Оуэн нажимает на пост под названием «Снежная шутка». Он читает: «Мой город сегодня белый. У нас снег. На мгновение это заставляет меня почувствовать, будто все возможно. Все спрятано, как будто мир облачен в униформу. И все вокруг в самой громоздкой, самой теплой и жутко уродливой одежде, так что теперь мы все равны. Но мы ведь не такие, правда? Под снегом эта машина по-прежнему остается “Мерседесом-купе”, а вон та – все тем же “Фордом Фокусом”, и вы, черт возьми, отлично это знаете, даже не соскребая снег. Вы видите проблеск красного лака, безошибочный узнаете изгиб бампера. Так что, хотя мы все в наших худших шмотках, все равно ясно, кто победитель, а кто проигравший. Вот идет несчастная Бекки, плетется по снегу в своих старых растоптанных сапожках-угги. Разве она не знает, что они пропускают воду? Тьфу. Нет, не знает, потому что она дура. И, посмотрите, вон там идет Стейси в резиновых сапогах фирмы “Хантер”, 100 фунтов за пару, или вы не знаете? Страшны, как смертный грех. Но хотя бы не пропускают воду. И наверняка найдутся фетишисты, которые тащатся от зеленой резиновой обуви… И она, конечно, наштукатурена. Она не допустит, чтобы несколько ледяных фракталов помешали ей наложить боевую раскраску. Не позволит вашим стандартам рухнуть полностью. Этот город, этот гребаный город. В нем полно позеров. А если ты не позер, значит, подражатель позера. А если ты не подражатель позера, то ты лузер, даже если ты победитель. Я хожу в гастропаб рядом с главной площадью. Он стал гастропабом всего несколько недель назад. До этого это был обычный паб. Или, если быть точным, постоялый двор. «Приют охотников», так когда-то называлось это заведение. Там снаружи есть фонари и подъездная дорожка, где когда-то привязывали лошадей. Несмотря на недавний ремонт, в снегу, с горящими фонарями, он все еще выглядит как будто из эпохи Диккенса, и на мгновение я чувствую себя вне времени. Я счастлив, как будто я из той эпохи. В старину каждый мужчина мог найти себе женщину. И если тогда они не могли заставить женщину полюбить себя, были другие способы найти женщин и удержать их. Тогда женщины нуждались в нас больше, чем мы в них. Что, черт возьми, случилось с этим миром? Я покупаю себе пинту пива. Сажусь у окна. Я смотрю, как утки снуют по замерзшему пруду. Я смотрю на снег. Завтра его не будет». 15 Оуэн надевает серую рубашку и темные джинсы. Он оценивает себя в зеркале на внешней стороне гардероба. В целом неплохо. Возможно, следовало постричься чуть раньше; челка как-то вяло нависает над глазами. И он очень бледный. Но сейчас февраль, а в феврале он всегда бледный. Через полтора часа у него встреча в колледже. Впервые за последние две недели он уйдет из дома ради чего-то другого, кроме походов в магазин за продуктами. В животе еле слышно бурчит от нервного напряжения. Не только от мысли, что ему предстоит спуститься в метро, сидеть в вагоне напротив каких-то людей и пробираться сквозь толпы незнакомцев, но и от того, что скажут ему в колледже. По заявлению девушек там провели полное расследование. Начальство хочет, чтобы он «заглянул на полчаса или около того», чтобы сообщить ему последнее решение. – Разве нельзя просто сказать мне это по телефону? – поинтересовался он. – Нет, – ответила Холли. – Боюсь, что нет, Оуэн. Ваше личное присутствие обязательно. Он вытаскивает из-под кровати злосчастные туфли. Они валялись там с тех пор, как две недели назад он запихнул их туда ногой. Они появляются на свет, таща за собой комки пыли. Оуэн оценивающе смотрит на них после их двухнедельного вынужденного «отдыха». Нет, решает он, это дрянные ботинки. Больше он их не наденет. Вместо этого он влезает в удобные черные туфли на резиновой подошве и со шнурками, те, к которым он уже дважды подклеивал отставшие подметки. В кухне он готовит себе завтрак: тост и ломтик сыра. Оуэн кладет масло обратно в холодильник, когда появляется Тесси. Она вернулась из Италии и с тех пор пребывает в странном настроении. – Ты не опоздаешь? – спрашивает она. – Уже почти десять. – Мне не нужно быть там раньше одиннадцати, – отвечает он. Он не сказал ей о своем отстранении от работы. Зачем? Она осудит его, скажет что-нибудь о его матери, сделает все на десять процентов хуже, чем сейчас. – Везет же некоторым, – говорит Тесси, проходя мимо него к раковине, где снимает с сушилки перевернутую чайную чашку и осматривает ее изнутри, затем споласкивает и включает чайник. Тесси – старшая сестра его матери. Мать Оуэна умерла. Она умерла, когда ему было восемнадцать. Отец Оуэна живет на юге Лондона с новой женой и еще одним сыном. После смерти матери Оуэн прожил с ними месяц. Это был самый тоскливый месяц в его жизни. Он вспоминает, как Тесси на похоронах матери прикоснулась к его руке и сказала: «Помни, у меня всегда найдется для тебя комната, если она тебе понадобится». Похоже, это было сказано лишь для красного словца. Но теперь, пятнадцать лет спустя, он застрял у нее, и, похоже, надолго. Когда Оуэн переехал к ней, ей было сорок. Сейчас ей пятьдесят пять, но она ведет себя так, будто ей шестьдесят пять. В легинсах из лайкры и толстовке с капюшоном ее не увидишь. Ее волосы серо-стальные и пушистые. Она покупает одежду в странных магазинчиках в Хэмпстеде, где продаются мешковатые льняные туники, такие же мешковатые брюки и шляпы с широкими полями. – Вчера вечером я столкнулась с