То, что Стоунхорн произнес эти четыре слова, показалось Рунцельману уже много. По опыту его неоднократного общения со Стоунхорном, знакомству с его поведением в подобных ситуациях он не ждал ничего иного, как молчания. Старый судья был рассержен. — Ты хочешь нам затруднить дело. Тебе это уже иногда сходило с рук, но не всегда тебе этим удастся воспользоваться. Тебя видели здесь в агентуре вечером, имеется достаточно свидетелей. Потом ты исчез. Если ты не сможешь указать, где был, это будет нетрудно установить косвенными доказательствами. Ты уже дважды подозревался в убийстве и только за недостатком доказательств был освобожден. Ты и теперь сопротивлялся, когда должен был явиться в суд. Уже за это ты будешь наказан. — Я не сопротивлялся. — Показания обоих полицейских налицо. — Я не сопротивлялся. Если бы я сопротивлялся, я бы справился с этими типами в один момент. Этого они, наверное, боялись и потому схватили меня, не дав и слова сказать. — Противоположные показания обоих полицейских налицо. — Ложные показания. — Придержи свой язык, Джо Кинг. Показания будут подкреплены клятвой, в этом я не сомневаюсь. Полицейские, всем своим видом выразили согласие. — Я спрашиваю в последний раз: где ты был и откуда у тебя нашейная серебряная цепочка? — Я отказываюсь давать показания. Судья недовольно вздохнул и повернулся, чтобы заполнить паузу, к Рунцельману: — Ну что? — Здесь родители Гарольда Бута, они хотят с вами поговорить. — Пусть войдет Айзек Бут. Рунцельман привел ранчеро к председателю в комнату, которая служила также и помещением для предварительного следствия. Когда Бут увидел Джо Кинга в наручниках, он стал значительно увереннее. До этого он еще как-то сомневался, правильно ли обвинять Джо Кинга лишь потому, что он живет на уединенном ранчо. — Что вы хотите сказать, Бут? — Мой сын Гарольд пропал. Он исчез с той самой штормовой ночи. Вечером его видели около супермаркета в то же самое время, что и Джо Кинга. А тут еще пришла Квини Халкетт. Судья пристально посмотрел на мужчину, который сделал это заявление. Затем он медленно, как будто это ему самому очень тяжело, достал серебряную цепочку, которую полицейские при аресте изъяли у Джо Кинга. Он кивнул Буту подойти поближе и дал ему цепочку в руки. — Узнаете вы этот предмет? — Да. — Руки с огрубевшей от работы кожей задрожали. — Это… это же… цепочка, которую мой сын всегда… носил на шее. Затрудненным движением Айзек Бут протянул цепочку обратно судье. Его плечи опустились. Он хотел поговорить с судьей, но в глубине души надеялся, что подозрение тотчас рассеется. Он хотел узнать не о мертвом своем сыне, а о живом. Но теперь у него не оставалось никаких сомнений. Это была ужасная правда. Судья направил на Стоунхорна свой взгляд. — Джо Кинг… ты убил Гарольда Бута. — Нет. — Где ты был в ту штормовую ночь? — Я отказываюсь давать показания. — Как ты завладел этой цепочкой? — Я ее нашел. На лбу судьи надулась толстая жила. — Твой народ стыдится тебя, Джо Кинг. Если ты не можешь доказать, где ты был в ту ночь, и если ты не можешь объяснить, как ты завладел этой цепочкой, смертный приговор тебе на этот раз обеспечен. Стоунхорн молчал. — Скажи по крайней мере, где ты оставил моего убитого сына! — вскричал старый ранчеро. — Скажи мне, чтобы я мог предать его земле и его не разорвали коршуны! Бут стоял около стола судьи и мог хорошо видеть лицо Джо Кинга, которое оставалось совершенно неподвижным. — Ты бандит и сын убийцы… — Тут Бут уже совсем вышел из себя и хотел с кулаками наброситься на скованного — полицейский схватил его за руку; Бут закашлялся. — Где… где его тело? Джо Кинг молчал. — Где же это ты нашел цепочку? — Судья тоже едва сдерживал себя. — Я нашел ее на обочине дороги, в траве, в ста пятидесяти шагах от домов в направлении Нью-Сити. От нее остался отпечаток, как будто она там лежала уже давно. — С чего это ты принялся там искать эту цепочку? — Я ее не искал. Я нашел ее совершенно случайно. — Так. Ты ее нашел совершенно случайно. Когда? — Неделю назад. — Почему ты находку не сдал? Она из серебра. — Это меня не интересовало. — Это тебя не интересовало! Что же тебя интересовало? — Я отказываюсь давать показания. Наступила пауза. Судья смотрел на лист бумаги, на котором уже были намечены некоторые вопросы, дополненные теперь его собственной рукой, данные для протокола. Он хотел призвать себя этим к спокойствию и к объективности. Айзек Бут сгорбился на стуле и закрыл руками глаза. Рунцельман прислонился к двери. Навытяжку стояли только оба полицейских да Джо Кинг. Высокий полицейский крепко держал Джо Кинга за руку, у маленького был в руках пистолет: ведь оба опасались, что обвиняемый попытается бежать. Ноги-то у него были свободны. Джо Кинг смотрел на пистолет с выражением того снисходительного презрения, какое у него