По пути его поймал Борис Лукьянович. — Слушай, Артём, а ты всё равно худоват что-то, — сказал он. — Давай выпишем тебе ещё и сухпай? С завтрашнего дня? Денежное довольствие — как бойцу, а сухпай — как агитатору, верно? Больше ни с кем Борис Лукьянович таким добрым и шутливым тоном не разговаривал. * * * «Вчера не явились, значит, сегодня прямо из кельи заберут», — предполагал Артём, чувствуя тяжесть на сердце. Отчего-то вызов в ИСО пугал его даже больше, чем возможность встретить блатных на входе в Наместнический корпус. «Оттого, что бесчестье страшнее смерти», — патетично произнёс Артём про себя, заранее зная, что всё это глупые слова, блажь. По дороге в кремль Артём решительно свернул в «Розмаг» и приобрёл чугунок: «…хоть покормить себя горячим перед грехопадением». Деньги теперь он носил при себе: это как-то придавало ему сил — возникало обманчивое ощущение свободы и весомости. «А начнёшь стучать, — подзуживал себя Артём, — тебе ещё один паёк назначат, третий. Всегда будут рубли на кармане. Разъешься. Станешь масляный, медленный, щекастый…» Представил, как, икая, переходит кремлёвский двор, жирный, что твой нэпман; стало чуть забавней на душе. На главной кухне по бумаге Бориса Лукьяновича старший повар выдал ему сухпай, да ещё с капустой, с головкой чеснока, с жирами… Повар — нестерпимо пропахший баландой, рыбой, пшёнкой и гречкой, бритый наголо, с единственным глазом мужичина — внимательно осмотрел Артёма, пытаясь на всякий случай понять, что за тип перед ним и отчего ему улучшенный паёк. Артём подмигнул повару. Как-то было диковато подмигивать одноглазому. «Пусть думает, что я главный лагерный стукач, — продолжал Артём насмехаться над самим собою, унося паёк, — …пусть догадается по моей наглой морде, что я отсидел своё и остался вольняшкой в монастыре из природной склонности к подлости и лизоблюдству! За это меня и кормят!» Ни блатные, ни красноармейцы не ждали Артёма у корпуса. Он спешил ко входу в свою роту так, словно о нём печалились в келье сорок ласковых сестёр. …или лучше одна, и не сестра вовсе. «Может, Галина забыла про меня? — думал Артём, хрустя капустным листом и резво, пока никто не окликнул, поднимаясь на свой второй этаж. — Или ИСО так и не сможет меня найти? Потеряют в бумагах, подумают, что заключённого Горяинова услали на дальнюю командировку, и забудут до конца срока? Так ведь бывает?» Он готов был поверить во что угодно, лишь бы не встречаться с этой тонкогубой тварью больше никогда. В келье на своей незастеленной лежанке полулежал смурной Осип с каким-то, без обложки, учебником. «Осип дома», — с тёплым чувством отметил Артём, словно его учёный товарищ тоже мог послужить ему защитой. Заодно поймал себя на мысли, что говорит «дома» про эту их клеть, а вот двенадцатую роту, прежний помойный клоповник, никогда так не называл. — Давайте-ка приготовим щи, Осип? — предложил Артём с порога. — Вы умеете? — недоверчиво спросил Осип, облизнувшись. Артём умел. Облизывался Осип только в хорошем настроении, заметил Артём. В плохом, напротив, держал рот запечатанным и сухим. Печь в коридоре уже кто-то растопил, Артём подбросил поленьев и скорей, пока не заняли место, приспособил свой новый чугунок. Через полтора часа всё было готово. — Водоросли штормами выбрасывает на берег, — рассказывал Осип про свою работу, держа миску обеими руками за края, словно та могла упрыгать куда-нибудь. — Образуются валы в несколько километров длиной. Они все съедобны, ядовитых водорослей нет. В Англии, Японии, Шотландии из них делают много вкусного. Конфеты, варенье, бланманже. — Так вы этим занимаетесь? — дурачился вспотевший от долгой суеты возле печки Артём, разливая щи. — Принесёте