Боб не переубедил Расса. — Связь должна быть, — настаивал тот. — Что еще особенного происходило в Полк-Каунти в 1955 году, из-за чего стоило бы устраивать заговор против твоего отца? Френчи Шорт не стал бы из кожи вон лезть ради... — Вот именно, — перебил юношу Боб. — И я вот что думаю. Отец, очевидно, проводил какое-то расследование, возможно, даже по какому-нибудь делу, которым занималась полиция штата. Не исключено, что это касалось деятельности Кэмп-Чаффи. И ему каким-то образом стало известно нечто такое, что требовалось сохранять в тайне. Поэтому его пришлось остановить. — Как в дешевом кино, — заметил Расс. — Знаю, — буркнул Боб, — хотя в кино не хожу. — Ну, может... — Сбавь-ка ход, — скомандовал Боб. — И резко не оборачивайся. Секунды текли — одна, две. Боб вытащил кольт калибра 45 из кобуры под ремнем. Расс даже не видел, когда он успел пристегнуть ее. — Что за черт... — Полегче, полегче, — скомандовал Боб. Обернувшись назад, Расс заметил голубой фургон. Фургон прибавил скорость, быстро нагоняя их. — Не смотри туда, — приказал Боб, — и, как только дам команду, жми на тормоза, как следует. Ясно? Расс сглотнул; во рту появился металлический привкус. Кошмар возвращался. Но фургон, поравнявшись с ними, продолжал движение с прежней скоростью. Расс, игнорируя приказ Боба, украдкой глянул в боковое окно. На заднем сиденье в фургоне сидела симпатичная девчушка, внимательно наблюдавшая за ним. Перехватив его взгляд, она показала язык. — Черт, — выругался Расс. — Ну и напугал же ты меня. — Видать, старею, — пробормотал Боб, убирая пистолет под пиджак. — Не заметил, откуда они вынырнули. А надо бы, черт побери, внимательнее смотреть по сторонам. — Так что мы дальше делаем? — спросил Расс. — Ты у нас в Принстоне учился. Вот и скажи. — Ну... — начал Расс и осекся, вдруг осознав, что... ему тоже нечего предложить. Сложная натура, каковой являлся Сэм Винсент, нашла полное отражение в разношерстном скопище людей, собравшихся в доме старика, чтобы оплакать его смерть, а может, отпраздновать или хотя бы напиться за его счет. Кого здесь только не было — афроамериканцы из западных районов, аристократы из Литл-Рока, приятели, с которыми Сэм исходил тысячи охотничьих троп, старые проводники, фермеры, продававшие ему свою продукцию, политики, полицейские, дети, обиженные секретарши, адвокаты, сражавшиеся против него в суде, работники исправительных учреждений и даже несколько человек, которых Сэм когда-то отправил в тюрьму. Причем каждый из присутствовавших считал своим долгом рассказать о Сэме какую-нибудь историю. Боб с Рассом прибыли как раз в тот момент (с трудом отыскав место для своего автомобиля перед домом на улице, заполненной самыми разными машинами — от «мерседесов» до сорокалетних пикапов), когда слово взял поверенный Сэма, чтобы огласить завещание покойного. Сэм, в течение многих десятилетий умно размещая свой капитал и проворачивая выгодные сделки, оставил после себя немалое состояние. Чтобы избежать налога на имущество, он на протяжении ряда лет разбивал свой капитал на суммы по десять тысяч долларов в год в пользу своих детей, зятьев и невесток, независимо от того, состояли они в разводе или нет, обзавелись новыми семьями или пребывали в одиночестве. Он руководствовался только одним принципом: те, кому приходится или приходилось мириться с его родством, заслуживают небольшого подарка. Он также учредил доверительные фонды по двести тысяч долларов в пользу каждого из своих внуков, распорядившись выплачивать эти деньги только учебным заведениям в форме чеков за обучение, питание и проживание детей. Он оставил по десять тысяч долларов каждой из своих секретарш, уволенных им или уволившихся по собственному желанию. Кроме одной — той, которая спилась: она получила от него пятнадцать тысяч долларов. Таким образом, из всего его состояния оставалась еще не пристроенной сумма в девятнадцать тысяч четыреста пятьдесят долларов. — Ну дает отец, — удивленно произнес доктор Джон Винсент, дыхнув перегаром виски (бар был забит спиртным основательно). — Передал девять тысяч семьсот двадцать пять долларов в фонд НСА[26] и столько же — «Хэндган контрол»[27]. Представляю, как он хохотал, когда выдумывал это! — Хороший он был человек, — сказал Боб. Угрюмый, мрачный, казалось, он единственный из всех присутствовавших на поминках по-настоящему горевал о старике. — И вредный, — добавил доктор. Ему как старшему сыну больше всех досталось от Сэма — приходилось сносить и гнев ею, и похвалу. — Умный был бестия, а уж придирчивый, злобный, спасу нет. Порол нас по-черному, когда мы росли. И смотри, всех в люди вывел, Два врача, агент