– Зои! – У меня же все выходные впереди! – возразила я, наполняя раковину водой. – А задали всего ответить на десять вопросов по математике и написать вступление к курсовой работе по английскому. – Курсовая работа? Ты про это ничего не говорила! – Всего лишь вступительный абзац. – И все равно нельзя делать это впопыхах. – Я и не собиралась впопыхах, – пробурчала я, отскребая с тарелки томатно-чесночный соус. – Я люблю английский и знаю, что мне делать. – Я тебе помогу. – Да нет, мам, не надо. У меня все конспекты есть. Целая тетрадка. Я поставила чистую тарелку в сушку, мама тем временем шарила в холодильнике – чего бы такого съесть. – Ну, тогда я проверю, когда ты все напишешь. Язык для юриста – это важно. – И для писателя тоже, – тихонько, чтобы она не услыхала, добавила я. Мама вытащила из холодильника салат и помидор, слегка сдавила его пальцами – спелый ли? – Сойдет. Хотя есть особо не хочется. – Вы с папой хотите устроить патио? – вдруг сорвалось у меня с языка. – Патио? Нет. С чего ты взяла? Я принялась за другую тарелку. – Так просто. На следующий день у нас был праздник – Ночь костров. Я, может быть, ошибаюсь, мистер Харрис, но, по-моему, вы, американцы, не отмечаете этот праздник, поэтому я прямо сейчас все вам про него расскажу. Четыреста лет тому назад – 5 ноября 1605 года, если точно, Гай Фокс и его друзья решили взорвать здание парламента, чтобы убить короля. Сам Гай Фокс должен был запалить порох в погребе, да только ничего не вышло, покушение провалилось, и все до того обрадовались, что принялись жечь костры и устраивать вечеринки, чтобы отпраздновать это дело. С тех пор так и повелось – 5 ноября все делают чучела Гая Фокса (берут старую одежду и набивают газетами, The Sun, например, или The Times, если хотите, чтоб руки-ноги у него получше выглядели), а потом швыряют чучело в огонь. По мне, так это не очень хорошо – все едят яблоки в карамели, а Гай Фокс горит в огне за преступление, которое он даже не совершил. А вообще-то весело – костры повсюду, бенгальские огни сыплют искры, дым кругом. Волосы потом еще долго дымом пахнут. Наш местный праздник устраивали в парке за пределами центральных городских кварталов. Представьте себе: зеленые лужайки, велосипедные дорожки, тропинки, рощи и бурная река. Папа высадил меня у входа, у высоких железных ворот. Воздух благоухал свободой. Ну, и еще, если вам угодно, хот-догами, дымом и сахарной ватой. Однако свобода перекрывала все. В самой середине парка пылал костер, оранжевый, и красный, и с желтыми переливами. К нему тянулись толпы людей, словно мошки на свет. И одной из мошек была я. И я, впервые за долгие недели расправив крылья, летела на пламя костра. Лорен сидела на скамейке. Я подкралась сзади и как ткну пальцами ей в бока! А она как заорет: ББББББББББ!.. Вот именно так, во весь голос. Аж эхо раскатилось по всему парку и окрестностям, огромным, как вселенная, открытая для исследования. Я шлепнулась рядом с Лорен на скамейку, и мы болтали, болтали без конца, уплетая сахарную вату, а костер превращал ночь в текучее золото. От этой ваты – ужасно она сладкая – мне захотелось пить. Я оставила Лорен сторожить скамейку, а сама отправилась на поиски какой-нибудь воды. Вдоль реки растянулся длинный ряд ларьков, палаток, прилавков с футболками, украшениями, дурацкими игрушками. Струилась река, клубился дым, кричали, зазывая, продавцы, а я все разыскивала, где бы чего-нибудь попить. Какой-то бородач сунул мне под нос красную машинку Ferrari. О такой, только настоящей, давно мечтал папа. Я остановилась и купила машинку, а то он так переживает из-за дедушки. Расплачиваясь, я увидела Кареглазого. Он стоял возле самой кромки полыхающего костра. Знаю-знаю, здесь надо бы создать напряжение, тем более что мы проходили на английском, как это делается с помощью «рубленых фраз» и пауз, и намеков, нагнетающих тревогу. Но дело в том, мистер Харрис, что это живая жизнь, не беллетристика, и я хочу описать, как все было в действительности. В жизни события не идут чинно-благородно от завязки к кульминации, они происходят с бухты-барахты, без всякого предупреждения. Как в тот раз, когда папа сбил собаку. В книжке, несомненно, сначала была бы пара случаев, про которые говорят: еще бы чуть-чуть и… Предзнаменования то есть. Быть может, даже папа, круто заворачивая за угол, услыхал бы собачий лай, и читатель догадался бы – сейчас произойдет нечто скверное. А в жизни папа возвращался из супермаркета, светило солнце, радио пело про «Танцующую королеву»; машина подскочила на «лежачем