– Не дадут! – Пятьдесят, может, и зажмут, – не стал спорить Дмитрий, – но если по два червонца пожалуют от щедрот, и то от кандидатов отбоя не будет! Кстати, господин капитан, а что это вы не записываете? – Э… подпоручик, а вы не много ли себе позволяете?! – Сударь мой, знали бы вы, какой у меня плохой почерк, ей-богу, не стали бы возражать. – Черт с вами, – махнул рукой Кох и крикнул, обращаясь к дежурному: – Эй, кто-нибудь, принесите бумаги и перо с чернилами! – Следующее, – продолжал ковать железо, не отходя от кассы, Будищев. – Набор кандидатов проводим мы лично. В первую очередь посмотрим моряков, стрелков и саперов. – Отчего такой странный выбор? – удивился начальник. – Понимаете, Карл Иванович, – улыбнулся заместитель. – Есть должности, на которых нужны верные люди. А есть, где умные. Так вот, самые умные как раз в этих родах войск. Что же до стрелкового батальона императорской фамилии, то в нем, по крайней мере, огневая подготовка на высоте. – А зачем? – Это я вам потом расскажу. – Но неужели вы действительно пойдете с этим прожектом к государю? – Не совсем. Один экземпляр попадет на стол Лорис-Меликову, чтобы он был в курсе, а вот второй отправим к человеку, более всего заинтересованному в том, чтобы Александр Николаевич Романов был жив и здоров. – Неужели вы о… – Да, господин капитан. А что делать, кому сейчас легко? * * * Связь престарелого императора с Екатериной Долгорукой продолжалась уже много лет. Она родила Александру детей, дождалась кончины его супруги и буквально вынудила своего любовника жениться на ней, поселилась в апартаментах императрицы, но все равно не чувствовала свое положение устойчивым. Все эти шепотки за спиной. Косые взгляды членов императорской фамилии, поджатые губы престарелых и не очень матрон высшего света. Быть может, коронация избавит ее от всего этого? Если, конечно, государь доживет… – Вы полагаете, что опасность столь серьезна? – спросила она у стоящего перед ней офицера. – Я, Екатерина Михайловна, не перечислил и половины угрожающих факторов, – отвечал ей Будищев. – На самом деле, все гораздо серьезней. Беда ведь не в том, что есть злодеи, покушающиеся на его жизнь. Главное несчастье в том, что люди, призванные охранять главу государства, делают это из рук вон плохо. Они стремятся не столько защитить его, сколько не допустить усиления своих соперников. Скажу больше, сами готовы остаться без награды, лишь бы знать, что ее не получил другой. Говорил он быстро, не слишком стараясь подбирать выражения, но при этом немного отстраненно, и это равнодушие убеждало молодую женщину больше, чем пылкие речи льстивых царедворцев. – Неужели ничего нельзя сделать? – Можно. Однако мне понадобится ваша помощь. – Но что я могу? – Убедите государя принять наш план. – Вы полагаете, это поможет? – Гарантии я вам дать, конечно, не могу, но если все оставить, как есть, то шансов на счастливый исход не будет вообще. То, что усилия злодеев до сих пор не увенчались успехом, можно объяснить лишь чудом. Но стоит ли и дальше уповать только на него? – Государь не любит, когда его слишком уж опекает охрана, – призналась некоронованная императрица. – Возможно, именно поэтому его приближенные ничего не предпринимают. – Видимо, карьера для этих людей важнее, чем его безопасность! – А для вас? – быстро спросила светлейшая княгиня Юрьевская и пытливо уставилась на него. – Мне на нее плевать, – усмехнулся Дмитрий. – Я бы с большим удовольствием вышел в отставку и занимался своими делами. – Зачем же вы тогда хлопочете об усилении охраны? – Видите ли, ваше величество… – Ваша светлость, – поправила его Екатерина Михайловна, слегка порозовев от удовольствия. – Что бы я ни делал, стараюсь делать хорошо. Такой уж уродился. – И вы всегда добиваетесь успеха? – Нет, далеко не всегда. Но стараюсь. – Вот как, – удивилась светлейшая княгиня, привыкшая, что окружающие ее люди никогда не признают своих неудач. – И какое же дело, позвольте спросить, вам не удалось? – Когда я еще до призыва на военную службу жил в деревне, – последовал поразивший ее до глубины души ответ, – мне поручали пасти коров. Никогда не мог понять, что у этих рогатых тварей на уме! – Простите, вы сказали, что не сумели пасти коров? – Вот вообще не мое! – Боже, – засмеялась Екатерина. – Вы, верно, шутите, а я все приняла за чистую монету! Нет, вы, положительно, невозможны! Хорошо, я сделаю то, о чем вы просите, но… – Но? – У меня еще не было случая поблагодарить вас за спасение государя лично. Мои возможности не так велики, как многие, в том числе и