бюро путешествий, консультант по вопросам размещения капитала и художник-импрессионист. — А кто художник-то? — спросил Боб. — Джеми. — А я думал, он — юрист. — Бывший. Десять лет покопался в законах, а потом все-таки набрался смелости и занялся тем, чем ему хотелось, а не отцу. Думаю, отец его за это зауважал. — Да, упрямый был чертяка, — заметил Боб. — Не то слово. И крутой. Знаешь, за двадцать два года, что я жил дома, мне только раз пришлось видеть его плачущим. Он не плакал, даже когда умерла мама. А вот когда отца твоею убили, не сдержался. Помнится, он вернулся домой и уселся внизу. Один. Уже светать начало, а он все сидел и пил. Я проснулся от звука, которого прежде никогда не слышал. Спустился тайком вниз. Смотрю, а он сидит в той старой качалке, — Джон указал на облезлое старое кресло, стоявшее на одном и том же месте на протяжении пятидесяти с лишним лет, — раскачивается взад-вперед и рыдает, как ребенок. Он любил твоего отца, считал Эрла Суэггера самым совершенным человеком. Герой, отец семейства, полицейский, неподкупный символ всего честного и справедливого, на чем держится Америка. — А я всегда говорю: мой отец был всего лишь человек, обычный человек. — Мой отец вряд ли согласился бы с тобой. Боб, позволь спросить: что происходит? Тут слухи всякие ходят. — О том, что сумасшедший Боб Ли выкопал какого-то конфедерате? — Да. Об этом тоже. И о другом. Ты неожиданно появляешься здесь — и тут же в Оклахоме случается жуткая перестрелка. Десять человек убиты. До твоего приезда такого не бывало. Ты вроде бы к этому не причастен, но народ не забыл еще, как несколько лет назад ты пошел на охоту, и из леса выволокли двух парней в похоронных мешках. Тогда отец отстоял тебя в федеральном суде. — Никто из-за меня не попадает в похоронный мешок незаслуженно. Это дело прошлое. И касается моего отца. — А мой принимал в нем участие? — Я просил его оформить для меня кое-какие документы. Только и всего. — Вот как? — Я тут с юным другом. Он хочет написать книгу о моем отце и обратился ко мне за помощью. А Эрла Суэггера уже почти никто не помнит. Только твой отец и старая миссис Конни. Отец твой вот умер, а скоро и ее черед. Я подумал, что это стоящая идея. Во всяком случае, лучше пусть пишут о нем, чем обо мне. — Понятно. Но имей в виду, народ тобой интересуется. Хоть и ходишь ты один, мой друг, а тень отбрасываешь длинную. Ладно, пойдем со мной. У меня кое-что есть для тебя. Они двинулись сквозь толпу. Боб шел словно через обрывки своего прошлого. Вон Сара Винсент, старшая дочь Сэма. Она дважды выходила замуж, дважды разводилась и сейчас работает в городском бюро путешествий — преуспевающая и одинокая дама. Она единственная из всех детей Винсентов не обладала магнетизмом Сэма, хотя когда-то была по уши влюблена в Боба, да и сейчас вот бросила на него смущенный пылающий взгляд. Собственно, только она одна и не постеснялась встретиться с ним взглядом. Все остальные в замешательстве отводили глаза. «Я убивал людей. Я — снайпер. Изгой». Именно гнетущее чувство собственной отверженности порой толкает убийцу на новые убийства. Три года назад, в результате скандального судебного разбирательства, его земляки узнали, что Боб Ли Суэггер не просто спившийся ветеран морской пехоты, живущий в одиночестве на своей горе, а снайпер, палач, охотник за людьми, на совести которого восемьдесят семь загубленных жизней. В Аризоне это никого не ужасало, потому что другим его там и не знали. А на родине получившие огласку сведения из его биографии вызвали эффект разорвавшейся бомбы. Все вспоминали, каким он был в прошлом, и задавались вопросом: почему именно он? Почему он не такой, как все? Что известно снайперу и не известно всем остальным? Что им движет, когда он посылает кому-то в голову кусок свинца, вышибающий мозги? Что при этом испытывает? Боб заметил в толпе женщину, некогда звавшуюся Барб Семплер. Он как-то раз, когда учился в старших классах, пригласил ее на свидание, но она потом сочла, что он слишком неотесанный, деревенщина. Кажется, отец у нее адвокат? С тех пор она сильно располнела, — наверно, фунтов сорок набрала; некогда красивое лицо расплылось как блин. А вон тот парень, ныне толстый, лысый, в элегантном костюме, однажды в детстве исподтишка звезданул его на футбольном поле и издевательски хохотал до тех пор, пока Боб не набросился на него с кулаками; тренер едва оттащил его от обидчика. Потом они оба выросли: тот избрал своей профессией страхование, Боб — убийство. Странно, не правда ли? А та женщина, — кажется, ее зовут Синди... э... как?.. Тилфорд. Точно. Однажды вечером в 61-м он тискал ее на заднем