По его последним сведениям, Уиниан еще был в тюрьме. Конечно, эти сведения на месяц устарели… Длинный Кулак кивнул: – Принцесса, твоя сестра. Она его сожгла. – Нет, – мотнул головой Валин: понятно, у шамана извращенные понятия об имперском правосудии. – Адер никого не могла сжечь. В Аннуре даже изменников судят по закону. Если Уиниана казнили, так только после осуждения Семеркой Сидящих. – Жрец мертв, – пожал плечами вождь. – Сгорел заживо. – А тебе это откуда известно? – У меня есть глаза в городе. Валин помолчал. Шпионы у ургулов? Сколько он знал, кочевники презирали порядок, знать не хотели ни стратегии, ни политики. Вершиной их организации был собранный для набега отряд. Но Длинный Кулак не укладывался в эти представления. Он сумел объединить ургулов, то есть смотрел дальше – или глубже – других вождей. Возможно, он и в этом раздвинул границы обычая и традиций. Так или иначе, Валин, с тех пор как оставил Острова, не получал известий из Аннура. Даже смутные сведения шамана лучше, чем ничего. – Где сейчас Адер? – Пропала, – ответил Длинный Кулак. – Видал, как все складывается? – буркнул Балендин. – Мне на слово можешь не верить, суди сам. Ил Торнья убил твоего отца, потом сестру. Мне приказал убить тебя, а Уту с Адивом – позаботиться о Кадене. – Если за всем этим стоит ил Торнья, – задумался Валин, – почему он еще не у власти? Почему не провозгласил себя императором? – Потому что не так туп. Лич зажал изувеченную руку здоровой, но кровь все равно струилась между пальцами. Валин чувствовал ее запах, смешавшийся с густеющим запахом страха. – Император, – тихо, выдыхая слоги вместе с облачками дыма, проговорил шаман, – это, как вы говорите, наименование. Слово, и не более того. Мы в степи не поклоняемся словам, но у твоего народа иначе. Быть может, ил Торнья будет укрываться за другим словом – регент, – пока враги его забудут о сопротивлении. В степи… – он рубанул воздух рукой, – такое бы не прошло, но среди одержимых словами мягкотелых правильное слово значит не меньше правильных действий. Шаман снова обернулся к Балендину, посасывая мундштук трубки, всмотрелся в его лицо, затем медленно выдохнул дым. – А чего хочет ил Торнья от моего народа? – спросил он наконец. – Зачем двинул на нас войска? – Со мной, Кент меня поцелуй, он не советовался, но и так понятно, – прошипел Балендин. – Разъясни мне. – Укрепляет власть. Валин уставился на лича. Все сложилось у него в голове. Политические противники Санлитуна называли его политику в отношении ургулов попустительством. Однако, с тех пор как кенарангом стал ил Торнья, Аннур занял более жесткую позицию: усиливал северную границу, строил новые крепости, допускал и стратегические вылазки за Белую реку. У ил Торньи хватало причин противостоять ургулам, в истории известны тому примеры. Может, он хотел пополнить сундуки в казне военного ведомства. Может, рассчитывал, увеличив число высших чинов в армии, задобрить сообщников повышением. Или стремился к открытой войне. Валин запретил себе сбрасывать со счетов последний вариант. В нем была логика – безумная, но логика, особенно если кенаранг действительно посягал на Нетесаный трон. Запуганные ожесточенным конфликтом аннурцы охотней примут власть испытанного воина, пусть даже Интарра не наделила его пылающими глазами. В ушах Валина прозвучало эхо последних слов Сами Юрла. – А кшештрим? – помолчав, спросил он. – Юрл говорил, что в интриге замешаны кшештрим. Балендин выпучил глаза: – Понятно, когда растешь во дворце, недолго разбухнуть от чувства собственной важности, но чтобы так далеко зашло… – Лич покачал головой. – Кшештрим! Валин насупился. В словах Балендина ему почудилась некая странность. Что он упустил? Сообразить ему не дали – Длинный Кулак отложил трубку и смерил взглядом сперва Балендина, потом Валина: – Что именно сказал этот Юрл? Казалось, вождь только теперь заинтересовался разговором: подался вперед, оперся ладонью о бедро. Валин покачал головой: – Сказал, что тут не обошлось без кшештрим. Что они за этим стоят. – И еще в горах были их создания, – добавил Талал. – Ак-ханаты. Балендин покачал головой. Он был бледнее пепла, но на ногах держался. Что