– Мне кажется, что вы спешите с выводами. Да, Германия потерпела серию поражений и потеряла часть территорий. Да, Германия потеряла флот морской и небесный. Но она всё ещё сражается. И её дела не выглядят так уж плохо. – Да-да, конечно. Особенно после измены Франции. Тоже католиков, к слову. Не их ли на самом деле опасается папа? – Измены? – наигранно удивился легат. – Ой, оставьте, – махнул рукой Император. – Мы здесь беседуем приватно и можем говорить прямо. Франция предала условия союзного договора. Впрочем, Россия на это и не рассчитывала. Поведение Франции что в 1888–1889 годах, что во время Русско-Японской войны было слишком показательно, чтобы кто-либо в здравом уме мог ей доверять. Демократия слишком продажна и ветрена. Боюсь, что в 1793 году французы отрубили собственную голову и теперь вместо неё там кочан капусты. – Республика – их выбор. – Права и свободы одного человека заканчиваются там, где начинаются права и свободы другого человека. Это их выбор. Но ровно до того момента, как он пересекается с моим. И мне было бы всё равно, каким именно образом они кидаются головой в навоз, если бы мне с ними не пришлось вести дела. И я расстроен. СИЛЬНО расстроен. – К сожалению, Святой Престол не может повлиять на французов. – И нашим, и вашим – всем спляшем? – усмехнулся Николай Александрович. – Боюсь, что выбирать сторону Святому Престолу всё же придётся. – Сторону? Святой Престол, безо всякого сомнения, давно и прочно выбрал сторону Всевышнего, верно служа ему. – Что не мешало ему вмешиваться в дела европейских держав, не так ли? – Духовные дела. – И политические, и экономические. А местами и провоцировать кровопролитные войны. Вас не смущает, что в основе чудовищных по своим злодеяниям религиозных войн в Европе лежат дела Святого Престола? – Это всё в прошлом. – Серьёзно? Тогда почему Рим не осуждает поступок Франции сейчас? – Я не готов этот вопрос обсуждать сейчас, – осторожно отметил легат. – Друг мой, а что вы готовы обсуждать? Вы выполняете задания французской разведки или всё же придерживаетесь интересов Святого Престола? Хотя это не так уж и важно. В России много католиков. А будет ещё больше. И мне важно, чтобы с религиозной точки зрения у них всё было хорошо. – Это Святой Престол и смущает. Это невероятно приятно, но… Вы всячески показывали, что являетесь православным государем. – Христианским. – Что христианским? – Я показывал, что являюсь христианским государем, для которого все эти распри мужиков в рясах, – с некоторым пренебрежением выделил этот эпитет Николай, – не имеют никакой ценности. – Вы хотите унии? – оживился легат, проигнорировав выпад. – Я хочу Империю. Настоящую Империю, а не все эти варварские поделки диких вождей. – Я не вполне понимаю вас. – А я вас. Что вы подразумеваете под словом «уния»? Признание руководящей роли папы православными? Но ведь Исидоровы декреталии[99] – подделка. Причём грубая. И это давно известно. На основании чего будет постулироваться его превосходство? Или католики готовы признать превосходство Вселенского Патриарха? Судя по вашему лицу, я рискну предположить, что нет. Тогда что же? Что вы подразумеваете под унией? – Католиков больше… – несколько неуверенно произнёс легат. – Это поправимое дело. В восточных патриархиях Пентархии тоже было много верующих. И денег было много. Но ровно до того момента, как исламские халифы не начали свои завоевания. За несколько десятилетий ситуация изменилась кардинально. И стоявшая в запустении и разорении из-за варварских набегов германцев Римская патриархия оказалась самой могущественной. Что мешает случиться аналогичному несчастью с ней? – Вы… – начал было говорить легат, но замолчал, недовольно поджав губы. – Я бы мог сказать, что угрожаю. Но нет. Не вижу в этом никакого смысла. Просто констатирую факт: неисповедимы пути Всевышнего. Святой Престол за историю своего существования не раз и не два делал всякие мерзости, а потому может быть наказан так же, как восточные патриархаты… Они слишком увлеклись чёрт-те чем. В своё время. Сейчас же пребывают в ничтожестве, так ничего и не осознав. – Я передам ваши слова, – после долгой паузы произнёс легат. – Передайте. А ещё вот это. – Достав из кармана золотую монету, Император кинул её легату, и тот на удивление ловко поймал её. Николай постоянно с собой таскал такие безделушки, обожая тискать золотой в руках во время размышлений. И, пользуясь положением, предпочитал использовать действительно редкие и ценные монеты. И то, что именно сегодня у него в кармане оказался золотой Октавиана Августа, – чистая случайность. Но раз оказался, почему на ней не сыграть? – Что это? Это ведь монета Древнего Рима. – Империи. – И что это значит? – Время собирать камни, друг мой, настало. И у каждого камня пока ещё есть выбор, куда ему ложиться. Кто-то станет основой стены, кто-то крыши, а из каких-то камней выложат сток клоаки. Легат помолчал, остро глядя на Императора. – Не хотите ничего спросить? – Боюсь, что этот разговор зашёл слишком далеко… намного дальше моих компетенций. – Тогда пригласите папу. Уверен, его компетенции будет достаточно. Или вы служите не ему? – Я… – попытался было оправдаться легат, но был остановлен жестом Императора. – Если вы передадите наш разговор кому-нибудь во Франции или тем более Великобритании – вам отрежут голову, – мягко улыбнувшись, произнёс Николай. – Я не пугаю и не угрожаю. Просто констатирую. Святой Престол не нуждается в людях, служащих местечковым интересам. – Это не вам решать! – вскинулся легат. – Если я могу приказать