— Да. Были люди, которые говорили, что они стреляют дичь, но на самом деле они стреляли наших братьев. Такие люди были. Никто не снимал с них скальпа, и никто не умилостивлял их, если их приходилось убивать. — Стоунхорн может переносить дух неумилостивленного, и Окуте — тоже. Но я этого перенести не могу. Из досок, по которым я иду, взывает кровь. На кладбище, которое я больше не посещаю, лежит под землей перекошенное лицо и трава напитана его ненавистью. Я вижу это. И я этим убита. — Постройте себе новый дом, Квини. — Элк, это не то. Как могу я молотком и деревом стереть это лицо? Это же не из плоти и крови. Тайна должна быть стерта тайной, а дух должен быть потушен духом и умиротворен. Ты же священник. — Но не шаман. — Почему? Что это значит — священник, а не шаман? Шаман — это тайна. Наши предки верили в святую тайну, и я тоже верю. В нашей церкви мы поем и молимся ему, Вакантанке53. Белые люди называют его богом. Ты ведь знаешь его так хорошо, что он для тебя уже больше совсем не тайна? — Еще большая тайна, чем для наших предков. — Священники, которых белые люди называют католическими, могут снять проклятие. Они кропят чистой водой, тогда проклятие отступает. Элк, ты должен прогнать кровь и лицо, иначе они будут преследовать моего ребенка. — Квини, ты не виновата. Он хотел тебя убить. Ты боролась, вот и все. — Но лицо — под травой, а кровь — в доме. Их не прогонишь и не умилостивишь. И еще больше тайн приходят мне во сне, Элк, ты будешь молчать, как должен молчать священник католической церкви? — Я молчу. Я молчу не ради другого священника и не ради твоей просьбы, Квини. Я молчу ради великой тайны. — Тогда я скажу тебе, что Стоунхорн, обороняясь, убил двух человек, которые вместе с Гарольдом Бутом хотели увести подальше украденных лошадей и на его окрик ответили выстрелами по нему. При этом была застрелена наша кобыла. Бут ее застрелил. И Бут тела изуродовал и сжег, чтобы никто их не узнал. — Никто их не обнаружил? — Никто их не обнаружил. Но мне снятся они. — Сказать тебе, кто они были? — Элк! — Да, Элк скажет тебе, кто они были. Старый О'Коннор, по кличке Блэк Энд Уайт, и Бренди Лекс. Они занимались контрабандой наркотиков для белых и бренди для индейцев. У них Бут доставал себе виски. Мы все это знали. Бут должен был отвечать за кражу лошадей, и эти оба тоже исчезли, никто их больше ни видел. Но если бы у нас были их тела, было бы легко доказать, что они были сообщниками Бута. — Так оно и было. — Да, так это и было. — Я благодарю тебя, Элк. Теперь мне легче. Но что мне делать, чтобы лицо Бута оставалось в земле, а его кровь исчезла? — Пригласи к себе Мэри. Если она будет в твоем доме, кровь исчезнет, а если ты с ней сходишь на могилу, лицо лжеца останется в земле. — Элк! — Что, это так трудно? Мэри будет упорствовать? — Наверное, нет. Она будет уступчивой по причине, которую я не переношу. Элк испытующе посмотрел на молодую женщину. — Что ты не переносишь, Квини? — Я не переношу то, что она любит Джо. — Ты в этом уверена? — Нет слов и знаков. Но я знаю это. — Ты не можешь этого перенести? Наши отцы имели временами двух или трех женщин в своей палатке. Женщины любили друг друга и помогали друг другу. Сегодня так не должно быть. Но разве надо ненавидеть? — Элк, ненависть и любовь есть одно. Их не разделить. Они как бог и черт. — Квини, Джо — твой, и ребенок — твой. Мэри скромна и молчалива. Можешь ли ты ее в самом деле ненавидеть? Она тебя не ненавидит, она даже тебе помогает. — Я этого никогда не пойму, Элк. — Ты красива, Квини, и твоя любовь как сильный магнит. Мэри некрасива, и от нее не исходит никаких лучей. Она научилась смирению, и она работает. Должна ли ты ее за это ненавидеть? Квини молчала. — Квини, если ты не смягчишь свое сердце, то кровь не исчезнет и лицо не скроется под землю. Я тебе говорю это, и так оно и есть. — Элк, я буду молиться о том, чтобы я это смогла. Наши отцы и матери тоже молились. — Они это делали. Вечером Квини возвратилась назад. Джо и Окуте ждали ее с едой. Обоим бросилось в глаза, что молодая женщина смущена и избегает смотреть на Джо. Окуте хотел сразу после еды уйти, потому что он чувствовал, что молодым супругам надо о чем-то поговорить. Но Квини попросила его остаться. — Что случилось? — спросил Стоунхорн. Квини испугалась его не совсем обычного тона, ведь он был чужд ее снам, и об этих снах ей надо было теперь говорить. Она не могла долго скрывать перед мужем причину своего страха. Она не могла больше за нее держаться и выложила ему. — Джо, я сказала Элку, что ты застрелил двух конокрадов, и что Бут сжег тела и изуродовал, и что их никто не обнаружил. — Ах! — Джо стал как чужой, Квини испугалась. — Элк будет молчать… Джо. — Так же хорошо, как ты? — Это была издевка. Квини сперва не ответила. Она была в полном смятении. Наконец она тихо произнесла: — Это были два бродяги. Блэк Энд Уайт-старший и Бренди Лекс. — Как и следовало ожидать. И что же теперь? Квини залилась слезами. — Тебе надо облегчить свою совесть и донести на мужа? Ты уже была в полиции? — Нет! — вскрикнула Квини. — Что же это все должно значить? — Джо, я поступила неправильно? — Не разыгрывай наивность. Это невыносимо. Что ты еще рассказала Элку? — Я не могу этого повторить. — Что-то о супружеской постели? — Джо! — Итак, пожалуйста, что ты там еще наговорила? — Я боялась Гарольда Бута. На полу нашего дома кровь, под корнями травы его лицо… — Ты раскаиваешься, что его застрелила? Тогда, когда ты в нашу первую ночь пустила пулю в Джесси, ты была больше индеанкой! — Это было другое… в открытой прерии… и это был гангстер… я его не знала. — А-а, да, гангстер. Однако Гарольд не был таким злым, а? И ты его знала? — Джо стал только еще отчужденнее. — Стоунхорн! — И почему «боялась»? Элк тебя успокоил? — Если ты так спрашиваешь, ты не заслуживаешь ответа. — Отказываешься давать показания. Как же я должен тебя спрашивать? Нежно? — Джо, не будь таким пошлым. Я не знала, что ты можешь быть таким пошлым. — Я тоже кое-что не знал, голубушка моя. Супружество — это как ганг54. Кто болтает — исключается. По меньшей мере, это. Так нельзя вместе работать. — Джо, преступления — это же не работа. Порокам не место с этим словом.