Он выбросил платочек, постучал пальцами о колено: – Но сама мысль мне нравится, не рыться по карманам, чтоб нужный артефакт достать , а чтоб все под рукой было. Орден Мерлина, говоришь? Те еще сквалыги… Ты, мальчик, ступай, мне поразмыслить надо, завтра приходи, в это же время,только не сюда. Как же оно у вас называется? Балаган там еще. – Пикадилли? - почтительно переспросил Волков. – Точно! Найдешь контору погребальную, скажешь… Далее следовали привычные в их общении указания. Назавтра, посетив погребальную контору, покровителя Григорий Ильич не встретил, зато получил от одноглазого хозяина заведения свою именную трость, личную, мощную, единственную в своем роде. Тут можно было бы ещё уточнить, что ночь накануне презента молодой человек провел в выматывающем, болезненном чародейском сне, отвечая на сотни вопросов, возникающих из душной черноты, в которую он провалился. Теперь же, на рыночной площади уездного Крыжовеня,коллежский асессор Волков поднял свой артефакт над головой на манер ручки зонта и, не таясь, но стараясь не натолкнуться на прохожих, приблизился к господину Чикову с его необъятной собеседницей. – Да что сызнова начинаешь, – ругался Сергей Павлович, – чуть что, ко мне бежишь, за любой мелочевкой. Ты чиновная дама , а не шлындра фонарная, сама разберись,или в приказ ступай, заяви о побеге. – Ага, - шмыгнула женщина носом, – чтоб ко мне в приют с обыском заявились? Плавали, знаем. – Так то раньше было, при Блохине, новый пристав совсем зеленый,ты тревогу о пацаненке изобрази, да и довольно. – Сереженька-а, не хочу я в приказ, по тихому хочу-у. Ты ведь мужи-ик, скажи фартовым, чтоб пособили. – Чтоб я с этой безделицей к солидным людям совался? – Так не в лоб! Что ж я, совсем без понятия? Вели сколопендре своей поспособствовать, она всех тутошних обслуживает. Скажи, для меня, скажи, будет ей, бесстыжей, жемчужный гарнитур, на который она в театре завистничала. – Бабы, – вздохнул Чиков, - все мечты о побрякушках. И стоит твой… как там его… Мишка жемчугов драгоценных? – Стоит, Сереженька, - женщина сняла пенсне, промокнула платочком глаза, принялась тереть им же стеклышки, - только не пацан, репутация приютской директрисы Елены Николаевны Чиковой, на ней только моя власть над зверятами этими держится. А, знаешь что, я передумала, не получит Манька гарнитура, обойдется. Оба вы с нею за так постараетесь, потому, пошатнется подо мною трон казенный, сколопендра Мими на бобах останется. Кто ей ещё будет столько девушек молоденьких в заведение поставлять? Адвокат резко выбросил вперед кулак, прямо в лицо супруги. Волкову пришлось отступить,чтоб его не забрызгало кровью. Организму Сергея Павловича явно уже требовалась новая порция отравы, от того он сейчас и ярился. Кажется, побои были Чиковой привычны, она запрокинула голову, расхохоталась, привлекая еще больше внимания окружающих: – Правда глаза колет?! – Нацепила пенсне и, прижав к разбитому носу платок, горделиво пошла прочь. Сергей Павлович бросил ей в спину ругательство. Привлеченная скандалом толпа стала потихоньку расходиться. Волков отступил за угол, пережидая,и последовал за Чиковым,только он продолжил движение. Переулок вывел из на улицу Сливовую,табличка висела на перекрестном столбе. Григорий Ильич догадывался, куда держит путь. Все бордели устроены более менее одинаково,и сейчас его, скорее всего, вели к черному ходу «Χрама наслаждений». Уж сколько Волков за службу свою этих «наслаждений» насмотрелся,и «обителей»,и «садов» и «морей», да любое слово возьми, добавь к нему «наслаждений», непременно с таким названием лупанарий отыщется. На пороге Сергея Павловича встретила темноволосая дама атлетического телосложения в пеньюаре на голое тело,и, невзирая на мороз, долго с адвокатом лобызалась. – Гостья у меня нынче незваная, - сказала