина в платье из очень тонкого шелка. Едва взглянув на татуировку Тристе, она поманила их за занавеску в конце комнаты. Старательно не замечая Кадена и Киля, женщина провела их по длинному коридору до тяжелой деревянной двери и сняла висевший на цепочке меж грудей ключ. Громко щелкнул замок. Сняв с крючка за дверью фонарь, женщина засветила его и вручила Тристе. И все так же, не поднимая глаз, указала на уходящую вниз лестницу: – Добро пожаловать в дом богини. Пусть каждый найдет то наслаждение, которого ищет. Когда лестница и пятьдесят шагов по выложенному блестящей черной плиткой туннелю остались позади, Каден решился заговорить: – Что ты им сказала? – Назвала имя матери. Сказала, что вы оба бываете у нее. Что ты для того и носишь капюшон, чтобы не узнали, и, если они еще минуту продержат нас на улице, я добьюсь, чтоб их выпороли и оставили без жалованья. – Взяла нахрапом? – недовольно удивился Киль. – Слабая у них охрана. – Ошибаешься. Мне послужила пропуском татуировка. И еще то, что я… – Тристе запнулась и покраснела. – Что я выгляжу своей. – Разве? – поднял бровь Каден. Ожоги, глубокие язвы… Да и не видя ран, он бы никак не принял чумазую Тристе за изнеженную жрицу наслаждений. Девушка прикусила губу: – Дары Сьены – это не только шелка и тонкие вина. Бывают и… грубые удовольствия. Стражам не впервой видеть возвращающихся жриц и жрецов не слишком чистыми… Сообразив, на что она намекает, Каден только головой покачал. – А дальше что? – спросил он. – Мы вошли, что теперь делать? – Теперь найдем мою мать. Пройдя еще сотню шагов и поднявшись по винтовой лестнице, они попали в незапертый павильон из кедра и сандалового дерева. Затейливые резные ширмы были здесь вместо стен, сквозь них просвечивали листья и древесные стволы. Шум и суматоху аннурских улиц сменили мелодии птичьих песен, тихое журчание воды и отдаленные переборы двух арф. Сквозь ажурную резьбу внутрь проникали усеянные мелкими красными цветами лозы, их нежный аромат сливался с благоуханием кедра и сандала. У стен стояли два дивана, обитые темным шелком и почти скрытые искусно разложенными подушками, а между ними струился чистой водой каменный фонтанчик. Когда Тристе закрыла за собой дверь, послышался тихий звон, и минуту спустя вошел молодой человек в простой белой хламиде. Он, как и хозяйка лавки, не поднимал глаз, но смиренная поза не скрыла совершенства его черт. Юноша указал на диван. – Прошу, располагайтесь поудобнее, – предложил он, поставив на столик три полных бокала. – Смею спросить, кого из лейн вы желаете видеть? – Луетту Морьету, – ответила Тристе. Голос ее дрогнул, и Каден, оглянувшись, заметил, как девушка закусила губу. – Ну вот, – заговорила она, когда юноша в белом вышел. – Вы дома. Каден никак не мог подобрать названия тому чувству, что осаждало его с первых шагов по храму, не мог проследить свивающиеся нити эмоций. Среди них были нервозность, и сомнения, и сплетенные воедино отчаяние и надежда, и даже тонкая ниточка гнева. Он следил за сетью опутывающих его тело чувств, вслушивался в участившийся пульс, замечал бусинки пота на ладонях. Что это? Не злоба. Не страх. Он отмечал взглядом шелковые занавеси, капельки на отпотевшем хрустале винных бокалов, запах мяты… Он наблюдал за собой, наблюдающим жизнь храма, и ловил свой отклик на нее. Смущение, понял он наконец. Это чувство было ему непривычно; живя среди хин, он много лет его не испытывал. И удивился, встретившись с ним здесь. Что ни говори, ранние годы он провел в роскоши Рассветного дворца, в окружении слуг и рабов, сызмала привык к подобострастию высших министров. Вот как тщательно обработали его монахи, как начисто выскребли все старые привычки, если сейчас он чувствует себя не на месте среди роскоши храма. Жрецы, жрицы и даже их слуги казались ему королями и королевами во всем своем совершенстве, заставляя остро стыдиться грязи под ногтями, засаленной и потертой суконной накидки, колючей щетины на подбородке. – Ты не рассказывала, что твой дом так красив, – сказал Каден, взмахом руки обозначив всю обстановку разом. Тристе свела брови, огляделась, словно видела все это в первый раз, и пожала плечами: – Твой монастырь был красив. Каден сравнил оставшиеся в памяти простые каменные постройки со смелыми изгибами арок и переливами тканей перед глазами.