вызывали многие его враги. — Можем мы еще сегодня до обеда сделать что-нибудь, чтобы внести в дело больше ясности? — спросил судья Рунцельмана, который считался особенно сведущим во всех племенных отношениях и неразберихах. Рунцельман ответил неохотно, но все-таки ответил: — Может быть, Квини Халкетт наведет на какой-нибудь след. Ее же видели в тот вечер перед супермаркетом. Ее автомобиль стоял там. — Девушка вообще ничего не знает, — решительно заявил Стоунхорн, бросив враждебный взгляд на Рунцельмана. Судья медленно поднял голову и посмотрел снизу вверх на Джо Кинга. — Ни на одном из твоих многочисленных допросов, Джо Кинг, ты никогда не делал таких поспешных, необдуманных заявлений. Мы вызовем Квини. Обвиняемый, допустив промашку, пришел в такое скверное настроение, что трудно даже представить. Для него ничего не было хуже, как чувствовать собственную уязвимость или вообще казаться самому себе несовершенным. Тачина может подумать, что это именно он какими-то своими показаниями втянул ее в это дело. Конечно, они будут допрашивать ее отдельно. Он не сможет подать ей никакого знака, он не сможет ничего дать знать о себе. Наверное, разыграется сцена, в которой она постарается от него отречься, или она под натиском судьи скажет слишком много. Полицейские, судьи, это семейство Бут будут торжествовать, а Квини станут жалеть. Стоунхорн был близок к действительно безумной попытке бежать, чтобы предотвратить допрос Квини. Но он сказал себе, что и этот путь неприемлем, ведь свидетельница Квини не станет благодаря такому событию менее интересна. Судья велел увести Стоунхорна. Он был приведен в камеру с зарешеченным окном, которая находилась в расположенной совсем рядом с домом суда примитивной полицейской тюрьме. Стоунхорн был знаком с этой камерой давно и предостаточно. Он заставил себя опуститься на корточки. Руки у него оставались в наручниках. Время от времени то один, то другой полицейский заглядывали через глазок в дверь. Тем временем Рунцельману было поручено как можно незаметнее доставить Квини. Судья хотел по возможности избавить от позора семейство Халкетт и саму девушку. Если ее имя в связи с Джо Кингом, все равно по какой причине, станет предметом пересудов, оно будет запятнано. Старый судья уже почти раскаивался, что он принял предложение Рунцельмана. Но только так можно было заарканить Джо Кинга. Рунцельман остановился на улице в раздумье. Квини может сегодня находиться только в двух местах, рассудил он, ведь сегодня четверг, а каждый четверг девушка договорилась посещать горшечницу, которая в маленькой мастерской недалеко от Агентур-стрит изготавливала изделия по старым образцам. Квини хотела изучить гончарное производство, чтобы попытаться потом сделать эскизы для него и таким образом увеличить сбыт. Люди в резервации были еще очень бедны, и еще слишком много было безработных. Надо было попытаться к этому прекрасному занятию привлечь побольше рук. Говорили, что совет племени и даже сам мистер Хаверман приветствовали предложение Квини. Так усердна была эта девушка, что сама себе подобрала работу на каникулы и не дожидалась хлопот администрации. Старый автомобиль семейства Халкетт не был припаркован на улице, но это еще ни о чем не говорило, ведь Квини могла приехать на лошади или, может быть, кто-нибудь из соседей по пути прихватил ее с собой. Но Рунцельману казалось совершенно определенным, что Квини не дома, а скорее всего, у горшечницы. Горшечница была родственницей Рунцельмана. Это была умная и спокойная женщина. Рунцельман направился в мастерскую. Как и ожидал, он застал там горшечницу и Квини. Он приветствовал их и сделал вид, будто бы никуда и не спешит. Квини была поглощена изучением техники производства, ведь иначе, конечно, не сумеешь внести никакого новшества. Потом она спросила у горшечницы, нельзя ли ей во время этих каникул поработать в мастерской, тогда, может быть, к следующему году она сумеет что-нибудь придумать. И тут она узнала, что заказов очень мало, а чтобы работать впрок, не хватает средств. Туристы плохо посещают резервацию, и торговля изделиями художественных промыслов идет здесь не так бойко, как в местностях, которые красотами своих ландшафтов привлекают праздных путешественников. Практика представилась Квини гораздо менее привлекательной, чем раньше, когда все виделось в розовом свете. — Ты пойдешь в двенадцатый класс? — спросил Рунцельман, державшийся в стороне. С этими словами он вышел вперед, обращая на себя внимание Квини. — Конечно. Я не собираюсь бросать школу, ведь через год мне предстоит стать бакалавром. — Квини ни секунды не помедлила с ответом, он естественно вытекал из ее привычного представления о своей жизни, но, едва закончив фразу, подумала, что, возможно, у нее скоро будет ребенок. — Это хорошо. Ну… и тогда замуж?