Студенты заорали, Артём тоже не огорчился — жрать ему по-прежнему хотелось постоянно. — Только нам его не довезли почему-то, — с улыбкой сбил настрой Борис Лукьянович. — Артём, может, сходишь, узнаешь, в чём дело? Понадеявшись, что Ксива уже в роте и с ним удастся разминуться, Артём поспешил в монастырь — через Никольские ворота — на главную кухню. Проследовал с главного входа мимо поста с оловянным выражением лица — даже не окликнули, хотя лагерникам в рабочие помещения главкухни было, естественно, нельзя. Старший повар шёл навстречу в сапогах, в грязном и чёрном фартуке, с топором, Артёма узнал и смотрел на него с некоторым напряжением, не моргая своим единственным глазом с выжженными ресницами и отсутствующей бровью. Артём опять не представился, но сразу поинтересовался, в чём дело и где обед спортсекции, которая по личному приказу начлагеря готовится к олимпиаде в честь революционной годовщины? Может быть, написать докладную Фёдору Ивановичу? Артём нарочно сказал «Фёдору Ивановичу» — так звучало куда убедительней: будто бы он только что сидел с ним за одним столом и пришёл разузнать имена и должности саботажников. — Что такое? — прорычал повар. — Я велел! Слова у него были будто порубленные топором, как мясные обрезки: «…шэтэ так? Я влел!» От греха подальше Артём ушёл дожидаться на улице: вроде как в начальственном раздражении захотел перекурить. Баки с горячим обедом вынесли через три минуты. «В следующий раз, — отчитался себе Артём, поспешая за кухонным нарядом, — когда тебя соберутся бить блатные, Бурцев и десятник Сорокин, к ним присоединится одноглазый повар с половником и разнесёт тебе им башку, наконец». Площадь была почти пуста — только олень Мишка караулил кого-нибудь с сахарком, а Блэк присматривал за олешкой. Блатные не заставили себя ждать: Артём услышал их голоса и оглянулся, они были совсем рядом. — Я эту суку из окна заметил, — скалился рыбьими зубками Жабра. Видимо, пока Артём ходил на кухню, тот успел найти в двенадцатой Ксиву и Шафербекова. Четвёртым с ними торопился какой-то леопард, преисполненный интереса к тому, как пойманного фраера сейчас разделают на куски или хотя бы проткнут. — Товарищ часовой! Товарищ красноармеец! — заорал Артём, называя служивого человека «товарищем», что было запрещено — только «гражданин»! — и побежал к монастырским воротам, слыша топот за спиной. «У Ксивы ботинки были разваленные, ему бегать неудобно!» — успел вспомнить Артём. Вслед им залаял, а потом и побежал, скоро нагнав Артёма, Блэк. — Эй, не кусайся! Эй! — попросил на бегу Артём, потому что пёс нёсся ровно у его ног, скаля зубы. Зато олень Мишка никуда не побежал, но вспрыгивал на месте, подкидывая зад. Бежавший босиком леопард нагнал Артёма почти у ворот, вцепился в пиджак, надрывая рукав. — Чего ещё? — спросил красноармеец, не понимая, что творится. — Ну-ка, тпру все! Щас пальну промеж глаз! — Он действительно передёрнул затвор и поднял винтовку. Остановился только кухонный наряд с баком, Шафербеков же с Жаброй и Ксивой тоже добежали прямо до поста и стояли теперь возле Артёма. Он быстро переводил глаза с одного поганого лица на другое. Блэк крутился под ногами, коротко полаивая на людей. — Мне надо выйти, — сказал Артём, подавая пропуск красноармейцу, и пихнул в лоб леопарда, так и не отпускавшего рукав. — А чего орал? — спросил красноармеец, возвращая пропуск. Артём ничего не ответил и шагнул за ворота, забрав свою бумагу и не глядя сунув её в карман. С той стороны ворот остановился и, тяжело дыша, развернулся к блатным, так и стоявшим возле поста. Артём чувствовал, что спина его была горяча и затылок пылал, как обожжённый. Но тут же осознал, насколько забавна ситуация: он стоял здесь, а эти там — и выйти они не могли, пропусков у них не было: даже Ксива ходил на лесные работы с десятником. Выпустили кухонный наряд с баками — они, поваром настропалённые, заторопились в сторону спортсекции. — Жабра, иди сюда, — ласково позвал Артём. — Мармелада дам. Хочешь