«Весь город был объят пламенем пожаров, то и дело слышались разрывы авиационных бомб и тяжелых снарядов… Огня уже никто не тушил, да и тушить его было невозможно… Матери, прижав малышей к груди, с маленькими узелками искали укрытий, а мужчины, подобрав винтовку или автомат убитого бойца, размещались в больших воронках и вели огонь по врагу… Но боеприпасы кончались…» А утром первого июля 1942 года в разрушенный город ворвались немцы. За несколько суток до этого командование подготовило списки на эвакуацию. В первую очередь ей подлежали командование Черноморского флота и Приморской армии, а также ответственные партийные и государственные работники. Подлежащим эвакуации лицам выдавался посадочный талон, дававший право пропуска на транспортные самолеты, приземлявшиеся на Херсонском аэродроме. После посадки двухмоторные «Дугласы» не глушили моторов из-за частого обстрела аэродрома, а сразу же после выгрузки боеприпасов принимали пассажиров и поднимались в воздух. Но паника уже сделала свое черное дело. Толпа неорганизованных бойцов и младших командиров, оставшихся без старших начальников, раненые и гражданские лица – все они пытались попасть на самолет. И, как правило, туда попадали те, кто оказался посильнее. Было и такое, что не понравившихся пассажиров выталкивали и били сапогами по голове люди из команды, обеспечивающей посадку. Могло, например, не понравиться, что предъявивший посадочный талон был одет в армейскую форму. В такой абсолютно неуправляемой панической атмосфере не смог сесть в последний, улетающий на Большую землю самолет и Борис Ильинский, хотя у него на руках был посадочный талон, да и одет он был во флотскую форму. Как говорится, не судьба. К утру первого июля не улетевшая масса людей укрылась под скалами Херсонесского полуострова. А перед этим ночью подводная лодка Щ-209 (в просторечии «Щука») приняла на борт Военный совет Приморской армии со штабом и вышла в море. Вторая подводная лодка Л-23 приняла на борт еще 117 человек руководящего состава флота и, погрузившись, пошла в Новороссийск. Сам командующий Черноморским флотом Филипп Октябрьский был вывезен последним самолетом флотской авиации… Уже после этого он был снят с должности и отправлен командовать Амурской флотилией. А капитан-лейтенант Ильинский тогда оказался на тридцать пятой береговой батарее флота на Херсонесском полуострове среди многих сослуживцев из разведотдела флота, которые старались держаться вместе. Следующей ночью к береговой батарее смогли подойти восемь сторожевых катеров и два тральщика. В той ситуации бойцы и командиры единодушно решили загрузить на катера только раненых и женщин с детьми. Даже тогда эти настоящие русские люди остались людьми. Следующим утром, когда стало ясно, что наши корабли больше не придут, какой-то командир в плащ-палатке, с орденом Ленина на груди, позвал всех, у кого было оружие и боеприпасы, идти с ним, чтобы прорываться в горы через Балаклаву. Единицы из тех матросов, солдат и командиров сумели пробиться к партизанам, но все-таки честная смерть в бою стала для них более достойной, чем ад немецких концлагерей и более мучительная смерть для всех, попавших в нацистский плен. Именно тогда Борис Ильинский и сделал свой выбор – выбросил свой табельный пистолет «ТТ», а позже поднял руки перед прочесывающими берег немецкими солдатами. В плену Бориса Николаевича быстро опознали уже сотрудничавшие с немцами матросы, служившие ранее в штабе флота. После этого морально сломавшегося – бывшего уже – советского разведчика срочно доставляют в Симферополь, где базируется немецкая морская разведывательная абверкоманда. Эта структура была придана штабу адмирала Шустера, командовавшего немецкими военно-морскими силами на Черном и Азовском море. В Симферополе сломленный окончательно Ильинский рассказал все об организации разведки Черноморского флота и задачах, выполняемых разными подразделениями разведотдела. Кроме того, Ильинский выдал врагу начальника радиостанции разведотдела штаба флота, находящегося в плену. Результатом допросов Ильинского стала смена техники шифрования в румынской армии, сокращение радиообмена и, как следствие, утрата возможности получения советской радиоразведкой ценных разведданных в самый разгар Сталинградской битвы и сражения за Кавказ. Ну а дальше сотрудник абверкоманды Келлерман, весьма вежливый и обходительный, окончательно оформляет вербовку бывшего офицера советской морской разведки. В немецкой морской абверкоманде Борису Ильинскому присваивают оперативный псевдоним «Сидоров». И уже через две недели службы Ильинского в новом качестве руководство абверкоманды по указанию руководства абвера отправляет Сидорова в Берлин, где его допрашивают о состоянии