она, наконец отстранившись, - да не из тех «особенных», про кого ты, проказник, подумал. Жрица любви увлекла Чикова в дом, Григорий Ильич следовал в шаге позади и успел войти в дверь до того как она захлопнулась от сквозняка. Трость делала его не только невидимым, но и неслышным, очень удобно. – Про тебя расспрашивала, Сереженька , а глаза хитрые лисьи,и сама рыжая. «Сколопендpа» Мими рассказывала любовнику о Попович , а Волков уже видел острый носик означенной барышни в щелочке меж занавесей, и зеленющий глаз, и рыжий локон над ним. Поэтому за адвокатом он продолжать слежку передумал, Евангелина Ρомановна вызывала интереса куда больше. Григорий Ильич приблизился к занавесям и прослушал неплохо проведенный допрос, касаемый наведения на покойного пристава Блохина смертельной порчи посредством соломенной куколки. Репортерка расследовала самоубийство со своей стороны, с репортерской,и хватка ее могла лишь восхитить. Но вместо восторгов ощутил Волков раздражение. Приличная барышня, коею представлялась Εвангелина Романовна, не должна была столь свободно с проституткой себя вести. После допроса Попович отправилась в город, посетила парикмахера, поболтала с газетчиком, воспользовалась услугами чистильщика обуви. Говорила со всеми приветливо, слушала внимательно, слегка склоняя голову к плечу. Действия ее невероятно походили на профессионально организованное полицейское дознание. «Ах, Евангелина Романовна, какой талант в вас пропадает, на печатные сплетенки расходуется. Но вы не беспокойтесь, продолжайте, после мне все доложите, а я уж придумаю, к чему собранную вами информацию применить. Убийство Блохина,тьфу, мелочь на одну трубку, мы с вами такую бездну в уездном Крыжовене приоткроем, что всем хватит, и мне для наград, и вашему «Чижику-пыжику» в первую полосу». Звериным своим чутьем Волков улавливал приближающуюся бурю. Нарядный городской фасад держался на гнилых подпорках, вот-вот он пошатнется, выпустив наружу какое-то страшное преступление. За завтраком Мишка сообщил: – Ежели тетка твоя и сегодня не возвратится, жрать нам нечего, щей в котелке на донышке, от хлеба горбушка осталась. Давай-ка, барышня-чиновница, денег мне на хозяйство выдели, на базар за харчами пойду. Осмотрев свое шерстяное платье, висящее сейчас на пацане, я хихикнула: – Так прямо и пойдешь? – Отчего же так? – Жеманно протянул он, кривляясь. - Шубку зарину надену, платочек нарядный повяжу, губки подмажу. Да не боись, Геля, не признает никто, обернусь в моменте. Девчонка из юного карманника получилась отменная, нескладная рябая отроковица лет четырнадцати на вид, слегка блаженненькая, уж больно старательно мальчишка пучил глаза, но не без кокетливости. – Ну, что скажешь? – покрутился он перед зеркалом. – Перфектно, – похвалила я. - С ключом что делать будем? Я до ночи домой скорее всего не вернусь. – Тоже мне печаль. - Мальчишка засунул руку под головной платок и достал из волос шпильку. – У тебя их в сундуке мешочек целый. На том и порешили, мой путь лежал в приказ к Волкову,так что с Мишкой было почти по дороге. Деньги он завернул в тряпицу и по-бабьи схоронил за пазухой, не забыл прихватить найденную в кладовке суму. – Все-то ты, Ржавый, отыскать в чужом доме мастак. Пацан хмыкнул: – Долго ещё при мне повадки воровские останутся. На рыночной площади мы уж собрались попрощаться, но приветливое: – Прекрасное доброе утро, Евангелина Романовна, - заставило меня вздрогнуть. Господин Волков приподнял шляпу в приветствии: – Едва не разминулись. Карие глаза пристава уставились на Мишку,тот девичьи покраснел и принялся ковырять носком валенка снег. Я вздохнула. Делать теперь что? Ряженого моего представлять? – Доброе утро, ваше высокоблагородие, - начала осторожно. – Позвольте отрекомендоваться, - присел Мишка в книксене, - горничная