Учитывая состояние Филдинга и то, что видел Бентон, когда встретился с ним на прошлой неделе у меня в кабинете, с трудом верится, что мой заместитель пустился во все тяжкие лишь для того, чтобы оклеветать гарвардского студента, взвалив на него вину за убийство Марка Бишопа. И с какой стати Филдингу убивать шестилетнего мальчика? Меня не убеждают слова Бентона, утверждающего, будто Филдинг, вгоняя гвозди в голову Марка Бишопа, убивал в этом ребенке себя и вколачивал гвозди в гроб собственного нелегкого детства. Однако я спешу напомнить себе, что в жизни есть много такого, что имеет смысл для некоторых людей. Другие порой даже не могут взять в толк — зачем? Даже когда нам объясняют, почему они это совершают, объяснение часто не вписывается ни в какие разумные рамки. Я останавливаюсь перед окном. Я пока не готова к тому, чтобы выйти из этой комнаты и шагнуть в следующую, где уже расхаживает Бриггс. Слышу, как он разговаривает с кем-то по телефону, и тоже вытаскиваю свой, чтобы проверить, нет ли текстовых сообщений. Есть, от Брайса. «Можете позвонить Эвелин?» Звоню в криминалистическую лабораторию, и мне отвечает голос молодого эксперта по имени Мэтью. — У вас рядом есть компьютер? — Голос Мэтью звенит от волнения. — Эвелин вышла в туалет, но мы хотим послать вам кое-что совершенно уму непостижимое. Я все думаю, может, это ошибка или нам просто попался какой-то загрязненный образец. Вы знаете, что диаметр человеческого волоса примерно восемьдесят тысяч нанометров. А теперь представьте четыре нанометра. Другими словами, волос в двадцать тысяч раз толще того, что мы тут обнаружили. И это что-то неорганического происхождения, хотя почти на все сто чистый углерод. Кроме этого, мы обнаружили остаточные следы фенциклидина. — Вы обнаружили фенциклидин? — перебиваю его я. — Да. Или, как его еще называют, «ангельскую пыль». Совсем чуть-чуть, можно сказать, всего ничего. При увеличении в сто раз, даже на обычном микроскопе, можно различить гранулы и кучу всякого микроскопического мусора, особенно хлопковых волокон на обратной стороне болеутоляющего пластыря. Так вот, возможно, среди этих гранул и есть фенциклидин, нуприн или мотрин, в зависимости от того, что это был за пластырь. Может, найдутся и другие соединения. — Мэтью, вы не могли бы помедленнее? — При увеличении в сто пятьдесят тысяч раз вы увидите то, о чем я говорю, размером с хлебницу. Именно это мы и хотим вам послать, доктор Скарпетта. — Присылайте, я включу компьютер в автобусе. Впрочем, можете прислать PDF, тогда я попробую вывести изображение на айфон. Кстати, как эта ваша штуковина выглядит? — Похожа на бакиболл или гантель, составленную из бакиболлов, но только с ножками. Она явно искусственного происхождения, размером примерно с цепочку ДНК, как я уже сказал, четыре нанометра в диаметре и состоит из чистого углерода. Одно непонятно — что это такое и что оно должно было доставить. Там еще есть следы полиэтиленгликоля. На наш взгляд, это что-то вроде внешней оболочки для этой штуковины. — Давайте подробнее про это самое «доставить». Вы имеете в виду, что нечто, имеющее такие наноразмеры, должно было доставить остаточные следы фенциклидина, я правильно поняла? — Это не моя область, и у нас нет атомно-силового микроскопа, так что это все наши догадки. Потому что я бы сказал, что мы вошли в новый день, где теперь приходится искать вещи вроде этой, которые нужно увеличивать в миллионы раз. Лично я считаю, что для того, чтобы такое собрать, нужен атомно-силовой микроскоп, нужна наносборка, нужно манипулировать нанотрубками и наночастицами. Нужны нанощупы, чтобы все это дело склеить, ну или типа того. С нашим сканирующим электронным