Черноморского флота и специфике советской радиоразведки. После Берлина у переводчика Сидорова, как он официально числился, была поездка в Бухарест. Там бывший советский морской разведчик тоже пояснил тонкости радиоразведки. После поездок в столицы Германии и Румынии к жалованью Бориса Ильинского было добавлено 300 рейхсмарок. «Прямо как евангельские тридцать сребреников», – подумал я, положив на стол разведывательную справку Управления Смерш Черноморского флота. Мне вспомнилась фраза, сказанная Верховным главнокомандующим летом сорок второго года: «Если бы не радиоразведка Черноморского флота, я бы не знал обстановку на Юге». Это было сказано еще до предательства Ильинского… – Ну, что скажете об этом человеке, Виктор Васильевич? – пытливо посмотрел на меня Девятаев. Я пожал плечами и скептически сказал: – Андрей Петрович, мне не совсем понятно ваше предположение о возможной причастности Ильинского к подготовке и заброске агентуры, рассчитанной на длительное оседание, в конце войны. Кроме того, что он сдал немцам и румынам все, что знал о радиоразведке… Согласно показаниям его сослуживца по абверкоманде Александра Браунера, захваченного спецгруппой Смерш, Ильинский «…работал переводчиком при опросе военнопленных в лагерях, участвовал в формировании и подготовке групп диверсантов и разведчиков, предназначенных для выполнения соответствующих задач в тылу советских войск…». Так что я в его деятельности на Черноморском театре военных действий ничего интересующего нас не вижу. Ну, занимался подготовкой агентуры, нацеленной на разведку нашего флота, так он сам морской разведчик. Ну и в лагерях военнопленных был переводчиком при своих хозяевах… – Стоп, стоп, – хлопнул по столу капитан третьего ранга. – Следователь тульского МГБ тоже на эту удочку попался насчет обязанностей переводчика в абверкоманде. – Поясните, пожалуйста, Андрей Петрович. – Слушайте внимательно. Я это еще во время службы на Балтике узнал в сорок третьем. Единственный этнический немец в абверкоманде был капитан цур зее, или капитан первого ранга на наши деньги, Боде, – усмехнулся Девятаев. – А все остальные офицеры с немецкими фамилиями – Рикгоф, Нейман, Цирке, Келлерман, Жирар де Сукантон – это все русские офицеры бывшего Императорского флота и белых армий. Это русские немцы, в основном выходцы из Прибалтики, и русский язык для них родной. Так что должность переводчика для Ильинского – это легенда прикрытия… – Остзейские немцы… – пробормотал я. – Был там еще один весьма интересный персонаж, который сейчас активно работает на американцев. Это Клавдий Фосс, непримиримый враг советской России, хотя правильнее будет сказать – враг России, – поправил себя капитан третьего ранга. – Фосс был одним из самых молодых ветеранов Белого движения на юге России… К моменту окончания Гражданской войны и эмиграции в Болгарию – капитан артиллерийского дивизиона. В 1924 году вместе с единомышленниками создал тайную организацию, которая в дальнейшем преобразовалась в контрразведку РОВС [60], более известную как «внутренняя линия». Клавдий Фосс официально состоял на службе в Военном министерстве Болгарии с тысяча девятьсот двадцать пятого года. За успешные операции против советской разведки награжден многими болгарскими орденами… Кстати, насчет болгар, – хмыкнул следователь. – На свою голову освободили мы их в прошлом веке от турок. Тысяч двести русских солдат уложили в землю, а добились приобретения еще одного врага. А в Первую мировую они против нас воевали, в прошлой было то же самое… Да и если третья мировая будет, снова болгары против нас пойдут, несмотря на все их нынешние заверения. Так, ладно, вернемся к Ильинскому. В период с ноября сорок второго года по август сорок четвертого он получил от немцев четыре ордена, включая Железный крест второго класса. Кроме того, в сорок четвертом он получил от немцев звание майора. Понятно, что просто переводчика так не отмечают и что Ильинский принимал участие в нескольких успешных разведывательных операциях. А вот где и в каких? Можно предполагать, что на Черном море руководством абвера Ильинский использовался по своему основному профилю – как специалист радиоперехвата и аналитик разведки… Но не только. Именно при активном участии Бориса Ильинского была разработана «инструкция по допросу советских военнопленных», активно применявшаяся всеми немецкими разведорганами. Сам он выполнял следующую задачу: «…выявлять из числа военнопленных тех, кто работал на военных заводах Советского Союза, опрашивать их по вопросам, интересующим немецкую разведку…». И здесь Ильинский показал себя великолепным психологом, способным по ряду внешних признаков выделять из общей массы пленных именно тех, которые могли