Я помнила Эдмунда Ларанского. Видела накануне его дня рождения в усадьбе Дана. Эдмунд произвёл неизгладимое впечатление измученного тяжкой болезнью. Он был высок, — пожалуй, даже выше, чем Дан, — и крайне истощён, как человек, по пятам которого следует тень смерти. Бледная восковая кожа обтягивала череп, придавая Эдмунду жутковатый вид мумии. Из-за химиотерапии и облучения лицо и голова были абсолютно лишены даже намёка на волосы. И только яркие синие глаза горели стремлением к жизни и острым умом. Его кресло-каталку вёз слуга, одетый в серый безликий костюм. Говорил Эдмунд негромко и по существу, словно старался не тратить силы попусту. Мы даже перекинулись парой ничего не значащих фраз. Он сетовал, что его не оставляют в покое ни на минуту, даже хотя врачи сообщили о внезапно наступившей ремиссии. А через неделю после собственного дня рождения Эдмунд скончался. Его обнаружила жена в постели. По предварительным данным, причиной смерти являлась внезапная остановка дыхания во сне. Тут же зашуршали таблоиды, запестрели интернет-издания многочисленными статьями: а не была ли смерть Эдмунда выгодна кому-либо из близких? Впрочем, скандала не получилось, и пресса быстро переключилась с двусмысленных статей на хвалебные некрологи о покойном. Автомобиль свернул за угол и бесшумно направился в сторону Города Грёз, оставив изящный светлый дом позади. Резные клёны сменились стройными тополями, отбрасывающими сизую тень на дорогу. Вскоре пейзаж изменился. Словно из ниоткуда выросли однообразные коробки серых многоэтажек, разрисованные стены индустриального района Города Грёз и неопрятные улицы. Фабричный смог поднимался над трубами и превращался в тяжёлые тучи, которые пузырились на небосклоне. Рёв несущихся по автостраде машин выдернул меня из раздумий. — Фил, — негромко попросила я. — Будьте так любезны, остановите возле Царской площади. Лысая голова водителя молчаливо качнулась в ответ. Фил предпочитал не разговаривать со мной. В его молчании было что-то враждебное. Он относился ко мне с явным неодобрением, и это чувство было взаимным. От такого человека, как водитель Ларанского, хотелось держаться подальше. Здоровенный как медведь, лысый, с рассечённой бровью и широким лицом Фил казался мне разбойником с большой дороги. Он был из тех людей, что говорят глазами. Чаще всего исподлобья. Почему-то представлялось, что он способен убить другого и даже не дрогнуть. Автомобиль промчался по мосту через реку Каменная и повернул направо. Современный мир с его домами-коробками и гудящими машинами остался на другом берегу. Перед моим взором предстала старая часть города с величественными домами из потемневшего песчаника, украшенные статуями атлантов и высокими колоннами. Через каналы перекинулись изящные кружевные мосты, а над тротуарами возвышались дореволюционные кованые фонари. Я вышла на Главной Береговой улице и побрела в сторону Царской площади. На мгновение забыла и о смерти Эдмунда, и о странной равнодушной реакции Дана. Моё внимание поглотило созерцание улиц. Я жила в Городе Грёз три месяца, но, оказываясь в этой части, словно попадала в другой мир: строгим, мрачный и завораживающий. Глядя на острые шпили, царапающие низкое небо, я снова и снова задавалась вопросом: когда мы успели разменять красоту на удобство? Я с сожалением отмечала, что рука современности дотянулась и до старого города. Теперь на многовековых зданиях горели яркие неоновые вывески, и это выглядело столь же нелепо, как если бы кто-то додумался нарядить Венеру Милосскую в клоунский костюм. Несмотря на пасмурную погоду, на Царской площади было на редкость многолюдно. На лавочках сидели мамы с колясками. Молодёжь в ярких толстовках рассекала на скейтбордах. Поодаль медленно и вальяжно прогуливались старики. Я любила гулять по площади, но сейчас желание исчезло. Многолюдность раздражала, словно мешала сосредоточиться на главном — на внутреннем диалоге, который я привыкла вести с собой, гуляя по улицам Города Грёз. — Госпожа Романовская? Я вздрогнула и обернулась. Рядом со мной стоял высокий парень, затянутый в форму полицейского. Широкое простоватое лицо было знакомым, но я не могла вспомнить, где его раньше видела. В голове зароились мрачные мысли. Про убийство Эдмунда стало известно только сегодня утром. Полиция так быстро отработала все возможные контакты? Или это связано с Даном? Неужели сплетни о нём имеют реальную почву? Воображение живо нарисовало картину допроса: тёмная комната, лампа в лицо и клубящийся сигаретный дым. — Это же я, узнаёте? — парень снял фуражку и улыбнулся ещё шире. — «Я» бывают разные, молодой человек, — строго ответила я, силясь вспомнить его. — Вот если вы скажете, где и когда мы виделись, это значительно бы облегчило задачу. — Карл. Я учился у вас в колледже три года назад. Я едва сдержала вздох облегчения. На душе потеплело, будто встретила старого друга. — Боже, Карл! Я тебя не узнала! Но, говорят, это к богатству. Как ты здесь оказался? Ты вроде в Приморске жил. Полицейский смущённо завертел в руках фуражку. — Долгая история. А вы торопитесь, госпожа Романовская? Если нет, то я знаю здесь одно кафе. Вы же по-прежнему любите чай, верно? Молодая официантка с дежурной улыбкой поставила белоснежные чашки и прозрачный заварник с облепиховым чаем. — Давно вы в Городе Грёз? Карл осторожно разлил чай и приготовился внимательно слушать. В этом была своя особая атмосфера. Словно я находилась не в литературном кафе, а вернулась в прошлое: светлая аудитория, полная студентов, скрип мела по доске и беседы обо всём. — Три месяца, — ответила я и осторожно отхлебнула чай. Он оказался терпким, обжигающим. Язык кольнула приятная облепиховая кислинка. На душе стало теплее, будто солнце коснулось её и разлилась волной по телу. — Решила посвятить свою маленькую недолгую жизнь поискам себя. Результаты оказались непредсказуемыми. Карл удивлённо поднял брови. — А как же колледж? Неужели все же студенты довели до ручки? Я весело усмехнулась. — Как раз наоборот. Я только из-за студентов и работала. Просто закончился договор, и мне пришлось уйти. Пожалуй, колледж оказался тем самым местом, куда несмотря на все трудности и неприятности, хотелось возвращаться. Это бесценный опыт и прекрасные воспоминания. — Студенты вас всегда любили. Знаете, вы стали примером того, что нужно идти к цели и добиваться своего. Я смутилась. Добрые слова всегда приятно слышать. Они греют душу и помогают в трудное время увидеть надежду, почувствовать себя нужным и важным. Дают силы двигаться дальше. Но сейчас я ощущала неловкость. Тогда, имея работу и мечты, я знала, чего хочу и куда иду. Однако жизнь изменчива. Наличие хорошей должности и перспектив не гарантируют, что так будет всегда. — Скучаю по тем временам. Иногда даже снится, что я по-прежнему веду пары и спорю со студентами. Но, знаешь, если так произошло, значит, пора что-то в своей жизни менять. Поэтому я и уехала из Приморска в Город Грёз. — Вы по-прежнему обучаете недорослей? — улыбнулся Карл. — Э-э-э, нет. Спасибо, — съехидничала я и театрально всплеснула руками. — Если я снова захочу экстрима, то лучше прыгну с парашютом. Хотя должна отметить, что своей работе я научилась многому. Например, ненавидеть людей и смотреть матом. Карл рассмеялся. По-мальчишечьи просто. И снова возникло ощущение уютного кабинета, залитого тёплым сентябрьским солнцем. Цепкие пальчики сознания ухватились за крошечное чувство радости. И теперь единственное, чего я искренне боялась, что оно вот-вот и снова погаснет. — Я решила кардинально изменить свою жизнь, — продолжила я, допивая остатки чая. — Полностью ушла из педагогики и теперь работаю натурщицей. Лицо бывшего студента изумлённо вытянулось. — Натурщицей? Серьёзно? — Серьёзно. Я никогда не умела рисовать, но всегда хотела прикоснуться к искусству. Мечты имеют свойство исполняться. Кто ж знал, что она исполнится таким своеобразным способом? — Ну я… Это… Я был бы тоже не против прикоснуться, конечно, — я бросила