микроскопом мы многое могли бы сделать, но, если дела обстоят так, как я только что описал, нам бы очень даже пригодился атомный микроскоп. — То есть вы сами не знаете, что нашли, но, по вашему мнению, это какой-то нанобот для доставки в организм препарата или препаратов. Я правильно поняла? И вы нашли его на обратной стороне пленки, которая лежала в кармане лабораторного халата. Я не говорю, чей это халат. — Да, смешанный с партикулятом, волокнами и прочим мусором, потому что мы не анализировали всю пленку, а лишь ее фрагмент, который установили на подставку. Остальная часть сейчас проверяется на отпечатки пальцев, после чего будут анализы ДНК, а затем спектральный анализ, — продолжает грузить информаций Мэтью. — А он сломан или начал разлагаться. — Кто сломан? — Нанобот. Ну, или нам кажется, что он сломан или же постепенно разлагается. По идее ему полагается иметь восемь ног, но я вижу лишь четыре с одной стороны и две с другой. Я сейчас сброшу вам информацию, в том числе и пару фотографий, чтобы вы все увидели своими глазами. Я могу просматривать на айфоне изображения. Ни с чем не сравнимое ощущение — видеть эту жутковатую симметрию. Я отмечаю про себя, что нанобот — это что-то вроде молекулярной версии микромеханической мухи. Не знаю, похожи ли флайботы Люси на этот нанобот, увеличенный в сотни раз, но искусственная структура на экране моего айфона, с ее сероватым, продолговатым тельцем, ужасно напоминает насекомое. Тонкие, словно волоски, конечности — те, что еще целы, — согнуты под прямым углом и имеют на концах нечто вроде хватательного механизма. Последний предназначен то ли для того, чтобы цепляться к стенам клеток, то ли чтобы зарываться в кровеносные сосуды или ткани внутренних органов, выискивая цель, чтобы затем прилипнуть к ней и доставить лекарства, а может, незаконные наркотические препараты, предназначенные для определенных рецепторов мозга. Так вот почему в крови Джона Донахью не нашли никаких наркотиков. Ничего удивительного! Если добавить наноботы к его противоаллергическому препарату, который он рассасывал под языком, или, еще лучше, к его кортикостероидному назальному спрею, то никакие пробы не дадут ничего, потому что количество наркотика будет ниже уровня порога чувствительности. Что еще более удивительно, наркотики могли вообще не проникнуть сквозь барьер кровеносный сосуд / мозг, а были запрограммированы на то, чтобы образовывать связи с рецепторами фронтальной коры. Если наркотик не попадает в кровяное русло, значит, и с мочой он тоже выведен не будет. Равно как не окажется в конце концов в волосах. В этом и заключен смысл медицинских нанотехнологий — лечить заболевания препаратами, которые не имеют системного воздействия и потому наносят меньший вред организму. Но, как это обычно бывает, все, что может использоваться в благих целях, обычно используют в дурных. Гостиная Филдинга — это голые полы и стены. Она почти до потолка уставлена пыльными коричневыми коробками одинакового размера, с логотипом компании «Джентл джайнт», которая занимается перевозками. Их здесь десятки, поставленных друг на друга, словно кубики. Впечатление такое, что с того момента, как их сюда внесли, к ним никто даже не прикасался. Посередине этого картонного бункера сидит Бриггс, чем-то напоминающий генерала времен Гражданской войны, вроде тех, что снимал Мэтью Брэди[69], — в желто-зеленом камуфляже, армейских ботинках, с «маком» на коленях. Широкие плечи расправлены, спина прижата к спинке стула. Мне кажется, он предпочел бы остаться сидеть, чтобы я стояла и ощущала всю свою ничтожность. Так ему легче направлять наш разговор в нужное русло. Но он встает. Не надо, говорю