вы, об этом думаете, но… быть может, у вас есть какая-то личная просьба? Я не могу ничего обещать, но приложу все усилия, чтобы выполнить ее. Это самое малое, что я могу сделать для человека, благодаря которому отец моих детей все еще жив! – Боюсь, мне нечего у вас просить. – Подумайте хорошенько, прежде чем отказываться. Я слышала, вы собирались жениться… – Увы, государыня, у вас устаревшие сведения. Баронесса Штиглиц дала мне полную отставку! – Но как это возможно? – удивилась та, сделав вид, что впервые слышит об этом. – Сам в шоке. – Но в чем причина подобного афронта? – Не знаю. Она не пожелала объясниться. – Поражаюсь вам, Будищев! – искренне возмутилась Юрьевская. – Экий вы, право, чурбан! Да разве барышня может сказать о таком прямо, да еще и лично? Нет уж, немедленно извольте вспомнить, чем вы могли ее так обидеть?! – Увы, – немного растерялся Дмитрий, никак не ожидавший подобного проявления женской солидарности, – но я не знаю за собой никаких косяков, то есть грехов. Разве что я был сильно занят после тех печальных событий и, возможно, не уделял ей должного внимания. – Вот видите! – удовлетворенно воскликнула Екатерина Михайловна. – Немножко поразмыслили, так и вина сыскалась. Впрочем, пожалуй, в таком случае наказание и впрямь чрезмерно. Знаете что, я постараюсь что-нибудь для вас сделать. Полагаю, уж мне-то баронесса скажет, что же вызвало ее неудовольствие. – Буду чрезвычайно вам признателен, – ответил ей подпоручик, сердясь сам на себя, что дал возможность перейти на личные дела. Эх, и хорошо же жить фартовым людям! Пока другие лямку на службе тянут или в поле горбатятся за кусок хлеба, Тихон Щербатый сидит в тепле, как говорится, сыт, пьян и нос в табаке! Где-то рядышком играет гитара, и тонкий голосок выводит незатейливую песенку о тяжелой доле и обманутой любви. От этого козьего блеяния у него скоро уши заболят, но вот беда, Лауре – подруге Тишки, эта самая любовь со страданиями страсть как нравится! Если, конечно, на ее месте кто другой оказался, то Щербатый этот концерт враз бы прикрыл, но вот Лауре он отказать ни в чем не может. И дело даже не в том, что баба гладкая, да на любовь злая, или, как говорят господа, страстная. Нет, у Тихона есть к ней иной интерес, хотя, конечно, беса потешить он не отказывается. Все дело в том, что уж больно дроля[59] его для дела хороша! Никто так, как она, не умеет прикинуться наивной дурочкой и охмурить молодого и неопытного купчишку или подгулявшего приказчика. Или наоборот, состроить с себе приличную барышню, почти что из благородных, попавшую в трудные жизненные обстоятельства. Глядишь, какой дурачок с тугим кошелем и клюнет, да и развернет перед ней хвост, как заморская птица павлин, да пройдет гоголем. Поведет в трактир или даже в ресторацию, чтобы, значит, угостить, да попользоваться… а потом сам проснется в канаве без штанов и без денег, да хорошо еще, если живой. Хотя, конечное дело, бывает и на нее проруха. Вот зачем она свела его с этим проклятым флотским, чтоб ему ни дна, ни покрышки! И ведь чуял Тихон, что не след с ним связываться, но уж больно хорошие деньги посулил офицерик за несложную работенку. Вправду сказать, расплатился этот подпоручик чистоганом, не обманул, но вот только крови после себя оставил больше, чем десять разбойников на Катунской каторге. Это же мыслимое ли дело, устроить пальбу перед староверческим молельным домом! Щербатый, еще когда первый раз в глаза ему глянул, сразу понял – убивец перед ним. Эдакому ферту человека порешить, что высморкаться. Тишка, конечно, тоже не за печкой уродился, но с таким бы связываться поостерегся. Хотя дружки подзадоривали, дескать, чего это фраер залетный не по понятиям речь ведет и обзывает фартовых, как шелупонь трактирную… особенно Кривой разорялся, кричал, что надо его на перо посадить. Ага, посадишь такого. Чутье как у волка, револьвер всегда под рукой, а уж стреляет так, что впору в цирке выступать! – Тихон Алексеевич, – прошептал, наклонившись к нему, половой. – Там вас человек спрашивает. – Какой еще человек? – лениво зевнул фартовый. – Я это, Тишенька, я, – с какой-то нарочитой угодливостью зачастил пришедший вслед за слугой старичок. – Зашел тебя проведать… Вор презрительно скосил глаза в сторону посетителя и тут же дернулся как ужаленный, поскольку узнал в нем одного из приказчиков купцов Прохоровых. – Проходи, раз пришел, – буркнул Щербатый. – Спаси тебя Христос! – расплылся в улыбке пришедший, осторожно примащиваясь на краешек стула. – Зачем пожаловал? – Дело к тебе есть, соколик. – У тебя?