Деникин стоял на вершине сопки и смотрел на удаляющихся вдали японцев. Смотрел и не верил своим глазам. Голова его была перемотана. Правая рука тоже. А от полка осталось едва половина в строю. Остальных ранило или убило. Последний натиск японцев оказался самый губительный. Они подошли ближе всего и вели самый продуктивный стрелковый огонь. Ибо дистанция оказалась категорически маленькой. Хуже того – боеприпасы почти закончились. Никто не рассчитывал на такую интенсивность боев. Не ожидали. Поэтому к каждой 87-миллиметровой легкой гаубице оставалось по пять-шесть снарядов. Осколочно-фугасных, а не шрапнельных, эти еще в обед кончились. Из обычных патронов – на каждого стрелка имелось сотни по три-четыре примерно, что совсем немного на фоне расходов отражения последнего приступа. Даже для пулеметов, и то жиденько выходило, хоть и лучше. Не подрассчитали… Но японцы уходили… они отступали… спешно… И Деникин не верил своим глазам. В его голове просто не укладывалось то, что они сумели устоять… что они сумели удержаться… Глава 8 1904 год, 22 мая, Ляо-Ян Раннее утро. Пять часов. Солнце. Туман. Тишина. И тут вся эта идиллия разорвалась орудиями, которые взахлеб, перебивая друг друга, стали «читать свой рэп» или исполнять какую-то кошмарную композицию в стиле а капелла. Стрелять начало все, что могло добрасывать свои снаряды до японских позиций. В каждой дивизии имелось штатно по дивизиону длинноствольных 87-миллиметровых полевых пушек и два дивизиона 107-мм полевых гаубиц. Плюс, в интересах корпуса, Ренненкампфу был придан дивизион 107-миллиметровых тяжелых пушек и два дивизиона 152-миллиметровых тяжелых гаубиц. Имелись и полевые мортиры калибром 152 мм и 203 мм, но они до японцев не добивали. Но это все – штатная полевая артиллерия. Дополнительно для укрепления обороны корпус имел два отдельных артиллерийских полка, укомплектованных 107-миллиметровыми полевыми гаубицами. И целую батарею 152-миллиметровых осадных пушек, приданных Ренненкампфу для контрбатарейной борьбы. Кроме того, Ляо-Ян был усилен двумя железнодорожными дивизионами 127-миллиметровых орудий, одним 203-миллиметровым и одним 305-миллиметровым. Само собой – морских орудий, длинноствольных. Сила! Огромная сила[64]! Где шрапнелью, где осколочно-фугасными снарядами она и ударила. И если полевая артиллерия работала обычными снарядами, то железнодорожная оперировала игрушками новыми, которые с собой и привезла. Кроме стреловидной шрапнели, там имелись и гранаты нового типа, точнее, бомбы, если в старой классификации говорить. Это были большого удлинения относительно тонкостенные стальные чушки, у которых вдоль внутренней поверхности корпуса плотно укладывалась спираль из насеченной стальной проволоки. У 127-миллиметровых в один слой, у 203-миллиметровых – в два, у 305-миллиметровых в три. Ну и взрывчатое вещество было не просто пироксилином в том или ином варианте или там тротилом, а смесью на основе гексогена[65]. Ганс Геннинг в 1899 году получил патент на способ производства этого «лекарственного препарата[66]». А в 1900 году в России уже открылась небольшая фабрика по его выпуску. Совсем крошечная, чтобы не привлекать излишнее внимание. В 1901 году еще одна, покрупнее. В 1902-м еще три. И все разбросаны на просторах России, прикрывшись совершенно нейтральными названиями. Так что к началу 1904 года в распоряжении Императора были определенные запасы гексогена, которые он и применил, чтобы локально усилить свою артиллерию. Много ведь не требовалось. Чай, не Первая мировая и не Вторая. Тот же 127-миллиметровый снаряд массой около тридцати килограммов вмещал порядка четырех с гаком килограммов взрывчатого вещества. Ну пусть пять кило для равного счета. На тысячу таких «подарков» требовалось, соответственно, пять тонн взрывчатки, для производства которой нужно было всего две тонны гексогена. Много. Но вполне терпимо. И он мог себе это позволить. Но, увы, корабельные снаряды Тихоокеанского флота и 2-й эскадры переоснастить