– Она, сто лет ее охальницу не видать. Прибежала в слезах, спаси-помоги, рыдает, а у самой синячина в пол лица, совсем пристав с катушек слетел, еженощно девиц моих мучает, за меня вон принялся. Спрашиваю натурально: «С меня-то какой спрос,иди, говорю в управу, жалобу строчи». Она: «Да нешто его приказ против начальства пойдет? Спасай, драгоценная провидица, наколдуй, чтоб Блохин зловредный мужской силы лишился, ну хоть не совсем, а в половиночку. Знаю, есть такие способы, через гомункулов». Я: «Гомункулами не балуюсь, неча напраслину возводить». Она: «О прошлом годе давала ты плетенку купчихе Олялиной, чтоб супруг ее по девкам ходить перестал». Я… – Уговорила, короче? – Ну. И, главное, мерзавка вперед заплатила, чтоб, значит, с крючка мне не соскочить. Кликнула я Дуньку, у самой-то пальцы уже стариковские, заскорузлые, велела куколку вертеть, да волосья Манькой поганой оставленные (она их в борделе своем с гребешка собрала) чтоб приплести не забыла. – Обряд над куклой какой был? – Обычный, на связь. Тело к телу, волосок к волоску, все такое прочее. – В купели не нарекали, святую воду из церкви не пользовали? – Да как можно? – Губешкина испуганно перекрестилаь. - Это ведь черное колдунство безбожное, нежить в купели нарекать. Перфектно! Если тетка не врет, а мне отчего-то верить ей невероятно хочется, на тюрьму она пока не наработала. – В жовтене это было с Манькой? – В половине где-то, числа пятнадцатого,или четырнадцатого. – Что подумали, когда про самоубийство Блохина прознали? – Что убивца подумала, что грех на мне несмываемый, пошла даже дура старая к Мишкиной двести рублев возвращать. В «храм» ее,тьфу, прости господи, в распутный дом. А она надо мною посмеялась. «Денежку-то, провидица Зара, - говорит, - трать, не сумливайся, лишила ты пристава мужской силы до конца и полностью». А после, отсмеявшись, зашипела змеюка: «Про заказ мой забудь,и болтать о нем не смей, за заклятия смертные пойдем на каторгу в одной связке, не поверит никто, что обманом у тебя куколку стребовали». Ну я и пошла восвояси, велела Дуняше деньги проклятые в церковь снести приношением, а, когда узнала, что Степана Фомича без отпевания зарыли, да за оградкою, каждодневно за помин молиться стала. Только не замолишь смертного зарока, никак не замолишь. С тех пор мне этот мученик почитай еженощно во снах являлся. Так что вяжи меня, Гелюшка, авось карою совесть свою успокою. Губешкина опять протянула мне запястья. – Погодите сдаваться, - взяла я ее за руки. - В смерти Степана Фомича другие люди повинны. – Какие ещё другие? – Поcле расскажу. А вот пристав покойный к вам во снах как является? К примеру, одет он всегда одинаково? Просит, может, чего? – Просить не просит. Стоит и смотрит с укором. А одет… Ну, наверняка, одежа какая есть, мне ж не двадцать лет, чтоб голых мужиков грезить. В мундире он,точно. Из груди ещё ножик торчит. Любопытненько. Может и не совесть по ночам гадалку мучает, а призрак Блохина? С покойниками, конечно, ничего наверняка знать нельзя, но знающие люди говорили, что иногда душа не сразу на ту сторону отходит, скитается среди живых. Держит его что-то? Дорогу найти не может? Ну ладно, перезахороним останки по людским обычаям, на земле освященной, душа и облегчится. А ежели Степану Фомичу мести возжелалось? Ну, месть не месть, но справедливость будет непременно. Мне только Мишкину прижать осталось,имя сообщника выпытать, чтоб обоих по закону запереть, а после по «Уложению о наказаниях уголовных и исправительных» светит им даже не каторга, а казнь через повешенье. Потому как преступники гражданские, а жертва, напротив, при чине. Захария Митрофановна все не унималась, каялась, волосья себе принялась драть. Я посмотрела жалобно на Шандора, неклюд намек понял: – А не выпить ли по рюмочке для успокоения? - Поднес чарку старухе. Та опрокинула, хекнула, закусила квашеным огурчиком. Прочие уже расположились у другого, накрытого к ужину, стола. – Давайте, девицы-красавицы, откушаем степенно, - бормотал Шандор, помогая Губешкиной пересесть. - А после попросим провидицу Зару картишки раскинуть, бабы сказывают, мастерица она в гаданиях что неклюдка урожденная. Лесть старухе по нраву пришлась, да и водочка свое действие оказала. Кормили наваристым гуляшом, называемым бограч, душистым и невероятно вкусным. Я спросила рецепт и дословно его запомнила, пригодится. Водку, кроме меня, пили все, даже древняя мами и малолетняя Дунька. Последняя вовcе разомлела, обстреливая Φедора столь мощными по страстности взглядами, что мужику кусок в горло не лез. – Дуняша, - спросила я с фальшивым добродушием, отхлебнув какой-то анисовый узвар из своей кружки, - а лет тебе сколько? – Осьмнадцать, - отвечала пигалица. Я посмотрела внимательнее. При первой встрече я дала ей всего пятнадцать. Сейчас, в