писала она, полная ожиданий, в самолете 14 мая 1944 года. Ахматова прилетела в Москву и остановилась на несколько дней у своих друзей Ардовых. Встретившаяся с ней Маргарита Алигер восхитилась: Я никогда не видела ее такой радостной, как в третью нашу встречу, когда весенним московским вечером я пришла к Ардовым повидать Ахматову, только что приехавшую из Ташкента. Она была оживленная, преображенная, молодая и прекрасная. <…> Больше я никогда не видела ее такой откровенно счастливой[522]. 31 мая, пообщавшись с московскими друзьями, Анна Андреевна выехала в Ленинград. Там ее ждал Владимир Гаршин. Он встретил ее. На перроне вокзала были и ее друзья. Они предполагали, что Ахматова сразу же уедет вместе с Гаршиным. Но он поцеловал ей руку и сказал: “Аня, нам надо поговорить”. По воспоминаниям Адмони, они ходили по перрону недолго. Гаршин снова поцеловал ей руку и ушел. Ахматова попросила, чтобы ее отвезли к ее друзьям Рыбаковым. Около двух недель Гаршин ходил к ней объясняться. Наконец, Анна Андреевна сказала ему, чтобы он больше не приходил. Они расстались навсегда. Лучше б я по самые плечи Вбила в землю проклятое тело, Если б знала, чему навстречу, Обгоняя солнце, летела, — отвечала она самой себе спустя всего две недели. До сих пор до конца не понятно, что же произошло между ними. Ведь он ждал ее, строил планы, это видно по сохранившимся письмам к сыну. Возможно, осознав перспективу общей судьбы с такой известной женщиной, как Ахматова, Гаршин испугался. Она же была оскорблена. Все знали, что Анна Андреевна едет к мужу. Она знала, что жизнь ее на виду. Были уничтожены его письма, она потребовала вернуть свои. Все посвящения, упоминания о Гаршине были убраны. Она истребляла даже память о нем. И только иногда в стихах звучали ноты отчаяния: Я все заплатила до капли, до дна, Я буду свободна, я буду одна. На прошлом я черный поставила крест, Чего же ты хочешь, товарищ зюйд-вест… Гаршин спустя некоторое время женился на сверстнице Анны Андреевны, профессоре, с которой вместе работал. Ахматову ждали постановление 1946 года, новые гонения, неофициальное почитание и огромная слава. Наверное, пережитый удар разучил ее надеяться на личное счастье. Она навсегда останется поэтом печали, достойно несущим крест одиночества. Судьба не дала ей семейного счастья, оставив иной удел. Ташкент она помнила всегда, он возвращался в стихах, в дружбе с Козловскими, Раневской, Татьяной Луговской и многими другими, кого Ахматова обрела именно там. Елена Булгакова Жизнь Елены Сергеевны Булгаковой после войны приобрела абсолютно иное направление. Так или иначе, но дороги Елены Сергеевны и Луговского расходились все дальше. Судьба Булгаковой навсегда будет связана только с Татьяной Луговской и Сергеем Ермолинским. В 1948 году умерла Ольга Бокшанская. Елена Сергеевна поехала в город их детства и юности – в Ригу. Она тосковала по рано ушедшей сестре. Татьяне Луговской пришло от нее из Риги письмо: Дорогая Танюша, как давно мы с Вами не виделись. Как приеду, мы непременно встретимся. Эти последние два месяца мне хотелось быть только с людьми, которые знали и любили Олю, ведь Вы это понимаете. От этого я и не звонила к Вам. А вообще Вы же знаете, что мы с Вами не просто знакомые, а нас навсегда связала прочная веревочка. Что Вы делаете, да и в Москве ли Вы еще? Как здоровье Вл<адимира> Ал<ександровича>? Когда я уезжала, я встретила Вашу Полю, и она мне сказала о его тяжелом состоянии. Тусенька, мне все еще очень тяжело, и здесь тяжелее, чем в Москве. Рига так неразрывно связана с Олей, с нашей беготней по всем улицам, с нашими детскими и юношескими воспоминаниями, – что я как выйду в город – так и замираю от безвыходной тоски. Хожу одна, разговариваю сама с собой, твержу кому-то: никогда не возвращайтесь туда, где Вы были когда-то счастливы. Напишите мне, голубчик мой, если Вы получите это письмо до 20 авг<уста>. Целую Вас нежно. Ваша Лена[523]. Впереди ее ждали публикация романа “Мастер и Маргарита”, вечера Булгакова, заграничные путешествия и долгая счастливая слава Маргариты. Татьяна Луговская Татьяна Луговская после войны стала жить в доме брата на Лаврушинском. Отношения с мужем не складывались. После войны, вернувшись к прежней жизни, многие чувствовали дискомфорт. Причины его сформулировать в тот момент было невозможно. Но известно, что переломы в личной судьбе происходили на каждом шагу: военные женились на медсестрах и женщинах, с которыми прошли войну; многие писатели переживали личный кризис – Пастернак, Паустовский, Шкловский и другие. Татьяна Луговская вернулась в семью, но ненадолго. В 1947 году на вечере у