ни говори, лич полжизни провел среди кеттрал, а кеттрал учили выносить боль. – Юрл был болваном. Драться умел, а в остальном болван. Об ак-ханатах нас предупреждали. Адив говорил, что они когда-то были связаны с кшештрим, но не говорил, что кшештрим еще существуют и во что-то вмешиваются. Врет! Это Валин понял мгновенно, еще не зная причин. Может быть, подсказал запах – маслянистый запах, да и не запах вовсе, а сладковатая неуловимая струйка нервозности, сопровождавшая ложь. – Еще палец? – обратилась к вождю Хуутсуу. Длинный Кулак кивнул. – Нет! – вскрикнул Балендин. – Дурачье проклятое… Но ургулка уже подступила к нему, отогнула мизинец на другой руке, резанула ножом по суставу, принялась пилить и проворачивать лезвие. Лич бился, кровь брызгала ей в лицо. Когда все кончилось, Балендин упал на руки державших его воинов. Длинный Кулак долго смотрел на него, прежде чем повторить вопрос: – Кшештрим? – Не было никаких кшештрим, – брызжа слюной, прохрипел Балендин. – Разве что кшештрим – сам ил Торнья! Валин потянул ноздрями воздух, но померещившийся ему запашок пропал. Остался только шероховатый ржавый запах скрытого страха. Шаман нахмурился, но не возразил личу. – Еще? – предложила Хуутсуу. Вождь покачал головой: – Он сказал все, что знает. Длинный Кулак долго молчал, прежде чем обратиться к Валину. – Я доверял Санлитуну, – тихо проговорил ургул. – Он, хоть и правил мягкотелыми, знал, что такое твердость. А теперь… – Он протянул к Валину обращенную вверх ладонь, словно предлагая ему невидимую драгоценность. – Твой отец мертв, убит, а у нас с тобой, сдается мне, общий враг. – Как это понимать? – спросил Валин; ноги вдруг отказались его держать. – Так, что вместе мы могли бы избежать войны. Его словам противоречили все звуки военного лагеря: стук подков, крики людей, холодный лязг стали. «Щит», – сказал шаман, но тысячи всадников не могут быть просто щитом. Аннур поколениями не знал больших войн, а сейчас, по словам Длинного Кулака, быть или не быть такой войне, зависело от Валина. – Как же нам избежать войны, когда ее хочет ил Торнья, кенаранг и регент в одном лице? – осторожно спросил он. Шаман показал в усмешке блестящие заточенные клыки: – А ты его убей. 24 Ожог был не ожог. Во всяком случае, Адер таких ожогов раньше не видела. Сплетение тонких красных шрамов больше походило на хенный узор, которым невесты в Раби и Арагате изрисовывали кожу, – по плечам и туловищу, от бедер до шеи, тонкими прожилками змеились тысячи завитков и изгибов. Только, в отличие от прожилок или раствора хны, ожог стал ее частью. Согнешь руку или пальцы, линии сдвигаются вместе с кожей, отблескивают, едва ли не сияют на свету. Раны пульсировали, но боль была не мучительной, а скорее освежающей и светлой. Зато когда Адер попыталась встать с кровати, ноги будто растеклись водой и сознание померкло в накатившей волне света. Только через день она сумела добраться до окна, на второй – добрела до двери, а на третье утро, наперекор шевелению в животе и светлым пятнам в глазах, потребовала, чтобы ее отвели к эдолийцам. Лехав с Нирой без устали заверяли девушку, что оба живы, но Адер должна была убедиться сама: постоять рядом, коснуться, услышать их голоса. В комнате было темно, окна занавешены, и лампада на столике не горела. Адер подумала сперва, что мужчины спят, но вот Бирч оторвал голову от подушки, и она подавила вскрик. Их тоже опалило молнией, но яркие рубцы, изуродовавшие красивое молодое лицо, никто не назвал бы тонкими и изящными. Поврежденного глаза она вовсе не увидела – то ли вытек, то ли веко не открывалось. Бирчу сейчас наверняка больно было даже поморщиться, и все же он поднял бровь: – Пришли нас добить, моя госпожа? Он пытался усмехнуться, но голос был прозрачнее дыма. Адер покачала головой: – Я хотела… посмотреть, как вы. – Мы прекрасно, – вклинился Фултон. Он, сумевший приподняться на койке, выглядел как угодно, только не прекрасно. Его лицо молния пощадила, зато грудь изодрала, словно когтями. Повязки набрякли сочащейся кровью и гноем, к тому же со времени несостоявшейся казни он еще сильней исхудал. – Вас хоть кормят? – возмутилась Адер. Фултон покивал: