Лагранж дернул углом рта, и было непонятно, к чему относится эта мимолетная досадливая реакция — к тому что я задала вопрос или к его содержанию. — Нормально, — ровно ответил он. И все. Острое разочарование поднялось из глубины души. Конфеты-шарики, но не откровенность, да? Я дернулась подняться, но ладони сильнее сжались на талии. — Нет, стой. Подожди, — отрывисто произнес Даниэль и прикрыл глаза, нахмурившись — между бровей залегла складка. — Я просто не люблю ездить домой. Поэтому и говорить про эти поездки не люблю. — Почему не любишь? — удивленно спросила я. — Ездить?.. Не знаю, рада ли я была бы видеть отчима каждые выходные, но все же совсем не выбираться из Горок было тоскливо. Да и отец не отчим… хотя, конечно, всякое бывает. — У нас с отцом… сложные отношения, — подтвердил мои мысли Даниэль, медленно и тщательно подбирая слова. — Особенно после смерти матери. Он считает, что я недостаточно… хорош, чтобы носить звание его наследника. И что я не прилагаю должных усилий, чтобы соответствовать его ожиданиям. Так что выходные — это не отдых, а… наверстывание отставания. Пока он говорил, лежащие на моей талии ладони пришли в движение, погладили вверх-вниз, потом по спине, а потом нырнули под полы пиджака и коснулись меня поверх тонкой ткани блузки. Прикосновение обожгло, я вздрогнула, и руки Лагранжа снова замерли, будто всегда тут и лежали. — Это из-за того, что тебя исключили из Академии? — мой собственный голос звучал как-то странно, будто резко сел. — И это тоже, — Даниэль ответил уклончиво, и взгляд, до этого прямой, вильнул. У меня от разговора было ощущение, что я ковыряюсь ржавым гвоздем в свежей ране. И почему-то отчаянно, до одури просто хотелось его пожалеть. Пусть то, что он дал мне — это были крохи. Вопросов оставалось куда больше, чем найденных ответов. Но… как ни крути, а женщинам куда легче плакаться на то, что кто-то их обижает. Я-то иногда бешусь от собственного бессилия, а он? Двадцать лет, почти двадцать один, взрослый парень, а для родителя как несмышленый щенок. Не знаю я, что там за стандарты у мистера Лагранжа старшего, но он похоже вообще не имеет представления о том, насколько ему с сыном повезло! Он же… он же… и колдует так здорово, и столько знает, и спортом занимается, и вообще… Недостаточно хорош, тьфу! Я почему-то верила, что Даниэль мне не врет, врал бы — оно бы звучало совсем иначе — и это уже было немало. И вместо того, что мне действительно хотелось знать — а почему все-таки исключили? тогда в столовой он ловко оставил эту тему без ответа — я спросила другое: — А восстановиться никак нельзя? — Можно, — Даниэль как будто слегка выдохнул. — Просто отец считает, что восстановление я должен заслужить, и пребывание в Горках станет мне уроком. — Но почему именно Горки? Тебе же тут нечего делать! — возмутилась я, все еще не готовая смириться с тем, что кто-то считает Даниэля Лагранжа каким-то там “недостаточно”. — Если ему так надо тебя усовершенствовать, мог бы придумать что-то от чего хотя бы польза есть. — Горки — единственное абсолютно закрытое учебное заведение в стране. Я же пытался сбежать, помнишь? Теперь Даниэль почему-то улыбался, глядя на меня. — Ты знаешь, Лали, если бы отец мог посвятить все свое время мне, вполне возможно, он и не отправил бы меня сюда. Но на мое счастье, и другие неотложные дела у него имеются. А Горки после Академии — это курорт. Горный. У вас тут зимой на лыжах катаются? А на коньках? Может быть, я конечно, мнительная, но искренность этих бодрых заверений не то чтобы была фальшивой… но горчила куда больше, чем сквозящая в предыдущих фразах боль. — И потом не все так плохо, есть же у меня возможность ходить по магазинам и покупать конфеты одной вредной сладкоежке. Так что хватит, переставай на меня так жалостливо смотреть! Кстати… Ладони покинули мою талию, и ей стало холодно и одиноко. И я запахнула и застегнула на пуговицы полы пиджака, пока Лагранж рылся в кармане штанов. А потом он взял мою руку, раскрыл ее и разжал над ней свой кулак. Согретая теплом тела серебряная цепочка выскользнула змейкой и свернулась клубком, поблескивая в лучах разноцветных шариков. А сверху эту горку украсил маленький ажурный кулон с блестками мелких драгоценных камней. Бабочка. — Это, в отличие от заколки, настоящее. Я сглотнула пересохшим горлом. Перевела мучительный взгляд с подарка на дарителя, вновь погружаясь в топкое чувство неловкости. — Спасибо, но... — Не отказывайся, ладно? — произнес Лагранж, опередив все мои “не стоило, не надо и не хочу”. И надавил на пальцы моей раскрытой ладони, собирая их в кулак. — Не хочешь сразу носить — не носи. Но не отказывайся. Это ни к чему тебя не обязывает. Я стиснула кулак и… порывисто обхватила Даниэля за шею, обнимая. С горячим выдохом Лагранж стиснул меня в ответ. Зажмурившись, я думала о том, что момент для того, чтобы решиться, выбрала все же неудачный. Теперь он подумает, что это за подарок. А это ведь не так… ну, не совсем так. И за подарок тоже — за то, что думал, искал, выбирал. И просто. Очень захотелось. Еще когда он рассказал про отца. Еще когда я увидела огоньки. Еще когда я увидела его у статуи химеры. И, возможно, еще даже раньше перед столовой. Наверное, это действительно здорово, вот так вот разбежавшись, весело прыгнуть в объятия парню, который нравится. И… Я разжала руки, отстранилась и осторожно, сама не веря, что это делаю, коснулась губами теплой щеки. Тут же почувствовала себя идиоткой и попыталась снова спрятать лицо у Лагранжа за спиной, но он не позволил — отклонился назад, отстраняя меня, улыбнулся. И наверное, подумал что-то вроде “Да, Хэмптон, с тобой каши не сваришь, все приходится делать самому…” Съеденная им конфета была с вишневым ликером. А поцелуй был снова другим. Не легким и нежным как в первый раз. Не обжигающе жарким как во второй. А долгим, тягучим, сладким. Смакующим. Никогда бы не подумала, что с одним и тем же человеком можно так по-разному целоваться. А потом Даниэль откинулся назад, на подушки, и как-то так получилось, что теперь мы полулежали в обнимку, моя голова — на его плече, глядя на мерцающие огоньки и синий квадрат неба в сломанном люке. — Расскажи мне что-нибудь, — попросила я. — Что? Что-нибудь про тебя, что мне не придется вытягивать клещами. — Не знаю. Твоя любимая игрушка в возрасте от пяти до десяти? — О! — оживился Лагранж. — А с этим кстати есть довольно забавная история. Мне было шесть, вроде… да, шесть. И была у меня деревянная лошадь. Не та, которая качалка, а голова на палке, ну ты знаешь. И… Я цедила улыбку ему в футболку и слушала. Сначала про лошадку, потом про паровоз, потом слово за слово рассказывала про наш с отцом поход на яхте, когда мы попали в шторм, а потом случайно выяснилось, что мы оказывается были на премьере одной и той же оперы пять лет назад, куда нас обоих затащили для приобщения к прекрасному. А потом я закрыла глаза. На минуточку. Глава 11 На минуточку!!! На минуточку, чтоб его!!! Я как всегда проснулась еще до колокола. Проснулась и ничего не поняла. Слишком темно и подушка какая-то жесткая, и…