отрезать вам голову и это исполнят, то почему не мне? – максимально вежливым тоном осведомился Император. – У меня есть власть, и я могу её применить. Вы считаете, что этого недостаточно? Ну? Что же вы молчите? – Меня будут спрашивать… – тихо произнёс побледневший легат. – Безусловно. И молчание будет выглядеть глупо. Скажите, что я сильно нервничал и злился насчёт позиции Франции. Это близко к правде и ожидаемо. Относительно моего желания пообщаться приватно с папой говорить не нужно. И вообще – дела церкви мы не обсуждали. Эмоции. Одни лишь эмоции. – Только Францию? – Да. Вспоминал их поведение с 80‐х годов, костеря на чём свет стоит. Начиная с убийства моей невесты и заканчивая совершенно свинским поведением в этой войне. Говорил, что союзу конец. Россия достаточно сильна, чтобы не нуждаться в таких союзниках, а проблемы Франции теперь только её проблемы. Весь наш разговор строился вокруг этого вопроса. Мы ведь его немного касались, не так ли? – Касались. – Вот об этом и говорите. – Я могу идти? – Можете. Вы можете ходить, говорить… но главное – помнить, кому вы служите и зачем. – Я никогда не забываю этого! – Но не стесняетесь служить и другим. Деньги не пахнут. Понимаю. Легат покрутил в руке золотой Октавиана Августа. Молча. Рассматривая его. Он прочитал надписи и в принципе понял, чья эта монета. Явно этого на монете не было написано, но профиль был узнаваемый. – Вы ведь не думаете, что у вас получится? – наконец, после долгого раздумья, спросил легат. – А разве Святой Престол не хочет этого? Не маленький итальянец Джакомо, а Патриарх Рима. Да. Не быстро. Не сразу. Но почему нет? Разве Святой Престол настолько измельчал, что стал прибежищем для всего лишь итальянца? Разве он утратил свои былые амбиции? – Амбиции? Вы готовы принять католичество? – Я готов принять христианство. Надеюсь, вы понимаете, о чём я говорю. – Понимаю и не разделяю вашего оптимизма. – В 1888 году я принял Россию в весьма запущенном состоянии. Армия была одной из худших в Европе. Флот – едва ли не туземным. Экономика такова, что ни современных станков, ни современных технически сложных изделий произвести в ней было нельзя. Разве что штучно и за огромную цену. Россия зарабатывала на вывозе леса, зерна, нефти и прочего подобного товара. Население же едва на шестую часть умело читать. Читать, писать и считать – лишь каждый десятый. Квалифицированных специалистов практически не было. Наука – в загоне. Образование на всех уровнях – миниатюрно и проблемно. Экономика откровенно колониальна. А всё окружение престола воровало… отчаянно, самозабвенно и безудержно. Про искусство и прочее не было и речи. Даже если что-то где-то появлялось, оно либо сразу утекало за пределы России, ибо здесь было не нужно, либо имело характер самый что ни на есть мрачный и упаднический. Одна сплошная проблема, а не страна. Куда ни ткни – или рукав порван, или сапог в дерьме. Прошло двадцать шесть лет. Двадцать пять полных лет, если быть точным. Четверть столетия. И вы видите, что получилось. – Согласен. Результат поистине впечатляющий! Но мы говорим о несколько разных вещах, – осторожно пояснил легат. – Разве? Вы знаете, как христианство стало Имперской религией? На самом деле, а не по церковному преданию. – Я предполагаю, что у нас могут быть сильно разные взгляды на этот вопрос. Не забывайте – я лицо духовное. Впрочем, я с удовольствием выслушаю вашу версию. – Вы помните про пять добрых Императоров? – Да. Конечно. А при чём тут они? – Для кого они были добрые? Никогда не задумывались? Нет? Так я подскажу – для Сената. Гай Юлий Цезарь в очередной раз попытался собрать воедино разрываемую на куски державу. Сенаторами разрываемую. Им всегда было плевать на благополучие Империи. Им было достаточно, чтобы они жрали сладко и спали мягко. А до того, что на другом краю Империи всё может пасть прахом, им дела не было. И первые пять Императоров были добрыми для Сената, потому что держались максимально компромиссной позиции. С ним. Но сенаторы не унимались, продолжая тянуть одеяло на себя и решать свои местечковые проблемы за счёт Империи. И Императоры были вынуждены вступить с ними в борьбу, чтобы всё прахом не пошло. Разве нет? – Это… очень необычная трактовка событий. – Допускаю. Однако разве я что-то говорю не так? Если, конечно, рассматривать эти события в рамках государственного интереса. – Я не могу возразить вам, по существу во всяком случае. Возможно, вы и ошибаетесь, но я недостаточно хорошо владею материалом. Впрочем, я всё равно не понимаю, как всё это связано с христианством. – Сенат был разрознен. Ему требовалась единая идеологическая площадка, чтобы оппонировать Императору. И этой площадкой стало христианство. Оно на заре своего существования было удивительным нигилизмом по своей сути. Оно отрицало всё. Оно отказывалось от всего. Даже от самой жизни. Оно оказалось той единственной религией, что прямо оппонировала Императору и всему, что связано с Империей. Поэтому в сжатые сроки христианство как идея охватило всю аристократию державы. И противиться ему становилось с каждым годом всё сложнее. Из-за чего Константину пришлось сделать ход конём: возглавить то, что было непреодолимо. Утвердить христианство государственной религией, автоматически выбивая идеологическую почву у всех оппозиционеров. Это спасло Империю. На время. Она всё равно не выдержала и развалилась: слишком чудовищным был тот политико-экономический кризис, что охватил её. – Если вас послушать, то в развале Римской Империи, выходит, повинно принятие христианства.