полицейском», а оказалось – это немецкая овчарка. Вот и на костре было так же. Никакой подготовки. Никаких предупреждений. Только я отвернулась от прилавка и раз – вижу его, Кареглазого парня. Вот так просто. – Твоя машина. – Что? Бородач протянул Ferrari: – Твоя машина. Я сунула машинку в карман, не спуская глаз с парня. Он стоял в футболке с белой надписью на груди, уставившись на пламя и глубоко задумавшись о чем-то, без сомнения, важном. Я представила себе облако мыслей над его головой и как я рыбкой ныряю в самую его середину. Я забыла про собственную жажду. Забыла про Лорен. С бьющимся сердцем я торопливо двинулась к костру, проталкиваясь вперед мимо папаши с дочкой на плечах, мимо женщины с пуделем в клетчатом пальтишке. Пылающими кусочками янтаря взлетали искры и, поднявшись высоко над языками пламени, чернели. – Бросать? – крикнул кто-то. Толпа одобрительно загудела. Какой-то дядька поднял чучело Гая Фокса с маской вместо лица, в черных штанах и вязаной кофте. – Бросать его? – заорал дядька еще громче. Девочка на плечах у отца радостно захлопала в ладоши. Даже пудель завилял хвостом. Кареглазый зевнул и отвернулся. Я протиснулась еще немного вперед, чтобы меня заметили. Дядька, ухватив Гая Фокса за ногу и за руку, раскачивал его туда-сюда, туда-сюда. Голова чучела скользнула над огнем. Толпа взревела, я даже вздрогнула. – Раз… Все вытянули шеи, чтобы лучше видеть. – Два… Теперь считали все хором: – Три! Огонь фыркнул. Гай Фокс взлетел вверх, и в тот миг, когда он исчез в пламени костра, парень отвернулся от толпы и взглянул прямо на меня. Надпись у него на груди гласила: «Спасите Гая Фокса». Секунд пять мы взирали друг на друга, потом парень улыбнулся: – Привет. Всего одно слово, а я уже на седьмом небе! Костер исчез. Люди тоже. Были только мы с Кареглазым и наши взгляды, летящие навстречу друг другу в самом центре вселенной. – Симпатичная футболка, – вымолвила я наконец. – Мне всегда его жалко, Гая Фокса. – Хотя он и злодей? – У Гая Фокса имелись свои причины. Кто знает, может, они были уважительными. Глаза у парня озорно блеснули. – Уважительные причины совершить плохой поступок… Интересно. – Очень интересно. – Тот провод, что соединял нас с ним, раскалился добела. Я покраснела и отвернулась. Где-то далеко-далеко, на краю земли, плавилась маска чучела. – Нет ничего лучше, чем старое доброе сожжение на костре, чтобы сплотить людей, – усмехнулся парень. – Теперь, может, пора метнуть туда же и пуделя. – Я покатилась со смеху, потому что пес так и зашелся лаем, пушистая клетчатая ярость. Парень покачал головой: – Шотландец, надо думать. Если так, я помилую хозяев. Как тебя зовут? – вдруг спросил он. На этот раз я сказала ему. Три слога, как незнакомые, скользнули с губ. – Лучше, чем Птичья девочка, – заметил парень, – как я мысленно называл тебя после вечеринки. Или Мышеловка. У меня екнуло сердце. Тысячу раз подряд екнуло. Он тоже думал обо мне! – Надо полагать, и тебя зовут не Кареглазым парнем. – Это мое второе имя. А первое – Арон. В то же мгновение (я и слова сказать не успела) на плечо Арона легла чья-то рука. – Привет! – сказала какая-то девчонка. Одно это слово – и я рухнула с небес на землю. У нее были длинные рыжие, как огонь, волосы. И черное, как уголь, пальто. А ее улыбка, предназначенная Арону, еще долго жгла мне душу. – А вот и ты! – Он притянул ее к себе и обнял. Она выглянула из-за его плеча – матовая кожа с идеальным количеством веснушек и прямой нос, сделавший бы честь любому пластическому хирургу. – Мне нужно с тобой поговорить, – шепнула она, положив пальцы ему на затылок. – Не вопрос! – отозвался он. Я-то ждала совсем другого ответа, но собралась с силами и лишь небрежно улыбнулась, когда он, извинившись, шагнул ближе к жару костра для разговора. Я посмотрела на часы. Четверть десятого. Через сорок пять минут за мной заедет мама. Через сорок четыре минуты. Через сорок три… – Ага, вот ты где! Я уж думала, тебя прикончили или еще что. – Ко мне подскочила сердитая Лорен. – Где тебя носило? Я протянула руки к огню, зябко повела плечами для виду: – Да просто окоченела. – Могла бы предупредить. Я сама чертовски замерзла. И подыхаю – пить хочу. Скамейку пришлось уступить. Положила на нее сумку, а тут старикан подваливает и начинает, типа, «Места занимать нельзя!» и давай разоряться, его жене, типа, нужно отдохнуть. – Какой заботливый. – Какой чокнутый! Он же один был. Как пить дать, из тех, кто видит то, чего нет. Ну, знаешь, некрофилия или как ее там. Я спрятала улыбку. – Ты хочешь сказать – шизофрения.