на него пристальный взгляд, Карл стушевался и уставился в полупустую чашку. — Ну в смысле к искусству. Слово «искусство» он понял по-своему. Но выразить мысли напрямую не хватало ни смелости, ни наглости. Авторитет преподавателя был и остаётся весомым. Даже для бывшего студента. Даже если преподаватель бывший. Едва уловимая аура всегда будет давить на человеческое подсознание, в которое годами вбивали: преподаватель выше любого, ибо в его власти как помиловать, так и наказать. — Тебе будет неинтересно. Таращиться на человека, застывшего в одной позе на три часа — это такое себе зрелище. Оно вызывает интерес только у художников. Но те загружены мыслями, как правильно разместить фигуру на полотне и как составить композицию… Нет, Карл, всё гораздо прозаичнее, — добавила я, увидев, что он собирается возразить. — Даже обнажённое тело воспринимается с тем же восторгом, что и чашка на столе. Студент захлопнул рот и поджал губы. Похоже, мысль о работе натурщиц потеряла для него всякую привлекательность. Он задумчиво покачал головой, а потом вполне серьёзно произнёс: — Знаете, вы правильно сделали, что уехали из Приморска. Вам там не место было. Вы красивая и умная. Рад, что решили изменить свою жизнь. Хотя немного удивлён, что вы решили стать натурщицей. — Почему же? Сам же сказал, что я красивая. Он неуютно заёрзал и принялся разглядывать свои ладони. — К тому же сложно отказаться, когда работу предлагает такой известный художник, как Дан Ларанский. Другие натурщицы отдали бы многое, чтобы оказаться на моём месте. — Ларанский? Дан Ларанский, художник? — Карл вдруг поднял на меня потемневшее лицо. Его взгляд сделался тяжёлым и пронзительным, отчего в животе завязался неприятный тугой узел. — Что-то не так с Ларанским? — настороженно спросила я. Пальцы нервно скомкали салфетку. Глядя на мрачное лицо Карла, чутьё вежливо подсказало, что лучший способ перевернуть ситуацию в свою пользу — прикинуться наивной. Карл нахмурился и тяжело вздохнул. — Думаю, вы слышали о том, что у Ларанского недавно умер двоюродный брат, Эдмунд. Я медленно покачала головой. Каждое слово сейчас могло сыграть как против меня, так и выудить из бывшего студента информацию к размышлению. Похоже, что Дан находился под подозрением, но связать убийство с именем известного художника у меня не получалось. Уж не потому ли Дан так прохладно отнёсся к новости об убийстве, потому что сам догадался, что подозрения могут коснуться его? — Слышала, — помолчав, задумчиво произнесла я. — В интернете писали хвалебные статьи о том, кому и как помог Эдмунд. Да и какое оказал влияние на людей в целом. Что ж… Про богатых людей всегда пишут удивительные некрологи. Аж удивляешься — как такой замечательный человек и прожил такую тихую и непримечательную жизнь? Прямо Робин Гуд современного мира. Писали, что он скончался в результате внезапной остановки дыхания. Его, кажется, обнаружила в постели собственная жена. Карл улыбнулся, но глаза оставались холодными. — Смерть Эдмунда Ларанского вызывает много вопросов. — Например? — Я не могу вам всего рассказать. Есть тайна следствия… — Карл! Дан — великий художник. Он создаёт картины, которым нет равных. И я не поверю, что он хоть как-то причастен к смерти Эдмунда. Даже возникают вопросы. Он развёл руками и откинулся на спинку стула. Его взгляд смягчился. — Чужая душа — потёмки, — неопределённо отозвался полицейский. — Вы сами говорили, что человек может оказаться кем угодно. Внешность крайне обманчива. И следует смотреть на поступки людей, а не на их слова… В любом случае, госпожа Романовская, я бы попросил держаться от него подальше. Дан Ларанский — мутный человек. Не хотелось бы, чтобы вас втянули в неприятную историю. — Боюсь, я уже втянута. Последние три месяца я работала с Даном. А, значит, рано или поздно меня могут вызвать на допрос. Давай так, — предложила я, глядя, как губы Карла скептически стянулись в узкую нить. — Я тебе рассказываю, что знаю о Дане, а ты мне — о смерти Эдмунда.