дать особо ценные сведения. И еще, Виктор Васильевич, – следователь внимательно посмотрел мне в лицо. – По показаниям свидетелей из числа бывших военнопленных, Ильинский по внешнему виду человека легко определял особенности его характера, буквально умел читать по лицам. Ладно, Виктор Васильевич, к этим уникальным способностям этого деятеля мы еще вернемся, – усмехнулся капитан третьего ранга. – А пока послушайте и запомните то, что Ильинский умело скрыл от следователя МГБ, прикрывшись должностью переводчика в немецком разведоргане. Я сейчас говорю об осени сорок второго, зиме и весне сорок третьего, – пояснил следователь. – Как именно Борис Ильинский своей деятельностью помог кригсмарине фактически завоевать господство на Черном море. Он эту свою деятельность умело скрывал и скрывает… А мне удалось в этом разобраться только потому, что я окончил Военно-морское училище имени Фрунзе в Ленинграде, а до прихода в наш морской Смерш служил на катерах «морских охотниках», или «мошках», как их часто называли, – улыбнулся Девятаев. – Кстати, немудрено, что Ильинский грамотно, как говорится, сумел «навешать лапшу на уши» в Тульском МГБ. Там ведь нет профессиональных моряков и судостроителей, а он умеет подготавливать легенды прикрытия… Заметив мой озадаченный вид, следователь, улыбнувшись, сказал: – Послушайте, Виктор Васильевич, для вас это будет ново. Вы ведь, насколько мне известно, воевали на озерах – Ладожском, Онежском, а с осени сорок четвертого на Дунае. Моря и флота вы в ту войну по-настоящему не касались… Вы уж не обижайтесь, – добавил Девятаев с улыбкой. – Так вот, после начала Великой Отечественной войны немцы и их союзники сделали ставку на действия сухопутных войск и люфтваффе [61], флоту значения практически не придавалось. К началу октября Гитлер планировал захватить всю европейскую часть нашей страны и выйти на линию Астрахань – Архангельск. Но их план под кодовым названием «Барбаросса» сработал только в центре гигантского советско-германского фронта, и то благодаря действиям командующего Западным Особым округом генерала Павлова [62]. На Юго-Западном направлении командовал маршал Буденный, у немцев с румынами никаких стратегических окружений и уничтожения соединений Красной армии не вышло. Кстати, так же и на Северо-Западном направлении, где командовал маршал Ворошилов, – подумав, добавил Девятаев. – Естественно, что, рассчитывая на блицкриг, кригсмарине никаких боевых кораблей на Черном море не имело, а румынский флот особой воинственностью никогда не отличался, предпочитая прятаться в своих базах. Капитан третьего ранга помолчал около минуты, собираясь с мыслями, потом продолжил: – Но ощутимые потери наш Черноморский флот все же понес благодаря нашим мудрым в кавычках флотоводцам. Я уже не знаю, чем и каким местом думали наши адмиралы в Главном морском штабе и в командовании Черноморского флота. В общем, уже к концу лета сорок первого года все Черное море было усеяно нашими морскими минами. А к концу сорок первого года на этих минах подорвалось около двенадцати советских транспортов и боевых кораблей. Так что, Виктор Васильевич, тут сами думайте, что это было? Дурость или вредительство? Хотя вредительство на войне обычно называют другим словом – предательство… Теперь про корабельный состав Черноморского флота, – капитан третьего ранга на мгновенье замолк, взглянув в окно. – Формально к осени сорок второго года корабельный состав Черноморского флота был гораздо сильнее любого противника. В его составе был мощный линкор, четыре крейсера, пять эсминцев и около тридцати подлодок. Торпедные и сторожевые катера я не считаю, хотя речь в основном пойдет о них. Когда началась война, то оказалось, что наши корабли в лучшем случае готовы к прошлой, к Первой мировой войне. Мы здорово отстали от наших противников и особенно наших тогдашних союзников. – Поясните, пожалуйста, подробней, Андрей Петрович, – вырвалось у меня. – Пожалуйста. Уже в середине тридцатых годов было ясно, что основным противником корабельных соединений будет авиация. Как бомбардировщики, базирующиеся на берегу, так и самолеты-торпедоносцы палубной авиации и базирующиеся на берегу. Исходя из этого основным артиллерийским вооружением такого класса боевых кораблей, как эсминец и лидер, – так в нашем флоте называли легкие крейсеры, – пояснил каптриранг молча сидящей Марине, – должны были быть универсальные артиллерийские установки, способные вести огонь по воздушным и морским целям и по берегу. Калибр у них должен быть примерно сто тридцать миллиметров. Для нас пример – это американские эсминцы типа «Флетчер» с их стодвадцатисемимиллиметровыми универсальными артустановками. Естественно, что для обнаружения и корректировки