ярком неклюдском наряде Дуня выглядела гораздо взрослее. Да уж, если девица половозрела, шансы приказного Степанова на холостую будущность стремятся к нулю. В оборот его взяли резво. – А с Антипом-извозчиком давно гуляешь? Этот вопрос был вызван вовсе не бабьей ревностью. Конечно, можно было бы и наедине его задать… Ладно, кого я обманываю? Немножко и ею, совсем чуть чуть, захотелось с кокетки спесь сбить. – Больно надо! – не смутилась девица. - Гулять еще. Это Антип волочился, что пcина бездомная, а я только успевала отвороты давать. Он уж и у дома меня подкарауливал, и возле рынка. Одним вечором перестрел в Сапожном проулке, я из храма возвращалась, прими, говорит, Дуняша, подарочек, да бусики мне сует. Чистый ужас, а не подношение. И не бусики вовсе, а навроде ленты змеюка разноцветная. Он только ее из мешочка достал, я в крик и домой побежала. Так неслась, что валенок даже с ноги слетел, босая к хозяйке явилась, а она меня за то заругала. Губешкина кивнула: – Было дело. Стало быть этот Антип не только с одинокими пассажирами свой фокус навий проворачивал? Однако. Завтра же велю Волкову… то есть, попрошу, меня в камеру отвести, побеседую с незадачливым дуняшиным поклонником. После трапезы мами закурила тонкую деревянную трубочку, велела: – Пусть гадалка человеческая свое искусство покажет. Шандор перевел, Захария Митрофановна достала из-за пазухи колоду. Неклюдка раздула ноздри. – Бабушка спрашивает, какие арканы пользуешь. Провидица Зара фыркнула: – У чародеев арканы, у нас все по-простому. Дунька, сними. – Девочка тебе зачем? – Дар у нее, посильнее моего будет. Теперь ты, мами. Неклюдка шелкнула по картам загнутыми черными ногтями, сбила. – На грядущее гадать не буду, – журчала Губешкина, – его сразу не проверишь, а мне похвастаться охота. Значит, мужей у тебя, мами, было два, детишек… четверо, вcе мальчики. Трое уже не с тобою, четвертый… Я отвлеклась на размышления. Мишкина. С ней понятно. Вернусь в город, немедленно в бордель отправлюсь. Что еще? Бобруйский. Я же должна была нынче ему визит с женихом нанести для интервью. Перетопчется купчина. Мне в нем интереса пока никакого. Мишкина назовет подельника, скорее всего это Сереженька ее драгоценный, господин Чиков. У Чикова я узнаю имя заказчика, запротоколирую все тщательно и с этим протоколом уже к Гавриле Степановичу явлюсь для ареста. А он плюнет мне в глаза и отопрется. Я тогда косвенных улик подсыплю. Беседу с Фараонией и сто тысяч ассигнациями. Скажу, все номера в банке конторщик переписал, прежде чем на руки выдать. И не так прямо скажу, чтоб на вранье не попасться, а вроде как намеками. А ведь завтра вечером неделя истекает, сызнова с вокзала мокошьградского поезд в Змеевичскую губернию отправится. Время-то как бежит. Как там мои товарищи? И от чего я до сих пор документов о назначении нового пристава не получила? Неклюдская старейшина уже удалилась, Γубешкина гадала Шандору, он хмыкал недоверчиво, седой башкой мотал. Сулили ему прибыток, да новость о казенном человеке. Федору выпала любовь. Кто бы сомневался, Дунька так тщательно для него колоду мешала. – Тебе, Гелюшка, раскинуть? - спросила старуха. – Не нужно, я еще с кубками и котами обещанными не разобралась. – Так, может, сменился расклад, сплошь и рядом такое бывает. Снимай! Я послушалась,только чтоб отстали. Провидица Зара лихо pазложила веер картинок, сообщила: – Сердечко твое разбитое никуда не делось, не склеил пока никто. Какая глупость, право слово. – Заступник у тебя появился, - сказала гадалка. – Вот и славно. – Черный человек, недобрый. – Захария Митрофановна, – предложила я, – вы бы себе раскинули. Можно ли вам уже в Крыжовень возвращаться? Интерес к моим сердцам немедленно испарился. Дунька потасовала, отдала хозяйке колоду. – Значит… – начала Губешкина. – Это сызнова смерть выпадает. Еще одна? Погоди, погоди… Три? Вот эта вот мужская карта, и… Она собрала картинки, перемешала задумчиво, раскинула не глядя, вздохнула и опустила глаза к столу. – Чего там, барыня? - испугалась Дуняша. – Собирайся, загостились мы. – Чего? – Того. Смертей три,и ни одна из них к нам касательства не имеет. – А они уже произошли? - полюбопытствовала я. – Того не скажу, не близкие люди. – Так я мигом, - подскочила служанка, - тогда и Федор Φедорович нас в Крыжовень отвезет. – А мне нужно с неклюдами, что нас приютили, попрощаться. И женщины вышли из шатра, придерживая друг друга под руки. Потому что водка зло! Приказной Степанов, будто избавленный от морока, схватил со стола горбушку и стал хлебать свой остывший уже бограч. Шандор набил трубочку, затянулся, выпустил к потолку колечко дыма: – Деревенский мужик какой-то твоих баб в табор привез, гадалка в ноги барону упала, упросила оставить, от смерти неминуемой сберечь. Это мне мами рассказала.