Я стиснула зубы, пережидая бурю в стакане. Коридор гостиницы, куда я вышла, чтобы не принимать посетительницу в номере (в который я попросту не хотела её допускать) заполнился ее голосом, ее духами, ее эмоциями и ее шелковым шарфом. Мне стало душно. — О боже, милая, что с тобой случилось?! Я так переживала, детка! Это так ужасно! Я все понимаю, но ты так напугала меня! И еще мистер Торнвел! Господи, ну как же я испугалась, милая! — как будто стая щебечущих птичек, мама атаковала меня вопросами, не особенно интересуясь ответами. — Как ты здесь оказалась? Ты выглядишь такой бледной! С тобой все хорошо? Она стиснула меня в объятиях, а мне захотелось кричать. — Поедем домой, милая! Как же мне их не хватало — этих объятий и этих слов! Как долго я ждала их. ...и как безнадежно они запоздали… — Нет. Слова, упавшего камнем, она просто не поняла. Остановилась, отпустила мою руку, за которую пыталась тянуть меня к выходу. Растерянно захлопала глазами. — Нет. Я никуда не поеду. — Но как же, Лали, милая…Ты же столько времени не была дома… За время жизни в Горках я столько раз придумывала этот диалог, что, когда он вдруг случился в реальности, не смогла ничего сказать. Горло перехватил болезненный спазм. — Нет. Даниэль, всё это время за моей спиной подпиравший стену с небрежностью статуи, которая именно для того здесь и поставлена, отлепился от своей опоры, и шагнул к матушке, оттесняя ее от меня. — Миссис Стивенс... Эления — вы позволите мне так вас называть? Меня зовут Даниэль Лагранж... — он ворковал, и уводил ее за собой, устроив ее ладонь в сгибе своего локтя, и вел к лестнице и дальше вниз. А мама шла. Оглядывалась на меня неуверенно, но шла туда, куда ее вели. Как и всегда, впрочем. В тот же день ее известили о поданном мной заявлении и о том, что будет проведено расследование обстоятельств моего срыва и определения в Горки, и мама вдруг внезапно и неожиданно узнала, что у меня, оказывается, есть претензии по поводу того, как со мной обошлись. Поскольку на время расследования, опека надо мной перешла государству, социальной службой по делам несовершеннолетних мне был назначен куратор, миссис Мерстоун. Во время нашего с ней знакомства после методичного расспроса о моих делах, самочувствии, о том, как я устроилась, она вдруг сказала: — Знаете, мисс Хэмптон, ваша мать хочет с вами увидеться. Она звонила мне и просила о встрече с вами — ее известили, что с началом расследования ваши встречи возможны только с одобрения соцслужбы и в нашем присутствии. Так как? — миссис Мерстоун смотрела на меня с внимательным, цепким интересом. — Мне дать одобрение? Интересно, но даже эту чужую, суровую женщину интересовало, чего я хочу, больше, чем мою родную мать. Которая, договариваясь о встрече со мной, позвонила — не мне. И, протолкнув внутрь все эмоции, я постаралась ответить ровно и рассудительно, как взрослый разумный, самостоятельный человек, на звание которого я планировала претендовать : — Нет, миссис Мерстоун. Я не хочу ее видеть пока что. Я обижена и зла, и мне нужно эту обиду и злость переварить. Поэтому я не хочу ее пока видеть. А теперь — и не обязана... — Обвинение вызывает для дачи показаний мистера Людвига Стивенса. Я вынырнула из своих воспоминаний на эти слова. Как ни странно, глядя на высокого крупного мужчину, перечеркнувшего мою жизнь ради своего эго, боли я не испытывала. Было напряженное ожидание и злое любопытство: ну-ну, посмотрим, что ты будешь врать! — Представьтесь суду. — Людвиг Эдвин Стивенс, ваша честь, — отчим говорил бесстрастно, равнодушно. Не похоже, чтобы происходящее сильно его задевало — выглядел он абсолютно спокойным. И на вопросы он отвечал тоже совершенно спокойно: — Дочь супруги, магичка, устроила в доме погром с помощью магических сил. “Зеленые Горы” мне рекомендовали как лучшее заведение при сложностях подобного профиля. — Кто именно рекомендовал вам это заведение? — тут же поинтересовался мистер Локвуд. — У меня много знакомых магов. Видимо, я упомянул, что боюсь фатальных последствий для Элалии, кто-то из них и посоветовал не затягивать и обратиться за помощью к специалистам, — отчим на фоне мистера Локвуда, задававшего свои вопросы с живым интересом, выглядел как каменная стена. — К сожалению, конкретного имени я не припомню. Как каменная стена в очень дорогом костюме. “Для Элалии”. О да. Все