ему я, спасибо, я постою. В результате мы оба остаемся стоять, лишь немного отходим к окну, где он ставит на подоконник ноутбук. — Любопытная деталь — у него здесь беспроводная связь, — говорит Бриггс, глядя на океан и скалы по ту сторону обледенелой улицы, занесенной желтым песком. — Скажи, из всего того, что ты здесь видела, логично ли предположить, что у него здесь беспроводная связь? — Может, он здесь жил не один. — Может быть. — По крайней мере, такую вероятность отметать нельзя. А вот такое мало кто делает. Я кладу айфон на подоконник, чтобы ему был виден дисплей. Бриггс смотрит, потом отворачивается. — Представь два вида наноботов, — говорит он, будто разговаривает с кем-то, кто стоит по ту сторону старого окна. Будто внимание его сосредоточено на солнце, на играющих на воде бликах, а не на женщине, что стоит рядом с ним; той, которая вечно робеет в его присутствии, хотя сама уже давно далеко не девочка, а специалист своего дела. — Есть нанороботы, которые разлагаются естественным путем, — говорит он, — другими словами, доставив крошечную дозу психоактивного препарата, они в какой-то момент бесследно исчезают. Но есть и второй вид — те, что воспроизводят себя. Рядом с Бригсом я вечно чувствую себя кем-то еще, только не самой собой. Мы стоим рядом, и наши рукава соприкасаются, я ощущаю исходящее от него тепло и не могу не думать о том, что он во многом сформировал меня, как в хорошем смысле, так и не в очень. — Нас больше беспокоят эти вторые, которые себя воспроизводят. Представь, что внутрь тебя что-то попало, — говорит он, и я действительно чувствую внутри себя непреодолимую силу по имени генерал Джон Бриггс. Прекрасно понимаю, что чувствовал Филдинг, как он одновременно уважал и ненавидел меня. Я понимаю, как ужасно и вместе с тем приятно быть всецело во власти другого человека. Это как наркозависимость — вам хочется от нее избавиться и одновременно сохранить. Вот так действует на меня Бриггс. И мне не избавиться от него до конца моих дней. — Те нанороботы, которые сами себя воспроизводят, делают возможным постоянный выброс какого-то вещества, вроде тестостерона, — говорит Бриггс, и я чувствую бьющую внутри его энергию. Я отдаю себе отчет в том, как близко мы стоим друг к другу, как нас неодолимо тянет друг к другу. Так было всегда, хотя так быть не должно. — Разумеется, такой препарат, как фенциклидин, воспроизвести себя не может, это, так сказать, тупиковая версия. Он может вновь попасть в организм только тогда, когда тот, кто его принимает, пользуется назальным спреем или вводит инъекции, или с помощью этих новых трансдермальных пластырей, на которые нанесены нанороботы, разлагающиеся естественным путем. Однако есть нечто такое, что наше тело производит естественным путем, что можно заставить воспроизводить себя, и тогда нанобот будет свободно перемещаться по телу, проникать в артерии, в нужные ему области, такие как лобные доли коры головного мозга, и для этого ему не понадобятся никакие источники питания. Он движется сам и воспроизводит себя сам. Бриггс смотрит на меня, и взгляд его тверд как сталь, но есть в его глазах нечто такое, что он всегда приберегает для меня, некая привязанность, которая столь же постоянна, как и противоречива. Мне как будто в очередной раз напомнили, кем мы были в Центре Уолтера Рида, когда наши судьбы еще оставались тайной за семью печатями, когда перед нами открывались неограниченные возможности, когда он был старше и потому представительнее, а я считалась юным дарованием. Он так и называл меня, Майор Продижи[70]. Потом я вернулась из Южной Африки и приехала в Ричмонд, а он даже не позвонил, более того, несколько лет хранил