огня на корабле должны быть РЛС разведки воздушных и морских целей. Сошлюсь опять на американский и особенно английский флоты. А у нас во всей этой корабельной армаде только на крейсере «Молотов» имелась РЛС разведки воздушных целей. Остальные корабли, можно сказать, по меркам двадцатого века слепы и почти беззащитны… Чем закончилась набеговая операция наших эсминцев шестого октября сорок третьего года, знаете? – Девятаев в упор тяжело посмотрел мне в глаза. Я в ответ лишь молча мотнул головой. – После нанесения артиллерийского удара по немецким военным объектам в районе Ялты и Феодосии были потоплены немецкой авиацией эсминцы «Беспощадный», «Способный» и лидер «Харьков». Вооружения и средств разведки для борьбы с немецкими пикирующими бомбардировщиками на этих новых кораблях, вступивших в строй перед самой войной, не было. Тогда погибли семьсот восемьдесят матросов и офицеров. Я твердо убежден, что, если бы на месте наших эсминцев были американские корабли с их радиолокацией и универсальным вооружением, они бы отбились от «Юнкерсов» и дошли бы до своих баз. Ну а палубных истребителей, взлетающих с авианосцев, способных прикрыть корабли в море, на нашем флоте нет до сих пор. Самое обидное, Виктор Васильевич, что в Первую мировую и на Балтике, и на Черном море у нас были авиатранспорты с палубной авиацией. Это еще до революции, в царском флоте. Ну а после этой трагедии, показавшей бессилие нашего флота, Верховный главнокомандующий запретил выход крупных кораблей в море без разрешения Ставки… Кстати, по большому счету и морское снабжение осажденного немцами Севастополя стало невозможным по вышеизложенным причинам, – подумав, добавил Девятаев. – Андрей Петрович, да как же это перед войной допустили… Куда смотрело руководство партии, нашей страны… органы, наконец! – выпалила девушка, поднявшаяся из-за стола. – Успокойтесь, Марина. Эмоции в нашей работе не совсем уместны. О чем тут говорить, если Наркомат Военно-морского флота был создан только в конце тридцать седьмого года. После того как убрали от руководства Вооруженными силами явных врагов и скрытых вредителей во главе с маршалом Тухачевским… Выпейте воды, Марина, – улыбнулся Девятаев, – а мы продолжим говорить о деяниях Бориса Ильинского на нашем и немецком флотах на Черном море… Наш флот до войны, кроме всего прочего, готовился к войне в прибрежных водах и высадке десантов. Но когда началась война, то оказалось, что на нашем флоте вообще нет десантных кораблей и кораблей огневой поддержки десанта. А вот немцы на Черном море эту проблему сумели решить в кратчайшие сроки. – Как это? – вырвалось у девушки, снова поднявшейся со своего стула. – Да не без помощи все того же Бориса Ильинского, – с сарказмом ответил ей каптриранг. – Напомню вам, Марина, что в Великой Отечественной войне самым тяжелым для нас был сорок второй год. Тогда в результате тяжелейших поражений в мае под Харьковом, июле после падения Севастополя, в августе в излучине Дона в немецкий плен попали сотни тысяч советских военнослужащих. А среди них было много рабочих, техников и инженеров оборонных заводов, отказавшихся от «брони» и добровольно ушедших на фронт. Хватало среди них и рабочих ростовских заводов, мариупольской «Азовстали»… В это время в захваченном немцами Николаеве на Черноморском судостроительном и судоремонтном заводе началось строительство и сборка боевых кораблей. Для обеспечения квалифицированной рабочей силой был организован концлагерь для советских военнопленных «Шталаг-364». Узники лагеря и стали работать на двух верфях, где строились и ремонтировались корабли. Начиная с осени сорок первого года со всех участков фронта сюда отправлялись советские военнопленные с гражданскими специальностями, позволявшими использовать их на судоремонтных и судостроительных работах. Из отобранных немецкими инженерами специалистов на верфях формировались бригады по специальностям. И уже к осени сорок третьего года у немцев на Черном море появилось более сотни быстроходных десантных барж, десятки торпедных катеров – шнелльботов и тральщиков. Кстати, Виктор Васильевич, пусть вас не смущает несерьезное название «баржа», – посмотрел на меня Девятаев. – БДБ были универсальными боевыми кораблями прибрежной зоны, способными высаживать десант и поддерживать его огнем своих орудий. Еще раз повторю, что здесь перед своими хозяевами весьма отличился Борис Ильинский. Когда ему руководством абверкоманды была поставлена задача по поиску инженеров и квалифицированных специалистов среди множества тысяч военнопленных, он быстро сообразил, что это трудновыполнимо. Ильинский предложил своему руководству заранее «готовить» ДУЛАГи и ШТАЛАГи к приезду сотрудников абвера. «Готовить» по