У парня не хватило больше терпения. При последних словах Окуте он подскочил к нему, чтобы ударить бутылкой, но Окуте не менее быстро отступил на два шага назад и стал стрелять из пистолета в землю между его ногами. Гудман-младший потерял равновесие и был вынужден подпрыгнуть раз, еще раз, еще, и так с каждым выстрелом. Шатаясь, он подпрыгивал в пистолетном ритме, а Окуте спокойно продолжал стрельбу, все ближе и ближе к невольному танцору. Вот и второй пистолет пущен в ход. Первый Окуте бросил Стоунхорну с невысказанной просьбой перезарядить. Джо побеспокоился об этом. Он знал, где Окуте хранит в своей типи патроны. Джо с перезаряженным пистолетом появился как раз вовремя: Окуте заменил свой второй пистолет на заряженный. Нелепый танец пьяного парня рассмешил всех: мужчин и женщин, старых и малых. Взрывы смеха сопровождали треск выстрелов, а Гудману-младшему даже некогда было ругаться. Отец уставился на него в ярости и растерянности. Женщины между тем погружали уже в машины детей и одеяла, чтобы быть готовыми к отъезду. Остальные пьяницы оставили свои бутылки и наслаждались неожиданным спектаклем. Стоунхорн использовал момент, собрал бутылки, вылил их содержимое и наполнил кока-колой. Он быстро раздал их по автомобилям. Окуте между тем прекратил стрельбу, потому что пьяный Гудман, обессилев, разлегся на лугу. Джо схватил парня, преодолев его возникшее вдруг сопротивление, потащил его к машине Гудмана-старшего и усадил там. Остальные пьяницы обнаружили, что их бутылки исчезли, но тут же увидели их в своих автомобилях и поскорее в них забрались. Окуте дал еще один выстрел вверх, и тогда вся колонна автомобилей двинулась вниз по изрезанной колеями дороге. Женщины и дети все еще посмеивались. Мужчины ухмылялись отчасти от удовольствия, отчасти от досады за подмоченную репутацию; во всяком случае, они не хотели показаться Окуте и Джо недовольными и неблагодарными. Как только исчез последний автомобиль, все трое в доме Кинга вздохнули. Они собрались у очага в типи. Им и еда теперь не показалась вкусной. Окуте поморщился: — Стыд, как нам приходится друг с другом обращаться. Ник Шоу порадовался бы. — Белые тоже пьют бренди, как лошади — воду. — С нашим прежним образом жизни это не имеет ничего общего. — Стал бы ты им запрещать, Окуте? — Нет. Ты видишь плоды запрещения. Но я бы подумал о том, что они называют борьбой без оружия. — Кто — они? — Те, кто знает, чего они хотят. Нам нужны работа, свобода и доверие — свой собственный образ мыслей, своя дорога в жизни. Джо смотрел перед собой. Он не хотел говорить… Но Окуте словно угадал его мысли. — Ты думаешь, что я сам из тех, кто еще и сегодня не отказывается от оружия. Когда я был ребенком, мы могли послать на борьбу десять тысяч воинов; когда я стал мужчиной, я увел через Миссури в изгнание тридцать; теперь я сед, и ты, и я — мы можем теперь применить наше оружие только поодиночке. Но чтобы существовать как народу, надо нам искать новые пути. — Что ты хочешь сказать этими словами? — Большое начинается с малого. Я верю, это так не может долго продолжаться. А пока тебе надо организовать спортивную группу. — Они все еще видят во мне гангстера. Когда я организую что-нибудь, возникают неприятности. — Ты их боишься? — Это мне помогло сегодня. Что было истинным значением этих слов, в этот момент еще никто не мог знать. Но на следующее утро Джо был в пути раньше, чем Квини и Окуте, к подъехал на своем кабриолете к дому Фрэнка Морнинга Стара до начала службы. Миссис Сильвия Морнинг Стар была раздосадована звонком раннего визитера, ведь она только что наполнила резиновую ванну для себя и для детей. Но Фрэнк узнал автомобиль Джо и открыл. Только он остался стоять в дверях. Джо не нашелся сразу, что сказать. — Что это спозаранку? — пробурчал Фрэнк. — Двадцать тысяч? Уголки рта у Джо опустились, он поприветствовал Фрэнка поднятой ладонью, снова сел в свой автомобиль и поехал обратно в долину Белых скал. — У него не все дома, — сказал Фрэнк себе. — Но он не так просто прикатил сюда. Он схватил шляпу и побежал за своим автомобилем в гараж. Мотор не захотел сразу заводиться, но наконец все же подчинился, и Фрэнк поехал вслед за Джо, который уже исчез на шоссе в долине. Он не застал Кинга дома, потому что тот ушел вниз к Мэри, но он терпеливо дождался его возвращения. Оба уселись рядом. Квини занялась чем-то снаружи. Окуте поехал верхом на карем. — Ну так что же ты хотел, Джо? — Чего же ты хочешь теперь, Фрэнк? — Да уж никак не двадцати тысяч. Но чтобы ты мне помог. Площадка для родео пригодилась бы и тебе. — Я думаю все время не только о себе. Но нужно продвигаться вперед, и нам нельзя распылять ни себя, ни средства. Ты позаботься о деньгах или материале для ограждения и для боксов. Трибуны нам здесь не потребуются. Потом я займусь тренировкой юношей в стир-рестлинге, ловле бычков, скачке на бронке и на быке. Должно же у нас что-нибудь получиться. Это мне вчера вдруг пришло в голову. Должны же мы что-то делать. — Ну, это же великолепно, Джо! А как твой колодец? — Грунтовые воды находятся на глубине пятьсот футов от вершины холма. Да, вода здесь есть даже для индейцев, и бог существует не только для белых людей. — Значит, ты еще во что-то веришь, Джо? — Что значит верить? Например, мне не стыдно зайти к Элку в церковь, ведь слова у Элка не расходятся с делом. Мой отец принимал участие в вашей пейоти52, а потом он еще больше напивался. — Джо, разве ты не был тоже с нами? — В шестнадцать. Давно. Ты сам-то еще веришь в это? — В большой день, который наступит для индейцев? Да, в это верю не только я. Но во что веришь ты, Джо? Джо с сомнением смотрел перед собой. — Я знаю, что я маленький и есть что-то большое. Но что? Может быть, дьявол. — Тайна, говорили наши отцы. Они были готовы пожертвовать собой ради друга, но и постоять за себя. Ты видел шрамы Окуте? Он прошел через Солнечный танец, когда был молодым, таким молодым, как ты. — Мне придется еще пройти сквозь огонь. Я чувствую это. РОЖДЕСТВО В ПРЕРИИ Выпал снег, и Стоунхорн, дополнив навес для лошадей дощатыми стенками, превратил его в конюшню. Но лошади входили и выходили через открытую дверь когда вздумается. Корм они получали в своем убежище. Все расположение ранчо было теперь обнесено электрической изгородью, как и у белых людей. Действовал колодец. Лошади вдоволь пили, и у Квини была вода для хозяйства. С обводнением лугов можно было уже начинать весной. Чему Квини вначале больше всего удивлялась, так это электрическому свету. Ей достаточно было теперь только включать или выключать его, как сэру Холи, мистеру Шоу и миссис Холленд. К яркости света она должна была сперва привыкнуть. Мягкость и тепло керосиновой лампы и свечи исчезли. Все виделось без дымки, с четкими очертаниями. Из маленького японского радиоприемника, который стоил двадцать долларов, в тишине зимней прерии кричал, музицировал и вещал городской мир. Можно было слышать через него и голоса других стран. Снаружи, на ранчо Бутов, стало очень тихо. Айзек и его жена уехали поздней осенью, Мэри теперь одна хозяйничала в огромном для индейского ранчо доме из трех комнат и передней. Мальчик, племянник Мэри, тоже уехал к своим родителям. Мэри нуждалась в хорошей помощи, но еще никого не нашла, кто бы ей подошел. Тем не менее она на свою долю выручки от продажи скота приобрела свиней, и Квини не возражала, когда Мэри забрала к себе кроликов. По ночам Кинги снова спали в доме, на застеленном одеялами деревянном топчане, а Окуте