Когда эта серебристая зараза покинет его кровь? Когда Амелла Дангорт станет ЖЕНОЙ? Когда закончится бунт? Чем его подавить? И вот теперь... Стоило только припомнить, как девчонка облизывает пальцы, член уже рвёт штаны, и всё тело ноет так, будто не много лет назад разодрали маги — бунтари Карателю рожу и половину туловища метко брошенными, пылающими Потенциалом бомбочками, а каких — то полчаса назад. — Ну ясно, — пробормотал Дангорт себе под нос, надавив коленом на край постели — То, что не доделали "синцы", доделает их кровная родня... — Что? — переспросила Амелла, приподняв голову от всё ещё подпирающих её кулаков — Чего? Чего ты сказал? Не поняла, Дейрил. Одним движением перевернув супругу на спину, приказал, рывком развязав штаны, высвободив горящий нестерпимой болью, напряженный член, злясь и досадуя одновременно: — Развяжи это карацитово платье, Мелли. Покажи мне груди! Теперь... юбку выше и ноги шире. Погладь себя там... Всё! Пока от тебя больше ничего не требуется. Хм... Если бы. Если бы так! Глава 38 Постаравшись справиться с дыханием, внезапно становящимся вязким и сладким, ровно только что сваренная, горячая пастила, Амелла выполнила то, что было ей приказано. Что наложница, что жена, что любовница — больно много разницы в этом разве? Что та, что другая, что третья, а всё одну ношу несёт — своего Мужчину. Баюкает, нянчит, качает, словно ребёнка, оберегает, утешает и успокаивает. Правит им, как шея головой. Чтоб на сторону не смотрел, а если и посмотрит, то не засматривался! Чтоб помнил, куда глядеть. Где свет — тот, настоящий, а не призрачные огни — гнилушки болотные, яркие, но быстро гаснущие, не дающие ни тепла, ни покоя. Ну, а засмотрится если, забыв про истинный свет, про истинное тепло, родное... — Если нырнёшь в чужую постель, Палач, — выдохнула едва слышно, послушно разведя ноги и едва с ума не сойдя от своих же прикосновений к своей же стремительно теплеющей, нежной плоти — Так сама тебя и убью. Пикнуть не успеешь, Каратель... Голову свалю набок, аки курёнку праздничному. Не один ты ножами махать умеешь. Дангорт искривил губы в... то ли злорадной ухмылке, то ли радостном смешке: — А ты ревнива, Мелли! Ну что ж... мне нравится. Любовь, да и другие чувства без ревности не существуют. Ничего без неё не живёт. Даже ненависть! И вот, что ещё скажу тебе, дорогая моя... Уперев колени в простыни, обеими руками погладил упругие, сливочные бедра жены, нагло дразня и не торопясь дать ей то, чего теперь дрожащая от страсти и злости, нестерпимо она хотела! Завернув подол платья выше, положил руку на теплый, нежный живот. Описав круг ладонью, опустился ниже и начал тревожить грубыми, нетерпеливыми пальцами радостно отзывающиеся им мягкие, гладко выбритые складки, уже текущие призывной влагой и живым ароматом. — Ммм, — нейра Дангорт прикрыла рот ладонью — Говори! Хочу слышать. — Всегда рад, красавица! — палец Дангорта тронул ноющий клитор и остановился, прижав его — Всегда рад и счастлив пойти тебе навстречу. Я тебе не изменю, не в моих это силах. Я, знаешь ли, чту законы! От Богов они исходят, либо от людей — это мне один хрен. Есть закон, так и должен он выполняться. А вот ты, дорогая супруга, по тонкому лезвию ходишь. То садовники, то сынки министров, то маги — недоучки, то теперь... Вовремя прикусив язык, дабы не сболтнуть лишнего про того игруна, послушника Никса, продолжил сладкие пытки и скабрезные речи. — Ты, Мелли, первая на сторону и скакнёшь, задрав подол! Вот, и подумай сама, по чьей шее нож вперед проедется. — Дейрииил, — застонала Амелла, вытянувшись струной, пытаясь уйти от мучающей руки — Я не буду... я так не сделаю! Приблизившись к стонущему, ожидающему проникновения телу, тронул каменеющим, набухшим членом призывно развернутые, розовые складочки. — Конечно, не сделаешь, — прошипел, входя в тело, как острый, мясницкий нож в ещё дышащую добычу — Не успеешь. Если только глянешь в сторону... убью, Мелли. Ноги шире! Ну что, чувствуешь меня? Хочешь? — Хочу! — взвизгнула, вонзив острые, умелой прислугой напиленные ногти в бронзовые плечи Дангорта — Сил ведь нет, как хочу! Чтоб тебя разорвало... КАРАТЕЛЬ! И, тут же возбудившись от её желания, от этого крика, явившийся, некрепко дремавший до этого Зверь, взорвавшись рычанием и искрами чешуи, обсыпавшими крепкие плечи, принялся тяжело полосовать нетерпимо ноющим членом желанное тело. Он врезался, вбивался, въезжал в неё так, словно намереваясь разорвать, не дожидаясь, когда подвернется острый нож или кинжал под мстительную руку! — Моя! — выдыхал, нанося удары один за одним. — Мой, — отвечала она, послушно следуя за ударами, стараясь отдать своему Мужчине всё, что имелось у неё в эти часы — Мой! Не отдам! Никому не отдам.