методу Ильинского это означало заранее расселить в каждом бараке по нескольку осведомителей. Абверовцам не приходилось терять время на общение с бывшими колхозниками, учителями и всеми, кто не представлял для них интереса. К приезду Ильинского в одном из концлагерей уже было выявлено восемьдесят два человека. Почти все они, бывшие инженеры и рабочие, многое рассказали Ильинскому на допросах. Кроме этого двадцать семь человек из этого списка согласились сотрудничать с немецкой разведкой. Способ фильтрации военнопленных, предложенный и опробованный Ильинским, был признан оптимальным, а сам он был поощрен руководством абвера. Что тут еще добавить к этим деяниям предателя? На верфях кроме специалистов-судостроителей использовалось в качестве подсобных рабочих большое количество военнопленных. Те из них, кто был не в состоянии работать, тут же уничтожались. Два раза в месяц администрация лагерей устраивала «медицинскую профилактику» – всех больных и ослабевших расстреливали… – Андрей Петрович, простите, гражданин следователь, – поправился я, посмотрев на девушку в форме, – и вы хотите, чтобы я с этим гадом сегодня в одной камере оказался… Да я ему кадык сразу вырву, это в прямом, а не в переносном смысле, – вырвалось у меня. – Черкасов, возьмите себя в руки. Вы не кисейная барышня, а профессиональный разведчик, – повысил голос следователь, подошел к окну, уже более спокойно добавил: – К тому же вы не дослушали главного… – Он вернулся к столу, достал из серой папки какую-то фотографию и положил ее на стол передо мной. – Посмотрите внимательно, Виктор Васильевич. Это фотография, сделанная весной-летом сорок четвертого года. Я взял любительский снимок довольно высокого качества. На групповом фото люди в немецкой форме сидели за длинным столом, некоторые находились за спинами сослуживцев. На столе стояли бокалы, бутылки, видимо, со спиртным, тарелки с закусками. «Так обычно отмечают награды», – подумал я. Многие на снимке улыбались, глядя в объектив фотоаппарата. В одном из сидящих улыбающихся немецких офицеров я узнал Бориса Ильинского. Погоны майора германской армии, на груди ленточка Железного креста второго класса… На фотографии из личного дела я его видел в форме советского морского офицера. – Знаете, кто сидит справа через одного человека от Ильинского? – спросил следователь. Продолжая рассматривать фотографию, я отрицательно мотнул головой. – Это Борис Алексеевич Смысловский, личность более чем примечательная даже по меркам немецких, да и, наверное, американских спецслужб, – проговорил Девятаев. – Слышали про него, Виктор Васильевич? – Да, припоминаю, – кивнул я в ответ. – Кажется, бывший белогвардеец, еще до войны сотрудничал с абвером… В общем, обычная вражина из недобитых дворян… – А вот тут не скажите, насчет обычного, Виктор Васильевич, – прервал меня следователь. – Насколько мне известно, Смысловский – это единственный, кто ставил своему руководству в немецкой разведке очень жесткие условия, и оно вынуждено было ему уступать. – Как это и когда, поясните подробней, пожалуйста. – Слушайте, Виктор Васильевич, да и вам, Марина, эти знания тоже пригодятся в дальнейшей службе, – капитан третьего ранга обернулся к девушке. – Родился Борис Алексеевич в тысяча восемьсот девяносто седьмом году в Петербурге в семье кадрового офицера. Окончил кадетский корпус и ускоренный курс Михайловского артиллерийского училища. Храбро воевал на фронтах Первой мировой войны, был награжден орденами. В Гражданскую войну воевал против Красной армии. К концу Гражданской войны штабс-капитан Смысловский занимал должность начальника разведывательного отделения штаба 3-й русской армии, оказавшейся на территории Польши. После окончания боевых действий Смысловский женился на полячке и, приняв польское подданство, стал проживать в Варшаве… Видимо, тогда он и начал работать на немецкую разведку, – подумав, произнес Девятаев. – Потому что в тысяча девятьсот двадцать восьмом году он переезжает в Германию и поступает на высшие курсы Академии Генерального штаба. Значит, его работа против поляков была весьма успешно оценена руководством абвера. Далее, до начала Великой Отечественной войны Смысловский продолжает сотрудничать с абвером, но держится все время в тени… После нападения Германии на Советский Союз Борис Алексеевич в чине капитана вермахта уже в июле 1941 года при отделе 1Ц штаба группы армий «Север» создает разведывательный батальон из русских перебежчиков. Кстати, по времени формирования эту часть можно смело назвать первым русским добровольческим формированием вермахта. Далее, в течение последующего года на базе этой части было развернуто еще двенадцать подобных батальонов, фактически разведшкол. В