Эрнесто, – говорит она. Оуэн кивает. Эрнесто – холостяк неопределенного возраста, который живет в квартире над ними. – Он сказал, что пару недель назад сюда приходила полиция. Он видел, как ты разговаривал с ними на крыльце. Что это было? Оуэну как будто дали под дых. – Ничего, – говорит он. – Какое-то нападение в этом районе. Полицейские ходили от двери к двери и расспрашивали. – Нападение, – говорит она, прищурившись. – Какого рода нападение? – Не знаю. – Он выбрасывает корки в мусорное ведро. Тридцать три года. В его возрасте он должен уметь есть корочки. – На женщину, кажется. – Сексуальное нападение? – уточняет Тесси. – Да, – отвечает он. – Наверное. Возникает короткая, но многозначительная пауза. В тишине он слышит, как тетка делает глубокий вдох; видит, как в ее голове проносится мысль, причем с такой скоростью, что Тесси слегка откидывает голову. Она прищуривается, но лишь на миг. – Вот как, – говорит она. – Надеюсь, они поймали этого… кем бы он ни был. Я не знаю, что происходит в нашем районе. Раньше тут было безопасно. * * * После напряженного пятиминутного ожидания в приемной колледжа Оуэна проводят в тот же кабинет, что и в прошлый раз. Джед Брайант снова здесь с Холли и Клэрис. И еще одна женщина, маленькая и угловатая, ее представили как Пенелопу Офили. Она третейский судья. – Зачем нам судья? – спрашивает он. – Просто для прозрачности. Прозрачность. Оуэн медленно моргает и втягивает щеки. – Пожалуйста, – говорит Джед, – присаживайтесь. – Как дела? – спрашивает Холли. – Надеюсь, вам удалось отдохнуть? – Не совсем, – говорит Оуэн. – Нет. Улыбка застывает на губах Холли, она резко отворачивается и говорит: – Итак, большое спасибо, что пришли снова, Оуэн. Как вы знаете, мы очень много работали над расследованием жалоб двух ваших студенток на ваше поведение на рождественской вечеринке в декабре прошлого года. Оуэн слегка ерзает на стуле, расставляет ноги, снова их скрещивает. С тех пор, как против него были выдвинуты обвинения, он сто раз размышлял о событиях того вечера и до сих пор так и не смог найти тот момент, когда его поведение перешло грань между веселым и оскорбительным. Потому что суть здесь вот в чем: для того чтобы все эти люди сидели в этой комнате вместе, выкроив время из своих дней, и даже прибегли к услугам независимого судьи, должна иметься некая фундаментальная убежденность в том, что оскорбление имело место. Он в третий раз закидывает ногу на ногу. И понимает: это выглядит нервно и глупо, что вполне понятно, но может создать впечатление, что он чувствует себя виноватым. Ему следовало с кем-то поговорить, теперь Оуэн это понимает. С тех пор как он в последний раз здесь сидел, ситуация скорее обострилась, чем успокоилась. – Мы поговорили с несколькими студентами, которые были там в тот вечер, – продолжает Холли. – Боюсь, Оуэн, что все они подтверждают первоначальное обвинение. Не поднимая глаз, он кивает. – Несколько человек видели, как вы трогали этих девушек. Еще несколько человек сообщают, что они присутствовали в тот момент, когда вы забрызгали девушек потом со лба. Все они подтверждают, что это было преднамеренное действие и что вы сделали это несколько раз, хотя девушки просили вас остановиться. – Кроме того, у нас есть несколько заявлений, подтверждающих жалобы на ненадлежащее преподавание: предпочтение юношам, принижение девушек, игнорирование их, более строгая оценка в одних случаях или отсутствие должной похвалы в других. В отдельных случаях – использование во время занятий неприемлемой лексики. Он поднимает взгляд. – Например? – Минутку. – Холли просматривает свои записи. – Вы использовали такие слова, как «смелее, парни». Называли некоторые фрагменты кода «красотулями». Называли студенток «девочки». А других студентов – такими словами, как «ненормальный» и «чокнутый». – Но… – Подшучивали над студентами, страдающими пищевой аллергией. – Нетерпимость… – И над студентами-веганами. Оуэн закрывает глаза и вздыхает. – Ради бога, – бормочет он под нос. Холли прищуривается, глядя на него, упирается пальцем в последнюю строчку своих записей и говорит: – Кроме того, имело место чрезмерное богохульство. – Богохульство? – уточняет Оуэн. – В самом деле? О боже. Он осознает свою оплошность и закрывает глаза. – Итак, – говорит он, – что теперь? На миг воцаряется молчание. Все трое, кроме Оуэна, обмениваются взглядами. Затем Холли вытаскивает из папки листок бумаги и передает ему через стол. – Мы предлагаем вам, Оуэн, пройти этот учебный курс. Он рассчитан на неделю и затрагивает все вопросы, которые мы сегодня обсуждали. Если по окончании курса вы почувствуете, что обучение пошло вам на пользу и вы получили более четкое представление о том, что уместно, а что нет на рабочем месте с детьми, мы сможем вести разговор о вашем возвращении к работе. Но вы должны приложить усилия. На сто процентов. Прочтите это. Скажите мне, что вы думаете. Вы для нас очень ценный сотрудник, Оуэн. – Кривая улыбка. – Мы не хотим вас терять. Оуэн какое-то время смотрит на листок бумаги. Слова плывут и кружатся у него перед глазами. В его голове мелькает словосочетание «промывание мозгов». Провести неделю в обществе педофилов, которых перепрограммируют на то, чтобы они думали, что веганы – существа высшего сорта, а женщины могут иметь пенисы. Только не это, думает он. Нет, спасибо. Он толкает листок назад к Холли.