сиденье машины, Тогда это казалось ему райским наслаждением. Давно это было. Теперь она утратила пышные формы, стала худой и костлявой. Сказались развод, занятия аэробикой. Женщина улыбнулась, испугав его. Боб затосковал по жене. Как же ему хочется вновь ощутить себя полноценным человеком: мужем, отцом, владельцем конюшни. Джулия, ИКН4, лошади. Ему так плохо без них и еще тягостней от отсутствия того, что они олицетворяют, — жизнь обычного человека, а не снайпера. Толпа расступалась, шарахалась от него, как от прокаженного. «Я — снайпер. Мой удел — одиночество». Едва они дошли до лестницы, толпа словно по мановению волшебной палочки вновь сомкнулась. Они спустились вниз, где находился кабинет Сэма. Джон сразу же направился к стенному шкафу, открыл его и взял что-то с полки. — Мне пришлось убираться в кабинете отца, — сказал он. — Вот, держи. Думаю, это твое. В сейфе нашел, под замком. Он протянул Бобу картонную коробку. В ней лежали старый блокнот его отца, запятнанный кровью, и старая книжка штрафных квитанций. — И еще вот это. — Джон вручил ему пожелтевший листок линованной бумаги. — Отец набросал тут кое-какие заметки. Похоже, он расследовал какое-то дело. Может, тебе будет от этого какая польза. Расс беседовал с очень милой девушкой, которая, казалось, знает о нем все. По крайней мере, она проявляла живейший интерес к его персоне. До него постепенно начинало доходить, что в этом странном мире его воспринимают как некую знаменитость, потому что в представлении этих людей он был закадычным другом прославленного, загадочного, опасного — и, конечно, сексуального — Боба Ли Суэггера. Такое ощущение, думал Расс, будто он из окружения Мика Джаггера. — Значит, ты учился в Принстоне, — верещала девушка. — А почему бросил? — Понимаешь, мои родители разошлись. А я знал, что маме будет тяжело, и потому не захотел оставаться вдали от нее, за тысячу двести миль. Последний год жил в Оклахома-Сити, работал в «Дейли Оклахомен». И к тому же Восток мне не очень нравится. Я всю жизнь пытался выбраться из Оклахомы, потому что считал, что слишком хорош для Оклахомы. Мне удалось пробраться в Лигу плюща[28], но, оказалось, народ там какой-то мелкий. Сущие фанатики и расисты. Они смотрят на мир через искажающую призму. Все, кто вне их круга, неотесанные нацисты; любой, у кого есть оружие или кто входит в НСА или голосует за республиканцев, по их мнению, в лучшем случае непутевый невежда, в худшем — двуногое животное. Я просто не мог мириться с таким отношением. Они ни черта не знают. В результате я устроился в «Оклахомен», проработал там год и за это время понял, что я... никуда не вписываюсь. — Да будет тебе. Уверена, ты обязательно найдешь свое место в жизни. Ты потрясающе умный парень. — Был умный. В Оклахоме я так проявил себя. А потом уехал в Нью-Джерси и превратился в обычное дерьмо без гроша в кармане. Девушка улыбнулась. — А ты же вроде писатель? — Непубликуемый. Но блестящий. — Так ты пишешь книгу о Бобе Гвоздильщике? — Нет. Секреты Боба засели в нем так глубоко, что пытаться извлечь их бесполезно. Он всю свою жизнь стремился доказать, что достоин собственного отца. И доказал — в отличие от всех нас. Сам он так не считает, а я это заявляю с уверенностью. Как бы там ни было, книгу я хочу писать о его отце — об отважном Эрле Суэггере, награжденном Почетной медалью Конгресса за героизм, проявленный в сражении на Иводзиме, а погибшем в итоге в перестрелке с белой швалью. Я думаю посвятить повествование последнему дню его жизни, в котором нашел отражение целый комплекс патологических аномалий американской жизни. — Интересная задумка. Мне нравится идея символического эпизода: познание макромира через воспроизведение и анализ микромира. — Ну и ну, — воскликнул Расс. — Да ты, должно быть, филолог. — Учусь на третьем курсе в Вандербилте. — Хороший университет. — Спасибо. Сейчас пишу курсовую по Рэймонду Карр... — Фамилии Расс не уловил. Рэймонд? Писатель? Начинается с "К", в середине или в конце "Р"? Расс запаниковал. Может, «Карвер»? Он сроду не читал никакого Карвера. А может, все-таки Чандлер? Это уже лучше. Чандлера он тоже не читал, но представление о его творчестве имеет. — Лос-анджелесский частный детектив? Неоновые огни и прочее. — Да, — подтвердила девушка, и Расс вздохнул с облегчением. — Хотя главное не это. Он — хороший рассказчик. Наверно, во мне говорит южанка, но мне нравится, когда можно просто погрузиться в книгу, забыв обо всем. Твоя книга будет столь же интересной? — Да, — ответил Расс, — надеюсь. — Много уже написал? — Вообще-то, мы пока еще только собираем материал. Послушай, я немного запутался. Ты кто?