марте сорок второго года в системе абвера создается «Зондерштаб Р» (Россия), специальное формирование для борьбы с партизанским движением, а после отступления гитлеровцев с оккупированных территорий – и для разведки в советском тылу. Возглавляет «Зондерштаб Россия» майор Смысловский, который уже через год становится полковником. Быстрый рост в званиях говорит об успехах в работе против партизанского движения и зафронтовой деятельности, – пояснил Девятаев, глядя на девушку. – Но наши к тому времени тоже не лаптем щи хлебали. В глубоком немецком тылу, на границе Эстонии и Латвии, спецгруппой Смерш НКО был захвачен и вывезен в Москву самолетом один из приближенных Смысловского. Бывший майор Красной армии, перешедший на сторону врага, преподавал общевойсковую тактику и топографию в разведшколе «Зондерштаба». Чем еще отличался Смысловский от таких же, как он сам, бывших белогвардейцев и изменников Родины, вроде генерала Власова? – посмотрел на меня следователь и продолжил говорить, отвечая на свой же вопрос: – Борис Алексеевич подчеркивал, что его цель – это победа над СССР, уничтожение России, а в войне против Англии и США он участвовать не желает. Вообще я уверен, что Смысловский наладил контакты с англичанами и американцами с весны-лета сорок четвертого года. С учетом того, что штаб-квартира «Зондерштаба» находилась в Варшаве, а в Польше традиционно были всегда сильны позиции английской разведки. Так же, как и я, видимо, думало и немецкое начальство Бориса Алексеевича. Поэтому Смысловский был отстранен от дел, сначала арестован, но потом помещен под домашний арест. Следствие длилось почти полгода. Но при этом все разведывательные органы, подчиненные Смысловскому, фактически перестали работать, и командование вермахта осталось без ценной разведывательной информации. А это к концу войны, в условиях почти постоянных поражений, было недопустимо для немецкого командования. Тут, как говорится, не до жиру – быть бы живу, – усмехнулся капитан третьего ранга. – Поэтому в августе сорок четвертого года Смысловский был полностью реабилитирован и награжден орденом Германского Орла. Генерал Гелен, начальник отдела «Иностранные армии Востока» немецкого Генштаба, предложил Борису Алексеевичу возглавить разведывательную работу в тылах Красной армии. В свою очередь, Смысловский потребовал, чтобы его деятельность ограничивалась только Восточным фронтом и была направлена исключительно против СССР. Немецкое верховное командование было вынуждено принять эти условия, хотя и на Западном фронте у гитлеровцев дела шли далеко не блестяще. Смысловский к концу войны возглавлял штаб особого назначения при главном командовании вермахта, а в сорок пятом он получил и генеральский чин. Уже в это время Смысловский, не таясь гестапо, открыто говорил, что скоро придется воевать против СССР на стороне Англии и США. В ночь со второго на третье мая сорок пятого года генерал-майор Смысловский во главе колонны численностью около двух с половиной тысяч человек, воспользовавшись снежной бурей, пересек границу княжества Лихтенштейн. В столице княжества городе Вадуц Смысловский встретился с главой американской разведки в Европе Алленом Даллесом, будущим создателем ЦРУ. Зафронтовой отдел Смерш НКО установил, что Смысловский продолжал поддерживать связь со своей агентурой в СССР. Более того, у него остался даже прежний начальник – генерал Рейнгард Гелен, руководивший немецкой разведкой под прямым американским командованием. Правда, в сентябре сорок седьмого года американцы вывезли Смысловского и его людей в Аргентину. Знаете, Виктор Васильевич, Смысловский – это классический русский барин где-то середины девятнадцатого века. Он, видимо, искренне считает себя настоящим европейцем, в отличие от русского быдла, мужиков… Мужиков и баб, которых еще его дед покупал на базаре и проигрывал в карты. Тех, кому было непозволительно учиться, а про получение образования я вообще молчу. А тут оказалось, что внуки и дети этих баб и мужиков, ставшие после Октября семнадцатого летчиками, офицерами, инженерами и полководцами, сломали хребет всей объединенной Гитлером Европе. Вот это такие, как этот потомственный дворянин, нам простить не могут. Они хоть черту, не то что Америке, готовы служить, лишь бы нас уничтожить… – Андрей Петрович, как же так, они же вроде русские, – робко подала голос девушка. – Да нет, Марина, они себя считают европейцами, а вовсе не русскими… А то, что по-русски умеют говорить, так это не показатель… В сорок первом в битве под Москвой участвовала Панфиловская стрелковая дивизия, сформированная в Казахстане. Там было много бойцов, да и младших командиров, плохо говоривших по-русски. Но все они, те, кто погиб и кто остался