молчание. Сказать, что наши отношения сложны и запутанны, значит не сказать ничего, и всякий раз, видя его, я напоминаю себе об этом. — Нам больше не нужны войны, — продолжает Бриггс. — По крайней мере, в привычном смысле этого слова. Мы стоим на пороге нового мира, по сравнению с которым прошлые войны могут показаться простыми и гуманными. — Джек Филдинг не был из породы ученых, — возражаю я. — Он не производил эти пластыри и, возможно, стал бы сопротивляться, если бы кто-нибудь попытался соблазнить его препаратом, доставляющим в организм наноботы. Я бы удивилась, если бы он вообще знал, что такое нанобот, или хотя бы понимал, что впустил себе в организм. Возможно, он думал, что принимает какие-то новые стероиды, некий специально разработанный препарат, который поможет сохранить мышечную массу, снять сопутствующие бодибилдингу хронические боли, предотвратить старение. Ведь он страшно не хотел стареть. Все что угодно, только не старость. — Теперь у него отпала необходимость волноваться по этому поводу. Это уж точно. Но вслух я говорю совсем другое: — Не верю, что он наложил на себя руки потому лишь, что боялся старости. Не верю и имею на этот счет большие сомнения. — Я так понимаю, что ты имела несчастье испытать на себе эффект одного из пластырей, и хотел бы выразить сочувствие по этому поводу. Не случись этого, ты бы так и не узнала, что это такое. Кайф Кей Скарпетты. Кстати, это мысль. Жаль, меня там не было. Хотелось бы взглянуть собственными глазами. Не иначе как ему рассказал об этом Бентон. — Вот что нам противостоит, Кей. Наш прекрасный новый мир, который я называю нейротерроризмом. Пентагон называет его Большим страхом. Сделайте из нас психов, и вы победитель. Сделайте из нас психов, и мы убьем самих себя, и крутым парням не придется марать руки. Дайте нашим войскам в Афганистане опиум, дайте им бензодиазипины, дайте им галлюциногены, нечто такое, что поможет скрасить скуку. И тогда посмотрим, что они начнут вытворять, когда сядут в свои вертолеты, истребители, танки и бронемашины. Посмотрим, что будет, когда они вернутся домой подсевшими на наркоту, когда они вернутся домой настоящими психами. — И «Отуол» занят разработкой такого оружия? — уточнила я. — Нет. АПИ платит миллионы долларов совсем за другие вещи. Но кто-то из работников компании ведет такие разработки, и вряд ли делает это в одиночку. Некий мегамозг проводит эксперименты в этой области, не спрашивая ни у кого одобрения или разрешения, и чем дальше, тем становится опаснее. — Насколько я понимаю, тебе известно, кто это. — Чертовы сопляки, — говорит он, глядя в окно. Там — ясный солнечный день. — Лет по семнадцать-восемнадцать, с заоблачным ай-кью, помешанные на своих экспериментах, но вот здесь — пусто. — Бриггс выразительно стучит себя по лбу. — Ты и сама все о них знаешь — недоразвитые передние доли, дойдут до кондиции разве что годам к двадцати пяти. А пока они занимаются дурью в нано-лабораториях или играют в игры со сверхпроводниками, робототехникой, синтетической биологией, да с чем угодно. С ними не сладко, когда мы сажаем их в бомбардировщики или даем им в руки оружие, — сурово произносит Бриггс. — Но в армии, по крайней мере, есть правила. Есть структуры, уставы, есть командиры, субординация, а что, по-твоему, есть в таком месте, как «Отуол», где во главу угла поставлена не национальная безопасность, не дисциплина, а лишь деньги и личные амбиции? Эти же юные гении, вроде Джонни Донахью и его дружков, они об этом даже не задумываются. Афганистан, Пакистан, Ирак, какая им разница. Они ведь не нюхали, что это такое, военная база. — Не вижу никакой связи между Джеком и тем, что ты сейчас говоришь, за