оставался в типи. Он до тридцатилетнего возраста не знал ничего другого, его организм был к этому привычен. По вечерам Джо и Квини большей частью час-другой сидели с ним у огня. Потрескивали сучья в огне, колебались тени, и пахло чем-нибудь жареным. Как-то в воскресенье, рано вечером, когда солнце еще не исчезло за горизонттом, они с Джо, выйдя из типи не торопясь направились в дом. Дул порывами ветер. Квини посмотрела вокруг. Ледяное безмолвие. Скалы, освещенные заходящим солнцем, очаровывали своей нереальностью. На другой стороне, на кладбище, стояла у могилы женщина, и, так как Квини сама часто навещала кладбище и хорошо представляла себе этот клочок земли прерии, она сразу же поняла, к чьей могиле пришла эта женщина по имени Мэри Бут. К могиле Гарольда Бута. Квини сильнее оперлась на руку Джо, вошла вместе с ним в свою хибару. Джо включил свет — все вещи в помещении стали яркими, четкими, но Квини позади них видела убитого, который лежал в крови с перекошенным лицом, с судорожно сжатыми кулаками. Она содрогнулась так сильно, что Стоунхорн почувствовал это. Он решил, что она снаружи слишком озябла, и хотел ее уложить под теплое одеяло, подкинуть в печку дров. Но Квини отклонила его заботы, была неестественно спокойна, даже весела и улеглась в постель лишь после того, когда немного позанималась рукоделием. И вдруг в конце следующей недели ей захотелось поехать в Нью-Сити к Элку, и, так как Джо не мог оставить резервацию, она поехала одна. Стоунхорн проводил ее, посадил в машину, но не спросил о ее намерениях даже взглядом, и она молчала и решила лишь тогда перед ним все выложить, когда сама будет к этому готова. Когда Квини выехала, земля еще лежала в утренней дымке. Впереди у нее был целый день. Поскольку пошел снег, ей пришлось ехать осторожно, она не могла двигаться с большой скоростью. Но все равно она еще до полудня достигла поселка предместья и застала Элка и его жену дома. Дети играли у соседей. Квини захватила с собой еды, что в доме этих бедных людей было очень кстати. Воды Элк с женой навозили уже на своем стареньком автомобиле на три дня. Квини снова поняла, от каких она теперь избавилась забот. Не живет ли и она теперь по другим законам? И она вспомнила свои собственные слова, которые она когда-то сказала Крези Иглу. Разговор все не завязывался, потому что Квини не знала, как ей выразить свою просьбу. А Элк об этом не догадывался и, естественно, не мог ей помочь. Так прошло часа два. Позвали детей, все вместе поели, начались разговоры, приятные, дружеские, но без определенной цели. Наконец Квини набралась смелости и сказала: — Элк, я хотела бы поговорить с тобой, как со священником. Тогда жена вышла наружу, взяла с собой детей, и Квини осталась одна с Элком. — Тебе придется набраться терпения, Элк, я не могу это так просто объяснить, как я в школе даю ответ или ставлю вопрос. Это что-то такое, что не умещается в голове школьницы. — Так начинай, Квини. — Когда наши предки убивали врага, они снимали с него скальп, как свидетельство победы. Окуте еще носит с собой один скальп. Это скальп человека, который убил его отца. Но вокруг скальпа нужно танцевать, ведь дух убитого жил и готовился мстить. Его надо было умилостивить. Ты знаешь это? — Я знаю это. — Гарольд Бут не умилостивлен. — Ты оправдана, Квини. — Но они не подумали о том, что он еще не умилостивлен. Элк задумался. — Это правильно, то, что ты говоришь, и все же — неправильно. Наши предки вырывали томагавк и сражались друг с другом. Смелые, честные мужчины сражались друг с другом, и дух убитого нужно было умилостивить. Но наши отцы и не думали умилостивлять духов убийц, ведь, принимая смерть от волков, они сами оставались неумиротворенными. — И среди них были убийцы?