Фрадкиной она познакомилась с ссыльным на тот момент, проживавшим в Грузии. Он произвел на нее сильное впечатление: не был похож на московских знакомых твердостью и интеллигентностью: “…Навстречу мне поднялся с дивана какой-то очень длинный (так мне показалось), белокурый и очень бледный человек в очках, очень худой и больной, и рука была тонкая и узкая. Это были Вы”. После чтения пьесы незнакомца “Грибоедов” все, как водится, выпили, поговорили. Когда вышли вечером, стало понятно, что ему некуда идти. Почему-то Татьяна позвала его к себе и очень обрадовалась, когда муж встретил ее нового знакомого с радостью. Оказалось, что они знали друг друга с незапамятных времен. Это был сценарист Сергей Ермолинский. После ареста и ссылки жизнь в больших городах ему была запрещена. “Я проснулась наутро, – вспоминала Луговская, – от телефонного звонка. Вы звонили Лене Булгаковой: «Я у Татьяны Александровны Луговской. Так получилось. Я был пьяный, и она взяла меня в свой дом»”. Оказалось, что это был тот самый Сережа, который дружил с Михаилом Афанасьевичем и Еленой Сергеевной, а после смерти писателя буквально через полгода был арестован по “булгаковскому делу”. Потом Ермолинский для Елены Сергеевны нашелся в местечке недалеко от Алма-Аты, послал ей письмо. Счастливая Елена Сергеевна вместе с Татьяной собрали посылку для него. Их пути пересекались неоднократно, и, наконец, они встретились в Москве. Вот так состоялось наше знакомство. Потом Вы уехали и писали мне короткие скорбные письма. И в каждом письме – грузинский рассказ. Получалось очень толстое письмо. Вы пили грустное вино и тихо погибали в Тбилиси, а я в Москве все время думала о Вас[524]. Почти десять лет испытаний потребовалось им, чтобы наконец оказаться вместе. Бог подарил им еще одну жизнь. Они прожили ее в квартире возле метро “Аэропорт” долго и счастливо. Сначала умер Сергей Ермолинский, а спустя десять лет, день в день, – Татьяна Луговская. Можно даже сказать, что она задумала уйти в день его смерти, так и случилось… Их дом много лет был магнитом, центром притяжения для замечательных людей, здесь царили любовь, внимание к собеседнику, неторопливая, несуетная беседа не любые темы. Татьяну Александровну Луговскую я узнала давно. Будучи уже немолодой дамой, она поразила меня своими язвительными суждениями, ироничностью и в то же время глубочайшим интересом к людям. Ее низкий, хриплый голос невозможно забыть, он сразу же выплывает из памяти, достаточно только щелкнуть невидимым переключателем. “Почему вы носите длинные волосы, вы считаете это красивым?” Я нервничала, меня удивлял допрос этой необычной дамы, похожей на постаревшую Мэри Поплине, и отвечала, что не думаю об этом, ношу и все. Она забрасывала меня вопросами, пристально следя за моей реакцией, и вела нить разговора в ту сторону, которая была мне интересна. Она была обаятельна и умела захватить собеседника буквально сразу, с первых минут. Ей было абсолютно все равно, кто перед ней – женщина, старик, ребенок, молодой мужчина, ей было важно, чтобы все уходили от нее влюбленными. История с письмами Малюгину, которые ее племянница Л. В. Голубкина нашла и расшифровала после ее смерти, очень характерна для Татьяны Александровны, ее эксцентрического характера. Как все это было, рассказала Людмила Голубкина в предисловии к публикации писем в книге Т. Луговской. Однажды, уже в последние годы жизни Татьяны Александровны, я пришла к ней и застала ее сидящей на постели, а вокруг нее весь пол был засыпан изрезанной бумагой. – Что это? – в потрясении спросила я. – Что вы делаете? – Уничтожаю свои письма к Лёне, – спокойно ответила она. – Зачем? – Это мое дело, – сказала она надменно. Потом рассказала, что они переписывались в течение многих лет, но в 1946 или 1947 году произошла ссора, как тогда казалось, навсегда. И Татьяна Александровна потребовала, чтобы он вернул ей ее письма. Он долго медлил, наконец после неоднократных напоминаний вернул. И она их уничтожила. А после его смерти ей позвонила сестра Леонида Антоновича и сказала, что они обнаружили в его бумагах перепечатанные копии. Вот эти копии она и кромсала у меня на глазах. По ее просьбе я подобрала бумаги, сложила их в полиэтиленовый мешок. – До другого раза, – сказала она. Но когда после ее смерти я стала разбирать бумаги, то нашла аккуратно свернутые, перевязанные ленточкой листы. Это и были те самые письма. Она их не уничтожила, а “отредактировала” – вырезала какие-то места, которые ее не устраивали. У нее был трудный характер, она одновременно и понимала, и не понимала этого. Но что-то мучило ее. Незадолго до смерти вдруг сказала: