Моим языком эта глина расскажет, как было создано всё: суша и воды, ветры и небеса, растения и звери, что населяют земли, и реки, и небо, и три народа, и четверо, что после стали тремя. Сохраните слова мои для грядущих эпох, ибо одна только память есть истинное бессмертие. Пока четверых этих помнят, они будут жить среди нас, и благословение ими содеянного пребудет с нами вовек. Первая была золотой, как солнце, и руки ее крепко, умело держали оружие. Вторая была зелена, как вода, и засеяла землю, и хлеба выросли высоки. Третья была синей, как небо, и искусной во всяких ремеслах. Четвертый же, брат, собою был черен и первым записал речь на глине. Все они, четверо, родились из одной скорлупы, чего никто никогда дотоле не видывал. Вместе они сошли вниз и вновь поднялись, обращая сумрак в свет. Из дневника Одри Кэмхерст 7 плювиса О, Кора в самом деле толкова! Возможно, перевод ее отвратителен, однако, обладая весьма цепким умом, она обнаружила кое-что, мною пока не замеченное. Выше я упоминала о том, как, впервые переступив порог библиотеки, обнаружила таблички выложенными в ряд. И, с детства привыкшая к работе с текстами, которыми уже занимался кто-то другой, ничуть не удивилась, когда Кора, в ответ на вопрос о первой табличке, без колебаний мне ее подала. Однако тут, разумеется, следовало задуматься: откуда ей знать, что первая – именно эта? Конечно, ответ – в том самом, переведенном мною фрагменте. Возможно, прочесть его верно она не смогла, но что он не таков, как все остальное, заметила. – Эта часть была отделена горизонтальной чертой, – пояснила она, когда я спросила об этом. – На прочих табличках таких отчеркнутых фрагментов нет. Ну, а помещать подобное в конце или посреди текста как-то нелогично – тем более, что отчеркнут не нижний угол, а верхний. – Почти как колофон, – сказала я, склонившись над табличкой, о которой шла речь. – Только на самом деле вовсе не колофон. Обычно драконианский колофон содержит всякую всячину, от краткого содержания текста или нескольких ключевых фраз до имени переписчика и сведений, кем да зачем заказана копия. Здесь же о содержании кое-что сказано, однако другой обычной информации нет. Может, она на последней табличке? Иногда ее помещали не в начале, в конце. Но Кора покачала головой: – Если и да, писец ее никак не выделил. Быстрый осмотр последней таблички показал, что и в конце текста обычного колофона нет. Сощурившись и наморщив лоб, я пригляделась внимательнее. – Ты уверена, что последняя – именно эта? – Вполне, – твердо ответила Кора. – Таблички я первым делом, прежде, чем браться за перевод, разобрала по порядку. Одна загадка за другой! – Откуда тебе известно, что они разобраны по порядку? В копировании я пока что продвинулась не слишком далеко, однако, осмотрев каждую табличку, каких-либо пометок на полях не нашла. Что и неудивительно: текст, очевидно, из самых ранних, предшествовавших идее помещения на краях табличек нумерации и выдержек из текста, дабы держать документы в порядке. Но как, скажите на милость, Кора, не располагая ни этим, ни способностью прочесть текст, смогла разобраться в их последовательности? Стоило мне об этом спросить, Кора просто-таки засияла. Похоже, понимая, насколько умна, она по праву гордилась собой. – Смотри, – сказала она, поспешив назад, к первой табличке в ряду. – Видишь, вот здесь, в конце? И вот здесь, в начале следующей. В самом деле, последним символом первой таблички оказался знак «два», а первым символом на второй – знак «один». Вторая табличка заканчивалась знаком «три», третья начиналась со знака «два», и так далее, и так далее. Вещь совершенно очевидная, если знать, к чему приглядеться, однако для девушки вроде Коры, знакомой с драконианской грамотой не лучше мальчишки-аневраи, едва пошедшего в школу, – потрясающее достижение. Тем более, что две из табличек (да спалит солнце тех, кто за это в ответе) так сильно повреждены! Вдобавок, таблички, конечно же, были исписаны с обеих сторон, но знаки нумерации имелись только в начале аверса и в конце реверса, ничем более друг от дружки не отличавшихся. Мало этого, быстрый осмотр показал, что в одном месте реверс начинался с цифры, а в другом аверс ею заканчивался, но то были просто обычные части текста, к порядку табличек никакого отношения не имевшие. – Да, – подтвердила Кора, стоило мне указать на них, – над этим мне долго пришлось размышлять. – Я еще никогда такого не видела, – проговорила я, лихорадочно занося наблюдения на бумагу (перевод – переводом, но и о прочих аспектах этой находки можно писать журнальные статьи и монографии до конца жизни). – Ни в одном из знакомых мне драконианских текстов такой метод упорядочения не использовался. И как же странно отсутствие колофона! Колофонами дракониане снабжали абсолютно всё, кроме документов самых уж пустяковых: только это и позволяло им содержать в порядке библиотеки. Очевидно, текст много древнее этого метода, и все же… – А как тебе удалось понять, что он древний? – спросила Кора, собрав свои записи и упрятав их в кожаную папку. – То есть, да, все драконианские тексты древние, но ты ведь хочешь сказать, что этот древнее прочих, верно? Согнутая спина онемела. Оторвавшись от табличек, я выпрямилась и потянулась. Как хорошо, что мать, будучи уталу, никогда не видела проку в антиопейских корсетах – даже в те времена, когда корсеты еще не вышли из моды! – По орфографии. По манере письма. Ранние тексты отличаются дефектными удвоенными согласными – то есть, вместо двух букв писцы зачастую изображали только одну, а двойной она должна быть, или нет, приходилось догадываться. Вот, кстати, откуда в твоем переводе взялось «спали» вместо «выросли»: ты не знала, что писец имел в виду удвоенную, геминированную «м». Еще язык этих табличек столь архаичен, что многие слова записаны в виде трехконсонантных корневых логограмм, и каждая может означать любое из дюжины существительных или глаголов, образованных от данного корня. Кора недоуменно подняла брови. – И как же предлагалось понять, какое? – Догадываться, – пожав плечами, ответила я. Недоумение во взгляде Коры сменилось нескрываемым возмущением. Руку на солнце: в жизни еще не видала, чтоб кто-либо так возмущался по поводу орфографии! – Такова уж драконианская письменность, – продолжала я, будто надеясь дальнейшими объяснениями умиротворить ее гнев. – Иногда символ следует понимать буквально, как слово – вот например, «гальбу», то есть, «сердце». Иногда его нужно читать в фонетическом слоговом значении, «лал». А иногда он служит детерминативом – то есть, совсем никак не читается, а вставлен затем, чтоб сообщить нам нечто о следующем, основном знаке. Детерминатив «сердце» указывает на то, что основной символ означает человека или людей, пусть даже с виду на это и не похоже. «Три сердца тростника» – на самом деле «три народа», в смысле рас или национальностей. Какое-то время Кора лишь разевала рот, мыча что-то невнятное. – Но как же такие тексты читают? – спросила она наконец. – С великим трудом, – пожав плечами, ответила я. – Теперь понимаешь, отчего я не могу попросту взять да прочесть эти таблички, будто меню в тьессинском ресторане? – Да, но как все это читали они? Сами древние дракониане? – Точно так же, как и мы, – рассмеялась я. – Один из первых текстов, переведенных гранпапá целиком, оказался письмом молодого писца-аневраи в родную деревню, к жрецу, с жалобами на ненавистные его сердцу детерминативы и на наставника, нещадно бьющего его палкой всякий раз, как он не распознает дефектной удвоенной согласной при чтении. – Абсолютно иррационально! – сказала Кора, кипя от негодования. – Столько возможностей ошибиться в понимании смысла… – Да, но со временем оплошность, как правило, замечаешь. Владея драконианским свободно, как древние, мы ошибались бы реже, но, разумеется, постоянно пополняем словарный запас. Кстати заметить, со времен Камня Великого Порога мы проделали немалый путь вперед, и сейчас можем прочесть очень многое… однако дело все еще движется медленно. Вряд ли все это ее в