что вы делали, дорогой мистер Стивенс, вы делали для меня. Очевидным образом. — Скажите, почему вы решили, что имел место именно магический срыв? — атаковал отчима новым вопросом мой адвокат. И снова этот вопрос отскочил от непоколебимого равнодушия Людвига Стивенса: — Элалия так сказала, — он даже плечами чуть пожал, как бы давая понять, что не видит тут иных вариантов. — То есть, несовершеннолетняя вам сказала — и вы за это упекли ее в исправительное заведение на три года, — резюмировал адвокат. — Мы протестуем! — тут же вклинился один из адвокатов ответчиков. — Обвинение пытается подменить понятия и очернить моего клиента в глазах суда! — Протест принят, — огласил свое мнение судья. — Мистер Локвуд, следите, пожалуйста, за формулировками. — Как скажете, — легко согласился он. — Итак, ответчик, вы утверждаете, что, кроме слов несовершеннолетней, никаких других доказательств магического срыва у вас не было? — Кроме слов Элалии и разгромленного дома, — уточнил отчим. — Я не маг. Что я должен был делать? — Обратиться к магам-целителям, собрать комиссию, провести магическое освидетельствование и получить заключение компетентных специалистов о состоянии магического здоровья мисс Хэмптон, — любезно просветил отчима мистер Локвуд. — Это установленный законом порядок в случаях, аналогичных вашему. Почему вы им пренебрегли? “Потому что не ожидал, что за это ему придется отвечать” — могла бы я ответить на этот вопрос. В ином случае, уж он как-нибудь позаботился бы о том, чтобы сфабриковать заключение должным образом. — Я не маг, — с легким оттенком брезгливой усталости повторил мистер Стивенс. — Откуда мне было это знать? Я действовал из благих побуждений, желая лишь помочь. Действительно. Я невесело усмехнулась. — Скажите, а вас, в вашем желании помочь, не смутило, что мисс Хэмптон отказывались принимать в “Зеленые Горы”, обосновывая это отсутствием показаний? — поинтересовался мой адвокат. Мистер Локвуд практиковал дольше, чем я вообще жила на свете, и потому повидал всякого и не склонен был удивляться людям, с которыми сводила его профессия. Но даже его восхищала непробиваемая наглость мужа моей матери. — Нет, — совершенно открыто признался мистер Стивенс. — Меня сразу предупредили, что заведение — лучшее в своем роде, и устроить туда ребенка не так просто. И, глядя на адвоката с почти не читаемой насмешкой, добавил: — И, поскольку я действительно хотел для падчерицы исключительно всего наилучшего, воспользовался личными связями. Хоть это и претит моим личным убеждениям. Но я всегда желал только лучшего для моей семьи. Выдыхай, Лали. Выдыхай. То ли еще будет! Застарелые злость и ненависть, когда-то искусственно задавленные, трепыхнулись внутри, но беззубо, вяло — и снова осели, взятые под контроль волевым усилием. — Весьма похвальная приверженность семейным ценностям, — согласился мистер Локвуд. — Тогда ответьте, пожалуйста, на следующий вопрос: кто оплачивал лечение мисс Хэмптон в “Зеленых Горах”? — Её мать, — стоило только адвокату коснуться Элении Стивенс, лицо отчима снова закаменело и стало непроницаемым. — Она является официальным опекуном. Это требование “Зеленых Гор”. — Хорошо, поставим вопрос иначе: из каких средств Эления Стивенс оплачивала лечение дочери? — Я не заглядываю в кошелек своей жены, — окрысился отчим. — И никак не контролирую ее расходы! Угу-угу. Только каждый раз, стоит речи зайти о трате чуть более серьезной, чем покупка пары сережек, мама бежит с вопросами к нему. Если это “не контролирую” — то, боюсь, я не хочу знать, что такое контроль в представлении Людвига Стивенса. Тем временем мистер Локвуд продолжал гнуть свою линию: — Из документов, предоставленных суду, явно видно, что все расходы, связанные с содержанием Элалии Хэмптон в “Зеленых Горах”, покрывались из наследства мисс Элалии Хэмптон. Отчим равнодушно пожал плечами: — Видимо, поверенный, получивший указания оплатить счет от лечебного заведения, решил, что это логично. Мистер Локвуд вежливо улыбнулся. И пусть ему не удалось выдавить из отчима признание, что желая мне самого лучшего, он желал это исключительно за мой счет — все равно было понятно, какой был задан вопрос и какой на него прозвучал ответ. — Прошу вас, сообщите суду, где была ваша жена двадцать второго мая этого года? — с безупречной благожелательностью попросил адвокат.