бланманже из водорослей попробовать? — Нет, не этим… — отвечал Осип, внимательно глядя то в свою миску, то в чугунок. — Да, делают бламанже. А ещё мороженое, квашенку, печенье. Но мы пока что занимаемся другим, ибо советской власти не до печенья. Ей нужен вышеназванный йод, чтобы залечивать свои раны. Осип всегда острил весьма едко и совершенно без улыбки. Юмор подтверждал, что этот человек не настолько рассеян и потерян, как то могло показаться на первый взгляд. — Помимо того, — продолжал он в той же интонации, — из йода можно делать клеящее вещество альгин, целлюлозу, калийные соли. — Но вы пока делаете только йод? — уточнил Артём. — Да, — коротко ответил Осип, зачерпнул ложкой щи и некоторое время держал ложку над миской, не обращая на неё внимания. — Водоросли испепеляют, выщелачивают водой и в этой воде освобождают йод от йодистого калия. Всё очень просто. Для более масштабной работы пока нет возможностей. Хотя у товарища Эйхманиса, естественно, огромные планы. Осип наконец попробовал щи, Артём был уверен, что он даже не заметит, что съел, но всё случилось ровно наоборот. — Это очень вкусно, — сказал Осип с достоинством. — Нау́чите меня? Артём размашисто кивнул. К нему откуда-то пришло сильное настроение. — Большевики вообще обожают всё планировать, заносить в графы и распределять, — продолжил Осип, поднося ко рту следующую ложку. — Это какой-то особый тип психической болезни: сумасшедшие, но подходящие ко всему строго научно. Артём весело скосился на дверь и перевёл тему: — Вы общались с Эйхманисом? — спросил он насколько мог просто и даже легкомысленно, чтоб настроить и Осипа на этот лад. — Естественно, общался. И сразу потребовал от него привести сюда мою маму. «В тюрьму?» — хотел пошутить Артём, но не стал. — И он? — спросил. — Немедленно согласился, — гордо сказал Осип. — А зачем вам мама, Осип? — Ей без меня плохо, — ответил он уверенно, — а мне она необходима для нормальной работы. — А как вам Эйхманис показался? — спросил Артём. — Начальник лагеря — и, значит, подонок, иначе как бы он им стал? — ответил Осип очень просто. — Так… — сказал Артём, подняв ложку вертикально, словно собирался ей ударить Осипа в умный лоб. — Что там ещё делают вкусное из водорослей? * * * С утренней разминки Бориса Лукьяновича вызвали в Культурно-воспитательную часть. — Артём, проведи? — попросил он коротко, как о чём-то само собой разумеющемся. Дело нехитрое — провёл. Час спустя Борис Лукьянович вернулся, но только на минуту, и попросил Артёма отследить, чтоб брусья врыли где надо, а не где попало. Брусья вскоре принесли. Дело несложное — проследил. В остальное время Артём истязал себя на турнике. С баланами это всё было несравнимо. «…И не следит никто, — наслаждался Артём. — Хочу — вишу, хочу — сижу, хочу — в небо гляжу». Глядел он, впрочем, даже раскачиваясь на турнике, всё больше на дорогу из монастыря: не спешат ли красноармейцы из полка охраны препроводить его в ИСО, а то там Галина заждалась. Вместо красноармейцев увидел Ксиву, который с лесного наряда плёлся под конвоем на обед в числе таких же умаянных лагерников, как и он. Издалека было не понять, смотрит Ксива на Артёма или ему не до того. После обеда запал спортсекции подстихал: на одном сухпае, подкрепляясь хлебом с морковью, сложно было до самого вечера задорно тягать гири и бодро бегать. Но вернулся Борис Лукьянович, и Артём с удовольствием решил, что теперь это не его головная боль: пусть старший следит за всеми и погоняет их. Борис Лукьянович явился без пополнения, зато с доброй вестью. — Друзья и товарищи! — объявил он. — С нынешнего дня помимо денежного довольствия мы будем иметь ежедневную горячую кормёжку на обед!