Εвангелиночки Романовны… Михайлина. Я похолодела. Что он несет? Но пацана несло дальше: – Незамужней девице в присутственное место одной являться никак нельзя,тетушка ейная, хозяйка то есть, Захария Митрофановна в отъезде, вот Миху свою верную барышня и прихватили для соблюдения приличий. – И когда же ты, отважная защитница, в Крыжовень прибыла и откуда? - спросил сыскарь , если его и фраппировала разговорчивость прислуги, виду он не показал. – Так известно откуда, - подмигнул Ржавый, - из утробы матушкиной, годков уж… А правду Евангелиночка Романовна сказывала, что у барышень возраст спрашивать неприлично? Местная я, ваш бродь, тутошняя, только не городская, а деревенская, губешкинской Дуньки троюродная сестра со стороны батюшки,только не Мирона, который семь год тому помер , а… – Достаточно! – прервал Волков разошедшегося пацана. Но каков молодец! Приемчик маскарадный на отлично исполнил, заморочил мистера Грегора, с мысли сбил, свою же оплошность замазал. Григорий Ильич отдышался и молвил приветливо: – Ты, Миха, домой, пожалуй, ступай, нынче честь и приличия барышни Попович я самолично блюсти обещаю. – Да уж знаем мы эдаких блюстителей, - фыркнул Мишка, - наблюдут, а после нас замуж брать никто не захочет. Волков уверил, что с замужем все сложится у нас обеих непременно. Что-то меня в нем тревожило, я даже носом потянула, принюхиваясь. Манеры Григория Ильича со вчерашнего дня изменились, не разительно, но вполне ощутимо. Попахивало в морозном воздухе эдаким мужским амбре, расчетливым феромонным опылением. Ну это так, метафорично выражаясь. Если же рассмотреть все в физической плоскости, дистанции приемлемой со мною Волков не держал, стоял в полушаге, развернувшись корпусом, даже беседуя с «горничной», склонялся ко мне. Демонстрация явного мужского интереса. Мамаев у нас в эдаких пантомимах мастак, он хвастался, что слабый пол на них неосознанно реагирует, телесно, что-де нам от пращурок наследие досталось, ещё с диких времен. Отодвинувшись, я сказала: – Ну что ты, милая, упрямишься? Или господин пристав немедленно предложение руки и сердца должен мне сделать? Мишка, войдя во вкус, не возражал, пришлось хмуриться угрожающе и шипеть. – Ну и ладно, – вняв намеку, вздохнул парень. - По базару только пройдусь. Только вы, ваш бродь, Евангелиночку Романовну домой в целости и сохранности возвратите. И он ушел. Хорошо ушел шут балаганный, по-девчачьи семеня. – Вы завтракали? - спросил Григорий Ильич, предлагая мне локоть. - Признаюсь, сам я не успел,и сейчас не отказался бы от чашечки кофе. Решив, что опознание подождет , а наладить контакт перед сделкой будет нелишним, я взяла его под руку: – Составлю вам компанию с превеликим удовольствием. Прогулочным шагом отправились мы в ближайшую ресторацию, вызывая любопытство прохожих. На нас глазели, особенно, почему-то, на меня. Причина неожиданной популярности выяснилась, когда поравнялись мы с витриной «Фотографического храма искусств Ливончика». За отогретым для лучшего обзора стеклом красовалась портретная карточка изрядных размеров. Уж чем гнум ее раскрашивал, я даже не догадывалась, но волосы рыжели, глаза зеленели , а ланиты с устами розовели самым призывным образом. Это была я. «Вот ведь гешефт-махер уездный, с меня денег взял как положено, теперь еще процент с куафюров стребует», – подумала я беззлобно, способствовать личиною чужой коммерции было мне не впервой. Григорий Ильич замедлил шаг, сравнил портрет с оригиналом, вздохнул притворно: – Разобьете вы, Евангелина Романовна, горячие сердца крыжовеньских кавалеров, эдак мне скоро придется с их ордою за ваше внимание сражаться. – У меня, Григорий Ильич, жених в Мокошь-граде имеется, - попыталась я задавить флирт в зародыше. – Наслышан уже из ваших же уст. - Карие глаза смотрели на мой рот.