— Мне нехорошо, сеньор Корта. Не уверен, что могу остаться до конца игры. И Лукас позади него. Его рубашка такая свежая, складки такие ровные, нагрудный платок такой безупречный. — Мне жаль это слышать, мистер Ань. Такое зрелище. Неужели вас расстроил логотип, который мы выбрали для их рубашек? Интересная компания, этот «Золотой Феникс». Мне было на удивление трудно установить, чем они на самом деле занимаются. Судя по моему расследованию, они существуют только для того, чтобы перенаправлять выделяемые на развитие инфраструктуры фонды с помощью серии компаний-пустышек, зарегистрированных в налоговых гаванях — многие из них здесь, на Луне, — согласно закономерности, которую даже мне нелегко распутать. Если вы не хотите следить за игрой — «Тигры» победят, мальчики Рафы в ужасной форме весь сезон, — может быть, нам стоит поговорить о вашей связи с «Золотым фениксом». Видите ли, я могу ее обнародовать. Ваше правительство, похоже, в очередной раз принялось закручивать гайки коррупционерам. Наказания довольно суровые. Или я могу все скрыть. Рафа может убрать с поля эти майки. Вам решать. Мы также можем побеседовать о будущих потребностях Китайской корпорации энергетических инвестиций в гелии-3. «Корта Элиу», безусловно, способна их удовлетворить. Игра продлится час. Уверен, этого времени достаточно, чтобы заключить сделку. Рука на плече уводит Ань Сюина обратно в директорскую ложу. Прежде чем закрыть дверь, Лукас кивает старшему брату. «Рэйчел права, — думает Рафа. — Ты умнее меня». Потом раздается свисток, и мяч взлетает. Игра началась! Один час плюс минутные перерывы. «Тигры» побеждают; 31:15. Разгром. Джейден Сунь ликует, Рафа Корта в унынии. Лукас никогда не ошибается по поводу того, чем заканчиваются игры. В трамвае будет только одна пассажирка. Охрана Боа-Виста предупреждена. Наблюдение следует вести тайно. Пассажирку ни при каких обстоятельствах нельзя обыскивать. Она приезжает по личному приглашению Адрианы Корты. Вагон въезжает на станцию Боа-Виста. Женщина, которая ступает на полированный камень, высокого роста даже по лунным меркам; она темноликая и темноглазая, худая, как лезвие. На ней просторные белые одежды: платье со множеством юбок, свободный тюрбан. Цвета: тканая накидка, зелено-золотая и синяя; ряды за рядами тяжелых бус на шее, золотые обручи в каждом ухе и на каждом пальце. Просторная одежда подчеркивает ее высокий рост и худобу. У женщины нет фамильяра; его отсутствие похоже на утраченную конечность. Охранники выпрямляют спины. Она искрится харизмой. Они бы и не помыслили о том, чтобы ее обыскать. — Ирман, — говорит Нильсон Нуньес, управляющий Боа-Виста. Она признает его легчайшим кивком. В саду семьи Корта женщина останавливается. Смотрит вверх, на небесные панели, и моргает в свете фальшивого солнца. Обозревает огромные каменные лица ориша, беззвучно проговаривает имя каждого из них. — Ирман? Кивок. Вперед. Адриана Корта ждет в павильоне Сан-Себастиан, собрании колонн и куполов в высшей точке наклонной лавовой трубки. Потоки воды стремительно текут между его столпами. Два кресла, стол. Самовар с мятным чаем. Адриана Корта, одетая в домашние брюки и мягкую шелковую блузу, встает. — Ирман Лоа. — Сеньора Корта. Я принесла вам самые сердечные приветствия сестринства и благословения святых и ориша. — Спасибо, сестра. Чаю? — Адриана Корта наливает в стакан мятный чай. — Как бы мне хотелось, чтобы мы могли выращивать в этом мире кофе. Прошло почти пятьдесят лет с моей последней арабики. Женщина садится, но не прикасается к стакану. — Сочувствую по поводу недавних неприятностей в вашей семье, — говорит она. — Мы выжили, — отвечает Адриана. Отпивает мятный чай и морщится: — Мерзость. Никогда я не перестану за них переживать. Рафа не уступит Робсона. Карлиньос раздражен из-за того, что не может вернуться к полевой работе. Ариэль опять в Меридиане. Лукасинью сбежал. Лукас заморозил его счет, но это мальчишку не остановит. Он в большей степени похож на своего отца, чем Лукасу кажется. Ирман Лоа поднимает крест из каскада своих бус, подносит к губам и целует распятого человека. — Да