Дангорт искривил лицо, приподнял левую бровь и покачал головой. — Вот что, Амелла, — хмуро выдохнул он — Одна или с этим недоумком ты никуда не пойдешь. Это же надо такое придумать! Сено гнилое у тебя в башке, дорогая супруга. Неужели ты и вправду думаешь, что я разрешу тебе... — Так и не думаю! — визгливо перебила она, старательно нагоняя слезы — Оттого втихую и хотели, объясняю же тебе! Карт яростно закивал головой, при этом "дадакая" громко, безостановочно и раболепно. — В общем, так, — прервал Каратель и фальшивые слезы, и это сорочье "дадада", начавшее уже забивать ему уши — Дай мне письмо, Мелли. Быстро выудив конверт из широкого кармана платья супруги, смял депешу в руке. — Раз письмо получили, — хмуро продолжил Дангорт — Отозваться как — то надо. Я его не читал, но уже приблизительно догадываюсь, что там за "примирительная беседа"... Это, дорогие мои друзья... косвенное объявление войны. Вот так. ...С некоторым наслаждением отследив расширившиеся удивлением глаза новичка в этих делах — Поверенного, но также услышав резкий, негодующий вскрик жены, отдавшийся болью в самом сердце, быстро, четко и тут же начал отщелкивать казарменным тоном распоряжения и приказы. И первое, что он сказал, было: — Воевать будут мужики, Амелла Дангорт. Ты же со своими соплями, заговорами, сговорами, письмами, ходами и прочими придумками идешь в задницу. Прямо сейчас. Ясно тебе? Киска Мелли громко фыркнула, обиженно отвернулась и промолчала. И, пока Дангорт нес супругу на руках по лестнице наверх, в голове тайной родственницы бунтовщиков, докрасна раскаленной огнем ожидания предстоящей дикой драки, аки лихорадкой, уже созревал свой план действий. Её. Амеллин. ОСОБЕННЫЙ! И, как всегда, безумный... Супружеская спальня нейеров Дангорт была залита тяжелым, ночным светом. Воздух, горячий от беспрерывно топящегося камина, пах сухими цветами и вялеными фруктами, ароматный жар бил в голову, давил виски и горло, словно крепкое, зрелое домашнее вино. Смесь запахов вызвала воспоминания у Амеллы — Чистые Поля, горница в теткином доме, убранная к зимним праздникам, укрытые мешковиной, сонные цветы в кадках, ожидание веселья, сладкая усталость и дрёма... Домашние пироги, пыхающие теплом, мясными, рыбными или сладкими начинками и жизнью. С отстающей, грубоватой, румяной корочкой, жирно блестящей маслом либо запеченным яйцом. Колбасы и студни, нарезанные крупными кусками, посыпанные острым, красным кармским семенем, уложенные в глубокие чашки, прикрытые такими же чашками и вынесенные на холод. Конфеты, сваренные из густого молока и сахара. Вяленые фрукты, толстые, золотистые ломтики яблок, припорошенные сладкой пудрой, будто снегом... — Не смейте сожрать до времени! — говорила тетка Лима детям, убирая очередное кушанье "про запас" и "на завтра" — А то вечно хватисси, а на стол ставить что? Это на завтре, а сегодне вон... похлебки вам хватит, брюхи ненасытные! И не тяните конфеты с подносов, у меня считано всё. Странные запахи детства, неясно откуда взявшиеся здесь, в мрачном доме Карателя щекотали ноздри, от них першило в горле и слегка щипало глаза. Амелла, лежащая поверх одеяла на животе, подперла кулаками подбородок. Вдыхая жаркие ароматы ночи, следила она за раздевающимся мужем, недоумевая, почему не поразило благоверного то самое, одуряющее, снотворное пойло, приготовленное Поверенным Картом. Может, его было мало? А может, служка чего напутал или забыл? Хотя... какая уже разница... — Вкусно пахнет, — сказала осторожным шепотом, будто боясь разбудить или спугнуть что — то. Может быть, эти воспоминания, присевшие сейчас легкими мотыльками на стены, руки, плечи и скомканную постель — Пахнет... конфетами! Дангорт, стянув с себя жилет, обернулся на жену: — Сальмская древесина даёт такой запах, ты же знаешь... Конфеты, говоришь? Мне больше напоминает жженый сахар. Несёт довольно отвратно, но зато долго горит и даёт много тепла. Мелли, ты есть, что ли, хочешь? Давай, разбужу баб, пусть принесут... Вот. Жрать надо было за столом, а не шастать, где не следует! — Не надо никого будить, Дейрил, — при беглом упоминании "шастаний" и неудавшегося похода по порталу она недовольно сморщилась — Есть я не хочу! Я, знаешь ли, не наедаюсь на ночь, потом спать тяжело. И утром встаёшь, как бочка раздутая. Нейер насмешливо гмыкнул. Не наедается но ночь... ага. С какого тогда перепугу на полке, здесь, в спальне, хранятся тряпичные мешочки с конфетами и мармеладом? Да ещё и крепко завязанные, уложенные в толстые глиняные горшочки с тяжелыми крышками, чтоб не добрались мыши? Нейра Берегу — Талию не ест сладкого, это всё для него, для Палача, вероятно, припасено? Дангорт вдруг вспомнил, как супруга ест сладкое, когда думает, что этого никто не видит. С наслаждением откусывая куски побольше заячьими передними зубами, облизывая растопыренные пальцы и блестящие от тающего сахара губы, да ещё ароматно причмокивая и вздыхая, щуря по кошачьи серебристые глаза! Беглое воспоминание, тронув подернутую маслянистой пленочкой поверхность памяти, потревожило её, отдавшись странным жаром в паху. Карацитова девка! Каждое её движение, даже то, как она ест, ходит, спит, говорит, надувает губы, врёт, двурушничает — всё, всё рождает этот грёбаный, больной жар, делающий плоть каменной, а разум — вязким, как любимый Амеллой жуткий, приторный кисель из засахаренных, вареных ягод. Когда он перестанет хотеть её, как НАЛОЖНИЦУ?