в живых, более русские, чем этот русский дворянин Смысловский или этот гад Ильинский… Теперь понял, чем Борис Ильинский занимался с весны сорок четвертого? – Следователь почему-то перешел на «ты», в упор взглянув мне в лицо. – Так точно, – непроизвольно вырвалось у меня. – Отбор и подготовка агентуры, рассчитанной на длительное оседание. Возможно, его участие в операциях по переброске на нашу сторону… Ну, а учитывая, что он не просто бывший советский морской офицер, а офицер морской разведки, эти агенты изначально и готовились с учетом работы против нашего флота… Еще один разведпризнак – ленточка Железного креста… Такую награду за просто так не дают, а значит, подготовленные им кадры осели возле наших военно-морских объектов… И вполне вероятно, что в октябре пятидесятого года на Дальнем Востоке перед налетом американской авиации сработал один из его воспитанников… Я имею в виду вывод из строя нашего поста наблюдения перед ударом американских истребителей-бомбардировщиков по аэродрому Сухая речка, – пояснил я, глядя на девушку-лейтенанта. – Молодец, хвалю, – хлопнул по столу ладонью капитан третьего ранга. – А раз голова так хорошо работает, то посмотри вот это, – протянул мне картонную папку Девятаев, – а потом я тебе расскажу подробности. В папке оказались документы Управления контрразведки Смерш Северного флота, датированные периодом лета-осени сорок четвертого года. Телеграммы, агентурные сообщения, докладные записки раскрывали подробности гибели наших морских конвоев и боевых кораблей, десантах, высаженных с немецких подводных лодок на наши северные острова, и действия оперативно-розыскных групп по поимке вражеской агентуры на побережье. Я не бывал на Крайнем Севере, не мог знать о том, что там происходило в годы войны, и сейчас жестокую борьбу спецслужб я воспринимал сухим языком документов. «Начиная с июля субмарины противника действовали не только в районе Новой Земли, их появление неоднократно зафиксировано в Енисейском заливе. …12 августа 1944 года был уничтожен конвой БД-5, в результате чего погибли транспорт и два тральщика. Вследствие торпедной атаки немцев 16 января 1945 года погиб эсминец Северного флота «Деятельный», 20 января был торпедирован эсминец «Разъяренный»… …18 января 1945 года 19 сигнально-наблюдательных постов СНИС [63] Тибергского участка отметили подозрительные действия подлодки противника вблизи берега… лодка маневрировала в надводном положении и передавала в сторону берега 5–6 бело-зеленых сигналов. Предполагается возможность высадки агентурных групп противника на нашем побережье. …ОКР Смерш направляет свою оперативную группу для организации розыска и поимки разведывательно-диверсионных групп противника». Последней я стал читать копию докладной записки, направленной начальником Отдела контрразведки Смерш Северного флота начальнику УКР Смерш НКВМФ [64] генерал-лейтенанту береговой службы Гладкову. Генерал-майор Гончаров докладывал в январе сорок пятого года: «Оперирование подлодок противника малого водоизмещения в Карском море. В 1944 г. на острове Подкова были обнаружены неизвестно кому принадлежащие запасы горючего, масел и продовольствия… Нам известно, что в том же 1944 г. немецкие подлодки всплывали в различных бухтах северо-восточного побережья Карского моря и брали на борт людей из становищ. В поселке Ошмарино (устье реки Енисей) ОКР Смерш Карской военно-морской базы обнаружена подпольная радиостанция» [65]. – Ну, что скажете, Виктор Васильевич? – нетерпеливо спросил меня следователь. – Честно говоря, не предполагал, что даже в конце войны, когда мы везде побеждали, немцы на Севере делали все, что хотели, – ответил я. – Виктор Васильевич, истоки всех этих трагических событий уходят к летней навигации сорокового года. Тогда, после переговоров между руководством СССР и Германии, по Северному морскому пути нашими лоцманами было проведено немецкое торговое судно «Комета»… Так вот, следуя по трассе Севморпути, немцы проводили тщательную фотосъемку. В одном из докладов наших моряков и лоцманов, например, указывалось, что немцы «фотографировали непрерывно берега, фотографировали все объекты, которые только встречали на своем пути. Фотографировали острова, мимо которых проходили, около которых стояли, фотографировали мыс Челюскина». При малейшей возможности делали промеры глубин, высаживались на берег и фотографировали… Вот откуда у немцев к началу войны были хорошие знания Севморпути, гидрологической и гидрографической обстановки в Карском море. Ну а с началом войны немцы скрытно оборудовали на нашем побережье гидрометеопосты, высаженные с подводных лодок, и пункты дозаправки. Ну, и что касалось оперативной обстановки на побережье Карского моря и