не успели. Хотя Император хотел. Тянули до последнего, опасаясь утечек, вот и умудрились перехитрить сами себя. Но не суть. Главное – железнодорожная артиллерия под Ляо-Яном вдарила так, что земля затряслась. Особой надобности накрывать едва окопавшиеся японские силы ни 203-миллиметровыми, ни 305-миллиметровыми снарядами, да еще такими мощными, не было. Там и калибры пожиже справились бы. Но Ренненкампф ударил, считая, что хуже не будет. Так и оказалось. Деморализация от обстрела такими тяжелыми калибрами стала чудовищной, не столько убивая, сколько раздавливая психику в лепешку. А потом вперед пошла пехота и полетел дирижабль. Наступление Ренненкампф проводил силами сразу двух дивизий, стремясь массировать свои невеликие силы. При этом артиллерия не прекращала долбить, ведя огонь на подавление и не давая японцам сильно высовываться и обстреливать наступающую русскую пехоту. Сначала выключились 305-миллиметровые орудия, потом 203-миллиметровые, 152-миллиметровые и 127-миллиметровые. Дальше 107-миллиметровые, и, наконец, когда до японских позиций было около ста пятидесяти метров, замолчали 87-миллиметровые пушки. Из-за угрозы поражения своих. Японцы не строили оборону эшелонированно в глубину. Это пока применялось только русскими, вкупе с концепцией гибкой обороны. Поэтому проводить так называемое «артиллерийское наступление» не было смысла. Некуда его вести. Вот стволы и замолчали. А солдаты, не теряя ни секунды, бегом ринулись вперед, стремясь как можно скорее достигнуть вражеских траншей. Все роты, взводы и отделения были поделены на рабочие тройки – звенья. В каждой из которых двое держали стрелковое оружие на изготовку, готовясь прикрывать товарища. А третий шел с гранатой в руке и готовился ее кинуть. Ничего хитрого. Обычная «немецкая» «колотушка» копеечной цены. Терочный запал. Начинка амматолом. Банальность. Хоть и не все одно опережающая эпоху. Секунда. Вторая. Третья. И солдатики единым порывом дернули за фарфоровые кольца. А потом гранаты полетели в траншеи, откуда уже начали потихоньку высовываться японцы. По их любопытным моськам, правда, тут же стреляли прикрывающие. Но все одно – требовалось спешить. Раз. И волна взрывов прокатилась по траншеям. Не очень стройная. Не очень ладная. Кое-где и мимо гранату бросили. Где-то и метателя пристрелили. Но и того, что прогремело – хватило с избытком. Взбежав на бруствер, бойцы, не спускаясь, начали расстреливать все, что копошилось внизу. Во все, даже в, казалось, мертвые тела летели «контрольные» пули. Благо что русские карабины «lever-action» позволяли работать очень быстро и ловко… И тут японская пехота, расположенная в тылу, включая отошедшие части Ноги, Оку и Нодзи, перешла в наступление. Маршал Ояма не мог упустить такой возможности. Ведь русских было вон – раз-два и обчелся. Всего две дивизии. Причем на японских позициях, а не на своих. Массы станковых пулеметов и легких полевых гаубиц у них не было. А значит, что? Правильно. Их нужно попытаться достать. Никаких условностей. Никаких приготовлений. Никакой потери времени. Просто всем, кто был еще на ногах, был отдан приказ: «Примкнуть штыки!» и «В атаку!». Он бросил в атаку всех. Вообще всех. Даже поваров и конюхов. И сам, достав из ножен свой клинок, пошел в бой. Смерть или победа! Позор его от поражений был настолько нестерпим, что он иначе и поступить не мог. – БАНЗАЙ!!! – раздалось громовое эхо над полем. И огромная масса людей бесформенной, рассеянной толпой побежала вперед. В атаку! Пытаясь перекричать свой страх перед, казалось, непобедимым противником. Пытаясь утолить свою ярость в крови этих проклятых гайдзинов. И тут в дело вновь вступили 127-миллиметровые морские пушки железнодорожных дивизионов. Две дюжины стволов ударили на пределе своей скорострельности шрапнелью. Той самой, со множеством стрелок вместо свинцовых шариков. Плюс им «подтявкивали» 203-миллиметровый дивизион и 305-миллиметровый, неспособные, конечно, даже близко достигать такой плотности