мармелада? — Он действительно достал из кармана приобретённую с утра мармеладку. — Лови! — и кинул. — …Смотри только, чтоб рот не надорвался опять! Мармелад поднял леопард и тут же проглотил, не жуя. — Ксива! — крикнул Артём. — Не ссы криво! Вспомнил и про Шафербекова: Афанасьев на вениках рассказывал, как этот тип покромсал жену, сложил в корзину и переправил в Шемаху. — Шафербе-е-еков! — протянул Артём. — Тебе, говорят, жена посылку прислала из Шемахи? Или жену в посылке прислали? Я так и не понял! Сходи на почту, выясни? Жабра и Ксива стояли, раскрыв рты, вне себя от злости — у Ксивы даже нос посинел. Улыбался и щурился Шафербеков — будто Артём его слепил. — Ну-ка, пошли вон, — велел красноармеец блатным и, оглянувшись к Артёму, добавил: — И ты шлёпай отсюда, потешник. Блатные отошли и сели возле монастырской стены. «Получше тебе, блудень соловецкий?» — спросил себя Артём, подрагивая от удовольствия, словно ему красивая, сисястая девка с длинными крашеными ногтями почесала спину и подула на шею. «Ещё бы! — ответил себе же взбудораженно. — …Только как я пойду назад? Не просить же красноармейца препроводить меня до кельи?» Поймал и раздавил пальцем большую каплю пота, скатившуюся из-под волос по лбу. Навстречу спешил Борис Лукьянович — от нечего делать Артём его подробно рассматривал: брюки клёш, тельняшка, весь полный сил, плечи бугрятся, шея кабанья, уши, как у всех здоровых людей, — маленькие. — Слушай, ну! — начал Борис Лукьянович ещё за несколько шагов. — Я на тебя прямо-таки любуюсь! Обед, вижу, несут бегом! Что ты им сказал такое на кухне? Не отвечая, Артём ждал, когда Борис Лукьянович поравняется с ним, и только улыбался. — Искал тебя, отлично, что нашёлся, — сказал Борис Лукьянович, подойдя и не замечая некоторой взвинченности в лице Артёма, зато обратил внимание на другое: — О, у тебя рукав надорван… Смотри, сейчас будет совещание у Эйхманиса. Скажу, что ты мой помощник, и вместе зайдём, да? Ты хорошо говоришь. Вступишь, если возникнет необходимость. Тем более что там Граков будет всё слушать опять и записывать. Так что нужны правильные речи. Я их не умею. — И я не умею, — ответил Артём, толком не успевший успокоиться после случившегося. — Ты всё отлично умеешь! — убеждённо сказал Борис Лукьянович. — …Без обеда перетерпишь? Я тоже голодный. А после совещания сразу пойдёшь отдыхать. Артём понадеялся, что блатные ушли: но нет, так и сидели там же. Вскинулись удивлённо, леопард встал и почесал в промежности. — Чего, опять назад? — спросил красноармеец Артёма. Поискав, Артём нашёл в кармане пропуск — весь в горчице и сальных пятнах. — На суп его можно пустить, — сказал красноармеец, возвращая бумагу. Вздохнув, Артём шагнул за Борисом Лукьяновичем. Блатные поднялись и медленно тронулись им навстречу. — Почему не в роте? — заорал на них вдруг налетевший, как вихорь, Бурцев. — Наряд отменили? Здесь объявили привал? Или открыли бульвар? Ксива при виде Бурцева сдал два шага назад, Шафербеков — один. — Ты кто такой? — заорал Бурцев на Жабру. — Какая рота? Жабра шмыгнул носом и быстро пошёл в сторону лазарета, напряжённый всем лицом, будто пересчитывая зубы во рту. Ксиву с Шафербековым Бурцев так и не тронул, а на леопарда замахнулся стилетом: — Пошёл прочь, дрянь! Через полминуты все разошлись, остался один Бурцев, Артём с Борисом Лукьяновичем прошли мимо. Сапоги на Бурцеве были новые, отличные и начищенные до блеска. С Артёмом он не поздоровался. * * * Прошли через монастырский двор и вышли с другой стороны — Управление лагерем располагалось в здании на причале. Через эти ворота заключённых не выпускали, но Борис Лукьянович, видимо, имел особый документ. Кабинет у Эйхманиса был просторный, полный воздуха. На столе стоял графин с чистой водой. Портретов на стенах не было, только самодельная карта Соловецкого острова с многочисленными флажками. «Кто-то из заключённых рисовал наверняка», — подумал Артём. Когда входили, Эйхманис поднял глаза и ничего не сказал.