чем-либо убедило, однако, сказать по правде… а было ли, в чем убеждать? Драконианская письменность, если на то пошло, действительно крайне иррациональна. Но то была первая письменность, изобретенная кем-либо на всем белом свете, и стоит ли упрекать аневраи, если с первого раза получилось не очень? К тому же, если подумать как следует, вышло у них так хорошо, что их тексты прожили не одну тысячу лет, и сегодня мы можем прочесть их – пусть даже с превеликим трудом. Счастье мое, если хоть что-нибудь, сделанное мной, проживет срок в тысячу раз меньший! А между тем в зачине упоминается некий драконианин, который «первым записал речь на глине». Если далее следует мифическое сказание, оно вполне может описывать, как была создана грамота и многое другое. Интересно, во многом ли эта история будет похожа на те, что помнят в наши дни? Табличка I. «Сказ о Сотворении» переведено Одри Кэмхерст Прежде городов, прежде нив, прежде железа, прежде времени, сошлись вместе трое, звавшиеся Тем, Что Без Остановки Движется, Тем, Что Стоит Незыблемо, и Тем, Что Весь Мир Озаряет; звавшиеся Порождающим Ветер, Всему Основанием и Верх И Низ Сотворившим. Вместе они создали мир, создали небо и землю, дожди и реки, и все, что летает, и бегает, и обитает в земле. Создали трое все это, но по-прежнему было им одиноко. И сказали они друг дружке: – Кто здесь способен познать нас? Кто станет воспевать имена наши и возносить нам хвалы? Кто, глядя на наше творение, оценит его красоту? И вот сошлись они, трое, на высочайшей вершине, там, где Движущееся Непрестанно встречается со Стоящим Незыблемо, а Озаряющее Мир улыбается всей земле; там, где гора дышит в небеса дымом[2], в месте, зовущемся Курильницей Небосвода. Тут Порождающее Ветер и говорит: – Я сотворю существо, что познает великолепие неба. Воспарив в вышине, узрит оно всё, посмотрит на наше творение и восхитится его красотой. С тем ухватило оно ветер, сплело его в косу из множества прядей, множества штормов и вьюг, прибавило влагу дождя, дабы ветрам придать осязаемость, и пустило творение свое на волю. Воспарил в небо первый иссур[3], и возрадовалось Движущееся Непрестанно. Глядя на сотворенное троими с небес, его создание вправду видело все. Однако творение Движущегося Непрестанно оказалось не без изъяна. Глядеть-то оно глядело, но ничего не постигало. Не познавало троих. Не воспевало их имена и хвалы им не возносило. Воплощение красоты, оно лишено было чувства прекрасного. Разума лишено. Тут Всему Основание и говорит: – Я сделаю кое-что получше. Вылеплю я существо, что познает щедрость земли. С земли оно все разглядит, осмотрит весь мир да ощупает, и восхитится его красотой. С тем зачерпнуло оно толику глины, почвы да камня, корнями растений земных связало слепленное воедино и пустило творение свое на волю. Пошел по земле первый аму[4], и возрадовалось Стоящее Незыблемо. Глядя на сотворенное троими с земли, его творение вправду осмотрело весь мир да ощупало. Однако творение Стоящего Незыблемо оказалось не без изъяна. Видеть-то оно видело, щупать-то щупало, а восхищаться не торопилось. Познав троих, в гордыне своей ни воспевать их имен, ни возносить им хвалы не желало. Воплощение разума, оно лишено было смирения, дабы склониться перед троими в знак благодарности. Тут Озаряющее Мир и говорит: – Надо нам сделать кого-то еще. Прекрасного, как иссур, и разумного, как аму. Пусть сочетается в нем все лучшее, что имеется у обоих, пусть оно обладает тем, чего каждому из них не хватает. Какой ему придать облик, я знаю, но, чтоб сделать его как следует, нужно нам потрудиться всем вместе, втроем. С тем взяли они ветер и взяли землю, и сотворили из них существо с крыльями иссура и глазами аму. Из штормов и камня его сотворили, из влаги дождей, из корней растений земных. Пришел тут иссур и, благословляя, дохнул на него. Пришел и аму и принес ему в дар свою кровь. Ну, а напоследок Верх И Низ Сотворившее одарило творение их своим светом, божественной искрой, дабы постигло оно троих и вознесло им хвалу.