защитят вас святые и ориша. А Вагнер? Адриана Корта отметает вопрос, задавая свой: — А вы? ваш труд теперь в безопасности? — И святой, и грешник платят налог на воздух, — говорит ирман Лоа. — А католицизм все еще настроен против нас. С другой стороны, фестиваль в честь Успения Пресвятой Богородицы оказался самым успешным из всех, что мы проводили. Ваше покровительство — неизменное благословение для нас. Так редко удается найти кого-то, с кем мы мыслим одинаково; не всякий век такое случается. — Вы инвестируете в людей. Я инвестирую в технологии. Наши долгосрочные цели неизбежно совпадут. Лучше пусть они совпадут сейчас, чтобы узнали друг друга, когда совпадут снова, сотни — тысячи — лет спустя. Мало кто из людей способен мыслить долгосрочно. По-настоящему долгосрочно. И вы, и мы — династии. Вдоль ручейка бежит Луна, привлеченная голосами: босоногая, в красном платье для игр. — Ты кто? — спрашивает она женщину в белом. — Это ирман Лоа из Сестер Владык Сего Часа, — говорит Адриана. — Мы пьем чай. — Она не пьет, — провозглашает Луна. — Что это у тебя над плечом, ночная бабочка? — говорит ирман Лоа. Луна кивает, все еще немного опасаясь худой женщины в белом, несмотря на ее улыбку. — Ее привлекает свет. Но из-за того, что она такая целеустремленная, ее легко отвлечь. Бабочка так хрупка, и все же она дочь Йеманжи. Она полна интуиции, эта ночная бабочка. Ее тянет к любви, а других тянет любить ее. — У тебя нет фамильяра, — говорит Луна. — Мы ими не пользуемся. Они зря занимают место. Мешают нам общаться. — Но ты можешь видеть моего. — Мы все носим линзы, анзинью. — Ирман Лоа достает из складок тюрбана маленький предмет и вкладывает его в ладошку Луны: миниатюрный оберег в виде русалки со звездой во лбу, напечатанный из пластика. — Владычица Вод. Она будет твоей подругой и укажет тебе путь к свету. Луна сжимает богиню в кулачке и вприпрыжку уносится по беспокойному ручью. — Это было очень мило с вашей стороны, — говорит Адриана. — Думаю, из всех своих внуков я Луну люблю больше остальных. Я за них боюсь. От шлепанцев к шлепанцам за три поколения. Знаете эту поговорку, сестра? Первое поколение вырастает из обуви для бедняков. Второе поколение создает богатства. Третье поколение их проматывает. И опять надевает шлепанцы. Долгосрочные проекты, сестра. — Почему вы меня сюда пригласили, сеньора Корта? — Хочу исповедаться. На бесстрастном лице ирман Лоа отражается удивление. — Со всем уважением, сеньора, вы не похожи на женщину, которая знает толк в грехах. — А Сестры — не та религия, которая знает толк в грехах. Я старая, сестра. Мне семьдесят девять лет. Биологически возраст не такой уж большой, но я старше многих вещей в этом мире. Я не была первой, но стала одной из немногих. Я пришла из пустоты — я была девушкой из ниоткуда — и построила все это прямо здесь, в небесах. Я хочу рассказать эту историю. Полностью. Со всем хорошим и плохим. Вы действительно думали, что мои деньги были просто подарком? — Сеньора Корта, простодушие и наивность — это разные вещи. — Будете приходить сюда раз в неделю, и я буду вам исповедоваться. Моя семья станет задавать вопросы — Лукас стремится меня защищать, — но они ничего не должны знать. Пока я не… — Адриана Корта умолкает. — Вы умираете, верно? — Да. Я держала все в тайне, разумеется. Знает только Элен ди Брага. Она прошла со мной через все. — Все уже очень далеко? — Далеко. Боль под контролем. Знаю, я возлагаю на ваши плечи тяжелое бремя. Что вы скажете Рафе, Ариэль, но большей частью Лукасу, решайте сами. Однако Лукас будет в особенности приставать, приставать и приставать. Ваша ложь должна быть герметичной, как повс-скаф. Если дети узнают, что я умираю, они разорвут друг друга на части. «Корта Элиу» падет. — Я бы хотела помолиться за вас, сеньора Корта. — Поступайте как знаете. Итак, я начинаю. Три Мое имя. Начнем с моего имени. Корта. Не португальское имя. Слово испанское: оно означает «рубка». На испанском это на самом деле не совсем имя, а звук, который катался по всему миру, от страны к стране, от языка к языку, и стал словом, а потом именем, и наконец его волнами принесло к берегам Бразилии. Когда подаешь заявку, чтобы отправиться на Луну, КРЛ настаивает на ДНК-тесте. Если планируешь остаться, если собираешься растить детей, КРЛ не нужно, чтобы в зрелом возрасте или в потомках проявились хронические генетические заболевания. Моя ДНК со всей Земли. Старый Свет, Новый Свет; Африка, Восточное Средиземноморье, Западное Средиземноморье, тупи, японцы, норвежцы. Я планета, заключенная в одной женщине. Адриана Корта. Адриана — в честь моей двоюродной бабки Адрианы. Мое самое четкое воспоминание о ней — то, как она играла на электрооргане. Она жила в маленькой квартирке, и посреди комнаты стоял огромный электроорган. Это была единственная ценная вещь, принадлежавшая ей, причем защищенная от грабителей: никто бы не смог вытащить орган из квартиры. Она играла, а мы танцевали вокруг. Нас было семеро. Байрон, Эмерсон, Элис, Адриана, Луис, Иден, Кайо. Я была средним ребенком. Хуже не придумаешь, чем быть средним ребенком. Но тебе многое сходит с рук, когда ты посередине. Твои братья и сестры — твой камуфляж. В доме всегда звучала музыка. Моя мама не умела играть ни на каком инструменте, но любила петь, и где-то всегда работало радио. Я выросла, слушая старую добрую музыку. Привезла ее с собой. Когда я работала на поверхности, она играла в моем шлеме. Лукас — единственный, кто унаследовал мою любовь к музыке. Жаль, что у него нет голоса. Адриана Арена ди Корта. Мою мать звали Мария Сесилия Арена. Она была медработником в католической благотворительной организации. Забота о детях, и никакой контрацепции. Я к ней несправедлива. Она работала в Вила-Каноас; провожать ее на пенсию пришла вся фавела[11]. Мой отец однажды обжег руку, когда варил какую-то деталь автомобиля. Он отправился к матери, чтобы она обработала ожог, и в итоге «приварил» себя к ней. Она была крупной, медлительной женщиной с неповоротливыми бедрами; после рождения Иден бросила работу и редко выходила из квартиры. Она и не пыталась бегать следом за нами, зато кричала. Ее громкий, зычный голос всегда в точности достигал ушей того, кому следовало услышать. Она была такой доброй. Папа ее обожал. У нее было плохое кровообращение и больное сердце. Почему медработники всегда самые нездоровые? Я все еще скучаю по ней. Из всех, кто там остался, о ней я думаю чаще всего. Адриана Мано ди Ферро Арена ди Корта. Мано ди Ферро. Железная Рука. Ну и имя, да? Мы все были Железные Руки, как мой отец и дядья. Это прозвище носил мой дедушка Диогу из Белу-Оризонти, который умер до моего рождения. Он работал в железных шахтах с четырнадцати лет, пока его не перестали нанимать, потому что он представлял опасность для себя и остальных. Десять миллионов тонн перелопатил. Я перелопатила еще больше. В тысячу раз больше. В десять тысяч раз больше. Если кого и можно назвать Железной Рукой, то меня. Горные работы и металл. Отец мой машинами торговал. Он умел разбирать двигатели на винтики и заново собирать еще до того, как научился водить. Он приехал в Рио, когда по Минас-Герайс ударила рецессия, и получил работу в мастерской, которая занималась «конструкторами» — берутся два списанных по страховке автомобиля, от одного отрезают переднюю часть, от другого — заднюю и приваривают одну к другой. Новая машина! Работа ему никогда не нравилась — он был честным человеком, мой отец. Мог раскричаться у экрана, заслышав какие-нибудь новости о коррупции или незаконных доходах. В Бразилии в десятых и двадцатых годах он кричал постоянно. Незаконные доходы за счет Олимпийских стадионов! Рабочие люди не могут себе позволить ездить на автобусе! Он ввязался в торговлю машинами — хотя я бы не стала вникать в детали по проводу того, насколько это честнее, чем конструировать поддельные авто. Но он быстро заработал деньги, чтобы открыть свой автосалон, а потом рискнул и купил франшизу «Мерседес». Это оказалось лучшее из всех решений, которые он принял, — после женитьбы на майн. У моего отца, похоже, был талант к бизнесу. Он перевез нас в Барра-ди-Тижука. Ох! Я никогда не видела ничего похожего! Целый этаж в многоквартирном доме — только для нас. Мне приходилось делить комнату лишь с одной сестрой. И если мы высовывались из окна да выгибались за угол, то там, между другими многоквартирными домами, можно было увидеть море! Адриана Мария ду Сеу Мано ди Ферро Арена ди Корта. Мария Небесная. Мадонна звездного неба. Моя мать работала на «Абригу Кристу Редэнтур», мы ходили на мессы и читали катехизис, но она оставалась далека от того, чтобы быть хорошей католичкой. Когда мы болели, она зажигала свечку и клала священный медальон под подушку, но также покупала травы, молитвы и иконы у майн-ди-санту. Двойная страховка, так она это называла. Чем больше божеств привлечь к делу, тем лучше. Мы выросли на пересечении двух невидимых миров, святых и ориша. Так что меня назвали в честь католической святой, которая также была Йеманжей. Помню, мама водила нас на пляж в Барре на Ревейллон. Это был тот единственный раз в году, когда она ходила на пляж. Океан ее пугал. Неделю после Рождества мы проводили, делая костюмы — сине-белые, священных цветов. Майн сооружала фантастические головные уборы из проволоки и старых колготок, а пай раскрашивал их краской из баллончика в задней части мастерской. Вот чем для меня пахнет Новый год — краской для машин. Майн одевала нас всех в белое, и люди глядели на нее с уважением, когда она шла на пляж. Я так гордилась — она была похожа на большой корабль. Миллионы людей отправлялись на Ревейллон в Рио, но мы в Барре были не лыком шиты. Это был наш фестиваль. Все вывешивали с балконов пальмовые листья. Машины ездили туда-сюда по авенида Сернамбетида, играя музыку. Людей собиралось так много, что ездить приходилось медленно, чтобы даже очень маленьким детям ничего не угрожало. Были диджеи и много еды. Все, как нравилось Йеманже. Травка. Цветы. Белые цветы, бумажные лодки, свечи. Мы шли к краю воды, и океан касался наших пальцев. Даже майн по лодыжки уходила в набегающие волны, и песок ускользал из-под ее пальцев. Цветы в наших волосах, свечи в наших руках. Мы ждали момента, когда край луны взойдет над морем. И вот он появлялся — узкий серп, тонкий, как срезанный ноготь. Он как будто проступал над горизонтом. Огромный. Такой огромный. Потом мое восприятие сдвигалось, и я видела, что он не поднимался из-за края мира; он возникал из воды. Море кипело и бурлило, и пена на волнах сходилась в одну точку, превращаясь в луну. Я теряла дар речи. Все мы теряли. И вот мы стояли, тысячи и тысячи людей, и смотрели. Мы были бело-синей полосой вдоль края Бразилии. Потом луна восходила, ясная и полная, и серебристая линия тянулась через море от нее ко мне. Тропа Йеманжи. Дорога, по которой Мадонна шла, чтобы достичь нашего мира. И я помню, как думала: но ведь дороги ведут в оба конца. Я могла бы пройти по этой тропе до луны. Потом мы бросали цветы в воду, и волны уносили их прочь. Мы помещали короткие свечи в бумажные лодочки и пускали их вслед за цветами. Большинство тонули, но некоторых утягивало по лунной тропе к Йеманже. Я никогда не забуду эти миниатюрные лодочки, которые, прыгая на волнах, удалялись к луне. Майн так и не поверила, что там, наверху, на Луне, были люди. Она не могла такое постичь. Луна — личность, не каменный спутник планеты. Люди не могут ходить как блохи по коже других людей. Она все еще не верила, что люди там ходят, много лет спустя, когда я привела ее на пляж, прежде чем уехать. К тому моменту она уже с трудом передвигалась. Я наняла машину, и мы проехали пару сотен метров до пляжа. Пай потерял свой автосалон. Мы больше не были «автомобильщиками». Квартира у нас осталась, потому что пай рано выплатил кредит. В ней опять нас было полно: Байрон, Эмерсон, Элис, Луис, Иден, Кайо. Адриана. Все птички вернулись на свои жердочки. Майн к тому времени сделалась огромной, как луна, но все люди, что пришли на Ревейллон, выказывали ей уважение, и машины на авениде гудели в ее честь. Она была величественной и святой. Я взяла ее за руку, провела к воде, и мы увидели, как луна восстает из моря, и я сказала: «Скоро буду там». Она рассмеялась и не поверила, но потом сказала: что ж, мне будет нетрудно выйти на