исключением того, что он преподавал некоторым из них боевые искусства. — Небо за окном безупречно лазурного цвета, и синий океан под ним мерно вздыхает. — Он связался с ними, и, сдается мне, сам того не подозревая, стал своего рода научным экспериментом. Да ты сама знаешь, как обычно бывает с лабораторными исследованиями и клиническими испытаниями. Только те, о которых мы знаем, проводятся под строгим контролем разного рода комиссий и комитетов. Так где же взять нашим восемнадцатилетним гарвардским гениям добровольцев для своих опытов? Мы можем только предположить, что Джек вошел с ними в контакт, по всей видимости благодаря спортивному залу или через клуб тхеквондо. У него всегда были проблемы, особенно в том, что касается стероидов. И вот тут появляется кто-то, кто готов предложить эликсир жизни, источник вечной молодости, и все это благодаря болеутоляющим пластырям. Увы, он получил совсем не то, что хотел. Как и Уолли Джеймисон, Марк Бишоп и Илай Гольдман. — Уолли Джеймисон не работал в «Отуоле». — Какое-то время он встречался с девушкой, которая там работает. С Доной Кинкейд. Еще одна нейротеррористка. — И лучшая подруга Джонни Донахью, — говорю я. — Кстати, а где она сейчас? Такое впечатление, что все, кого ты упомянул, мертвы. Все, кроме нее. У меня внутри как будто раздается сигнал тревоги. — Пропала без вести, — отвечает Бриггс. — Не появилась на работе ни вчера, ни сегодня. Предположительно находится в отпуске. — Да? Ну конечно. — Именно. Но мы найдем ее и тогда услышим остальную часть истории, потому что только она может нам все рассказать, учитывая ее познания и опыт в наноинженерии и химическом синтезе. Исходя из того, что нам известно, похоже, именно Дона занималась разработкой особенно опасных наноботов, которые пробрались в организм Джека Филдинга и сделали из него, мягко выражаясь, мистера Хайда. — Мистер Хайд, — повторяю я. — Эрика Донахью так называла своего сына, — добавляю я. — Правда, сомнительно, что Джонни кого-то убивал. — По крайней мере, не того мальчишку. — Ты считаешь, что это сделал Джек? — Да. Потерял контроль над собой… — А потом он убил Илая. — Слова повисают в воздухе. Интересно, Бриггсу они тоже кажутся неубедительными, как и мне? Чувствует ли он, как я всеми силами отказываюсь в это верить? — Ты понимаешь, это все из-за свиного гриппа. — Он по-прежнему смотрит в пыльное окно. — Если бы биологический отец падчерицы Лайама Зальца не заболел, то видный ученый не удостоился бы чести вести ее к алтарю, а значит, не приехал бы в самый последний момент в Америку, в Кембридж, в Нортон’с-Вудз. И Джеку не пришлось бы вонзать в спину Илаю этот чертов нож. — Я бы еще поняла, если бы Илай хотел рассказать доктору Зальцу или кому-то еще, что Джек торгует спермой, которую крадет у трупов. Тогда бы, по крайней мере, присутствовал мотив. — Нам неизвестно, что, собственно, знал Илай. Но он явно был в курсе, какие препараты принимает Джек, более того, был довольно близко с ним знаком, раз носил его пистолет. Джек наверняка не пришел в восторг, узнав от полиции, что у покойника нашли его «глок» со спиленным серийным номером. — Смотрю, Марино просветил тебя на эту тему. Причем так, будто это все — истина в последней инстанции, а не одна из версий. У нас нет доказательств того, что Джек кого-то убивал. — Он знал, что вляпался в неприятности. Вот и все, что мы можем пока сказать, — отвечает Бриггс. — Похоже на то. Согласна, он вряд ли стал бы забирать пистолет из лаборатории, если бы не опасался, что возникнут проблемы. Но мой вопрос о другом: прикрывал ли он себя или кого-то еще? — Он отлично знал, что мы восстановим серийный номер и рано или поздно выйдем на него.