обстрела. А вдоль фронта двинулся дирижабль, который только этого и ждал. Собственно, эта контратака была предсказуема. Поэтому Ренненкампф решил усилить плотность огня и за его счет. И без него, конечно, справились бы, как он думал. Но если дирижабль есть, то почему он должен простаивать? Большая, густая, очень сильно эшелонированная и безумно орущая толпа попала под ураганный обстрел. Смерть с небес! Стальной дождь! Как только потом этот обстрел ни называли. Но сильная разреженность толпы и ее непомерная величина давали о себе знать. Шрапнель и флешетты летели больше в землю. И японцы умудрялись прорываться к позициям русской пехоты. Впрочем, им это не сильно помогало. Карабины «Браунинг» и ручные пулеметы Мадсена сметали их по мере набегания. Ведь действительно густой толпы не получилось, способной задавить своей массой. А тот разреженный, рыхлый пирог, что прибывал, можно было вполне «умиротворять» ружейно-пулеметным огнем. Благо что карабины давали боевую скорострельность на уровне или даже выше, чем у «СКС-45» либо «М1» «Гарант». А ручные пулеметы и того выше. Плюс гранаты. Их у бойцов хватало. Поэтому то и дело в этой трескотне выстрелов раздавались взрывы. Бум. Бам. Бабах. На генеральных позициях русских тем временем не зевали. Увидев этот апокалиптический зерг-раш, что устроили японцы, командиры батарей 87-миллиметровых легких гаубиц и станковых пулеметов начали действовать. «Станкачи» выдергивали из ДЗОТов и, подхватив на руки, бегом тащили вперед, стараясь выйти на позиции прикрытия. А легкие «полковушки» пришлось сворачивать, впрягая в конные упряжки, и вывозить вперед. Можно было и так катить, но слишком далеко. И все в темпе, в темпе. С языком на плече. Бум. Бум. Бум. Заработали с закрытых позиций остальные орудия, стремясь насытить фронт огнем шрапнельных и осколочно-фугасных снарядов. Ренненкампф как-то не ожидал, что контратака будет ТАКОЙ. Бам. Бам. Бам. Наконец застучали многочисленные 87-миллиметровые легкие гаубицы, накрывшие просто стеной разрывов ближайшую полосу обороны. Метрах в ста пятидесяти перед занятыми русской пехотой японскими траншеями. Тра-та-та. Тра-та-та. Подключились станковые пулеметы, занявшие удачные позиции для обстрела набегающей пехоты поверх голов своих солдат. Стреляло все, что могло стрелять. А что не могло – сбрасывало флешетты. Даже несколько сотен казаков, что стояли в тылу корпуса для нужд тылового охранения и разъездов, и те готовились атаковать «белым» оружием, прикрывая отход своей пехоты, если та дрогнет и побежит… Конь Павла Карловича, постоянно всхрапывая и нервничая, медленно ступал ногами по измученной земле. А он сам с трудом удерживал душевное равновесие, наблюдая развернувшуюся перед ним поистине апокалиптическую картину. Японцы отошли. Бросили свои тяжелые вооружения, обоз и в полном беспорядке бежали. Но оставили после себя целое поле трупов. Именно трупов. Поэтому оказывать медицинскую помощь раненым было некому. Своих бы обслужить. Поэтому Ренненкампф выпустил казаков, чтобы те оказали последнее милосердие тем японцам, кто имел средние или тяжелые ранения. То есть почти всем, кто остался живым на поле после завершения боя. Потому как все, кто мог ходить, сбежали. Это была катастрофа! Он никогда не видел СТОЛЬКО смертей. Сразу. В одном месте. Трупы. Трупы. Трупы… везде одни трупы… куда ни глянь. Он просто не знал, что со всем этим делать и как дальше жить. Война войной. Но это… это было чем-то запредельным. Его конь остановился возле тела в дорогом мундире. Он осторожно слез с коня и перевернул труп. Так и есть. Это был маршал Ояма. Стреловидная шрапнель попала ему в живот и бедро. Он упал. И был добит флешеттой, пробившей насквозь его грудную клетку. Японская армия была разбита. Но она и не могла выиграть. Слишком несоизмерим был технический уровень оснащения войск, тактики и организации. Японцы пытались. Честно пытались. Но что они могли? Применяя устаревшие тактики и приемы, они стали слишком уязвимы. А