балкон и помахать тебе. Адриана Мария ду Сеу Мано ди Ферро Арена ди Корта. А Отра. Отринья. Другая, просто какая-то там малышка. Среднестатистическая Джейн. Вот что значит мое последнее имя. Оно-то и предопределило мою жизнь в большей степени, чем все остальное. Средняя. Не первая красавица, не самая умная и не самая общительная. Не та, кто первой получает от вову деньги на Пасху. Просто какая-то там Адриана. Ноги у меня были хорошие, но тело — слишком короткое, а нос и уши — чересчур большие. Глазки как щелочки, и кожа слишком темная. Мои родители думали, что оказывают мне услугу. Они не хотели, чтобы я питала какие-нибудь иллюзии. Они говорили: тебе не быть красавицей, судьба не осыплет тебя золотом, не одарит удачей, так что не жди, что мир упадет в твои руки, как персик. Тебе придется ради этого трудиться. Тебе придется использовать все свои сильные стороны и таланты, чтобы добиться того, что другие получают за красивые глаза и улыбки. Другая. Никто меня так не называл уже пятьдесят лет. Вы единственная в этом мире знаете это имя. И я чувствую, как напрягается моя челюсть. Я стискиваю зубы. Все из-за этого имени. Пятьдесят лет в этом мире, и по-прежнему это имя! Это имя! Итак: не досталось мне от рождения ни благодати, ни чьей-то поддержки. Итак: нос мой был слишком большим, а кожа — слишком темной. Я должна была сделать себя исключительной. Я должна была стать той, кто может совершить что угодно, на что угодно осмелиться. Я знала, что меня никогда не поймают. В школе я первой поднимала руку. Я не затыкалась, когда мальчики разговаривали. Я взломала школьную сеть и подменила результаты экзаменов. Ясное дело — в этом обвинили одного задрота. Я попросила Малыша Нортона, звезду футзала, которого боготворили все девочки, засунуть мне руку под юбку спереди. Он так и сделал, и все были в таком шоке. Я носила камуфляж миловидности. В женскую футзальную команду меня взять не захотели. Ну и ладно: я нашла себе другой вид спорта, бразильское джиу-джитсу. Маме это совсем не понравилось. Пай любил смотреть бои без правил по кабельному, и он нашел мне додзе. Я была маленькой, хитрой и подлой, могла бросать на землю мальчишек в два раза старше себя. Я тогда училась в средней школе. Ох, я была плохая. Я обставляла милашек в борьбе за мальчиков, потому что те знали, что я способна на все. Да, я делала все, но меньше, чем думали милашки. Легенда существовала сама по себе. Милашки вышвырнули меня из своих кругов и компашек для избранных. Большая потеря. Они интриговали, пытались как-то меня унизить, но ни одной из них не хватило мозгов на мало-мальски стоящий мошеннический трюк. Они постили про меня всякое на «Фейсбуке»; в ответ я взламывала их десять раз. Кодила я лучше, чем они все вместе взятые. И они не осмелились запугивать меня физически или обливать кислотой из аккумуляторов; я была быстрой, крепкой и могла их расшвырять, как кукол Барби. Средняя школа стала бесконечной войной. Разве всегда и везде не так? Парни большей частью были ничего, кстати. Болтали про анал, но парни всегда болтают про анал. Минета хватало, чтобы их удовлетворить. Они боялись меня не меньше девушек. Разве это не скандально? Дама моего возраста, говорящая про анальный и оральный секс… Папай обрадовался, когда услышал, что я собираюсь изучать инженерную науку. Горное дело. Я была истинной дочерью Минас-Герайс. Истинной Железной Рукой. Моя мать испытала все десять разновидностей ужаса. Инженерия была мужским занятием. Я никогда не выйду замуж. У меня никогда не будет детей. Я стану есть пальцами, под ногтями у меня будет грязь, и ни один мужчина не взглянет в мою сторону. Да к тому же мне предстояло учиться в Сан-Паулу, в этом жутком, жутком городе. Я полюбила Сан-Паулу. Мне понравилось его пугающее уродство. Понравилась его анонимность. Понравилась его банальность. Понравился бесконечный пейзаж из небоскребов. Понравилось, что он не терпит компромиссов. По сравнению с Луной Сан-Паулу — ангел красоты. На Луне нет ничего красивого. Сан-Паулу был как я; смотреть не на что, но так и брызжет энергией, идеями, гневом и слюной.