конкретно Енисейского залива. Там жили политические ссыльные из числа латышей, эстонцев и литовцев. Высланы эти скрытные и явные враги нашей страны были еще перед началом войны. Занимались они рыбной ловлей и охотой. Практически за ними вообще никакого контроля не было. Территориальные органы НКВД считали, что это мы, флотская контрразведка, должны за ними присматривать, ну а у нас и без того задач хватало… Да и какие потери флотская контрразведка и разведка понесла, вы и сами знаете… Меня как раз в июле сорок четвертого перевели с Балтики на Северный флот, так у нас в отделе некомплект половину оперативников составлял… А операционная база Северного флота от Норвегии до полуострова Таймыр, где только ненцы и нгасаны со своими оленьими стадами кочуют… Сомневаюсь, что до начала Великой Отечественной кто-то из большого начальства предполагал, что здесь будут базы вражеской разведки и сюда будут высаживаться немецкие десанты [66], – горько усмехнулся капитан третьего ранга. – Поэтому у нас там никаких сил и средств вообще не было еще в начале войны… Хорошо, хоть к лету сорок второго в порту Диксон на западной оконечности Таймыра успели поставить одну береговую батарею. Она фактически одна и встретила прорвавшийся в Карское море тяжелый крейсер «Адмирал Шеер». Встретив огонь с берега, немцы не рискнули высаживать десантный отряд, ограничившись обстрелом порта и потопив два парохода… Ну да ладно, это дело прошлое, а мы, как говорится, вернемся к нашим баранам, – пошутил офицер, вставая из-за стола и плавными волнообразными движениями разминая затекшую спину. – Десятого августа сорок четвертого года в бухте Полынья Енисейского залива немцы высадили десант с подводной лодки. Радиоразведкой Северного флота был отмечен радиообмен десанта со своей базой в Норвегии… Самое главное, что наши пеленгаторные посты точно определили расположение немецкой базы на берегу. В прибрежную тундру с воздуха на парашютах были десантированы два наших оперативника с радиостанцией «Север». Они незаметно подобрались к расположению противника, почти сутки пролежали без движения под плащ-палатками, обшитыми лоскутами, с привязанными к ним лишайниками и кусочками мха… Самое трудное было гнус выдерживать… когда тебя эта летающая нечисть жалит. В общем, они определили силы и средства немецкого десанта, где расположены посты боевого охранения. Затем скрытно уползли и, километрах в семи в тундре у небольшого озерца, вышли в эфир. Это в основном заслуга моего однокашника по училищу, он был старшим в группе. Нас вместе с ним перевели с Балтики на Север, только он в начале войны служил во флотской разведке в отряде капитана Потехина. А погиб он в январе сорок пятого в точно такой же ситуации уже на полуострове Рыбачий, уже в конце войны… Так вот, ночью на это озеро приземлился, точнее, приводнился самолет-амфибия «Каталина» с группой захвата. Командир разведывательного отряда флота, Виктор Леонов, выделил для этой операции своих самых опытных бойцов… А у меня это был первый в жизни бой на суше, – подумав, добавил следователь. – И, если бы не ваш товарищ, Семен Агафонов, я бы это сейчас не рассказывал… Не удивляйтесь, Виктор Васильевич, мир для представителей нашей профессии очень тесен. Так вот, наши снайперы из винтовок с «брамитами» сняли немецких наблюдателей и дежурных пулеметчиков. Мы почти вплотную подползли и вступили в ближний огневой и рукопашный бой. Ползли очень медленно, потому что в августе на Севере полярное лето, когда светло круглые сутки. Немцы располагались на берегу небольшого залива, или губы по-местному. С моря вход в губу прикрывала высокая песчаная коса, метров десять в высоту. Место для базы было выбрано идеально. Вход в губу, закрытый с моря косой, почти невозможно было рассмотреть. А вокруг расстилается на сотни километров плоская мохово-лишайниковая тундра. Так вот, со стороны тундры немцы какой-либо опасности, тем более внезапной атаки не ждали, но сопротивлялись отчаянно. Семен Агафонов на мгновение опередил немца, который не успел в меня выстрелить из «штурмгевера»… В общем, из восемнадцати немецких разведчиков мы семерых взяли живыми. И здесь тоже Агафонов отличился, его не зря считали лучшим рукопашником отряда. Высадившаяся с подлодки разведгруппа была штатным подразделением формирования спецназначения гитлеровских ВМС «Кляйнекомпфербанд»… Приходилось с ними сталкиваться, Виктор Васильевич? – посмотрел на меня следователь. – Марине эйнзатц командо, морская специальная команда, или по-нашему будет морская разведывательно-диверсионная группа. К лету сорок четвертого это формирование насчитывало три группы, без учета учебного центра. Я с ними уже в конце войны имел дело, – пояснил я следователю.