отсутствие современной полевой артиллерии, способной вести контрбатарейную борьбу, не оставляло им никаких шансов. Да, дирижабль стал сюрпризом. Но он удивил всех. Никто ведь до конца и не знал, зачем Император возится с этими удивительно дорогими игрушками. А оно вот что оказалось. Впрочем, дирижабль не изменил ничего. Даже той артиллерии, что у Ренненкампфа имелась, хватало для уверенной победы. Ну, может быть, не совсем в лоб, но измором и от обороны. Впрочем, в этой последней атаке японцы почти что добились невозможного. Они практически прыгнули выше головы. Еще бы немного. Еще чуть-чуть… Не будь дирижабля, они бы дорвались до ближнего боя и могли вынудить дивизии отойти. Да как отойти! С огромными потерями! Но обошлось. Ну как обошлось? Дивизии устояли. Но до половины личного состава корова языком слизнула. Да и остальные оказались в немалой степени деморализованы… Славная победа. Страшная победа. Колоссальная победа. Глава 9 1904 год, 24 мая, Ляо-Ян После поражения под Ляо-Яном северная армия Японии, что блокировала Ренненкампфа, отступила на юго-восток к Фын-хуан-чен. Большие потери сделали ее совершенно небоеспособной. На время. Но Ренненкампф не преследовал маршала Нодзи, который возглавил армию после гибели Ояма. И по оперативной информации удалось выяснить, что корпус русских совершенно обескровлен и деморализован. Слишком большие потери. Пиррова победа. Да и вообще – Ояма почти смог. Поэтому Нодзи решается на попытку реванша, поняв, как нужно действовать. Нащупав, наконец, слабое место в русской обороне. Ну, во всяком случае, как он подумал. К югу от Ляо-Яна, в районе Инкоу, стоял блокирующий корпус японской пехоты. Вот его-то Нодзи и бросил в атаку… Полночь. 24 мая. Темнота. Семен Янковский курил, по привычке прикрывая огонек папиросы, дабы не было световой демаскировки. Японцы отступали, и было бы недурно последовать за ними, продолжая щипать и мучить беспокоящими обстрелами. Но, увы, Ренненкампф не пожелал отправлять ЧВК в бой. Это был его резерв. По-настоящему неприкосновенный запас в недавней битве, который он держал до последнего. Да, у Павла Карловича была еще в резерве дивизия Имперской гвардии. Немало. Но в случае провала контрудара на ее плечи легла бы задача парировать несущихся за отступающими русскими японцев. Лоб в лоб. Глаза в глаза. Стоять насмерть и держать позиции. В такой ситуации никаких маневров не совершить. Любое неловкое движение – и опрокинут, стопчут. Поэтому ЧВК и держались чуть в тылу, в стороне, располагаясь на южном фасе позицией корпуса. Тихо тлела папироса. Стрекотали какие-то насекомые. Семен осторожно прошелся вдоль позиций своих ребят, принюхиваясь и присматриваясь к округе. Привычка «волка войны» въелась в него. Он уже даже в сортир не ходил, не прикинув, как он оттуда отступать будет в случае чего. И тут сквозь тучи проступил жиденький полумесяц блеклой луны, осветивший на время бескрайнюю степь, что раскинулась перед позициями ЧВК, уходя почти до горизонта. Янковский замер, несколько секунд вглядываясь в далекие «миражи». И, едва слышно, сквозь зубы чертыхнувшись, бегом отправился на ротный узел связи, отшвырнув папиросу куда-то не глядя. – Японцы, – коротко бросил он, ворвавшись в ротную землянку. – Что «японцы»? – поведя уставшим взглядом, спросил ротный. – Наступают. Полем. Молча. Сейчас у десятой балки. – Твою мать! – выдал ротный и начал отдавать распоряжения через присутствовавших в землянке вестовых. А потом взял трубку телефона у связиста и доложился наверх. Японцы шли тихо, стараясь не выдать своего приближения. Поэтому ротный решил не демонстрировать раньше времени информированности. А то еще побегут, ускорив развитие событий. О чем и сообщил командованию. Там одобрили. Уточнили несколько деталей. И отдав несколько приказов, разорвали связь. Ротный повесил трубку. Напряженно взглянул на Семена и криво улыбнулся. – Ну, что стоишь? Принимай с узлового склада ящики с гранатами и боеприпасами. И готовь своих. Ну! Бегом!