– Прошу прощения, – неожиданно подал голос совсем юный мальчишка, – кадет Алексей Крылов. Скажите, это ведь вы изобретатель беспроволочного телеграфа? – Да. – А как вы полагаете, найдет ли ваше изобретение применение в военном флоте? – Несомненно. Пока он, конечно, не может похвастаться надежностью и дальностью, но усовершенствование его лишь вопрос времени. – А какими вы видите будущие корабли? – Я не специалист, – усмехнулся Будищев, – но отчего бы нам не пофантазировать? С этими словами он подошел к уже пострадавшей от него доске и, взяв в руку мел, быстро набросал на ней примерный чертеж. Человек из будущего, возможно, узнал бы в этом рисунке схематичный набросок линкора времен Второй мировой, изображения которого в свое время попадались Дмитрию. – Отчего такое расположение башен? Почему не показаны боевые марсы, а где, в конце концов, парусный рангоут? – засыпали его вопросами кадеты. – А зачем он нужен? – ответил на последний вопрос подпоручик. – Сейчас, чтобы идти под парусом на клиперах, поднимают винты в специальный колодец. Но что делать, если винт стационарный? Он будет мешать. – А таран? – не унимались будущие флотоводцы. – В будущем дистанция боя увеличится настолько, что таран станет невозможен. – Это вы почему так решили? – счел необходимым вмешаться приглядывающий за порядком офицер. – Судите сами, господин капитан первого ранга, – отвечал ему подпоручик. – Пушки «Петра Великого» бьют всего на двадцать два кабельтова. Однако новейшие орудия образца 1877 года уже на сорок семь. Если прогресс пойдет таким же темпом, к концу века это расстояние удвоится. – Ну, это вы, батенька, хватили! – покачал головой собеседник. – А по небу корабли летать не будут? – крикнул из задних рядов какой-то кадет, но не встал, как остальные, а затихарился. – Будут, конечно, – пожал плечами Будищев, не замечая, как багровеет от гнева его собеседник. – Этот паровоз не полетит! – под всеобщий смех заявил все тот же голос. – Паровоз точно не полетит, – простодушно согласился с ним Дмитрий, после чего взялся за лежащий на столе лист бумаги и сложил из него самолетик. – А вот такой аэроплан почему нет? – продолжил подпоручик и запустил свою поделку. Сложенная из плотной бумаги конструкция под изумленные охи и ахи кадетов пересекла по диагонали аудитории, после чего плавно приземлилась на «камчатке»[25], чтобы тут же исчезнуть в руках взбудораженных подобным зрелищем мальчишек. – Немедля прекратить бардак! – не выдержав, заорал офицер, после чего в расстроенных чувствах выбежал вон. – Что это с ним? – удивился Будищев. – Его высокоблагородие господин капитан первого ранга Можайский большой энтузиаст воздухоплавания, – перебивая друг друга, пояснили ему кадеты. – И когда слышит про паровоз, который не полетит, страшно злится! – Твою мать! – не выдержал подпоручик, припомнив встречу с губернатором Кронштадта. – Так это я про его модель… чтоб меня… разэдак… Мальчишки всегда мальчишки. Одни кинулись смотреть, далеко ли вошел в классную доску кинжал, другие пытались смастерить самолетик из бумаги, третьи, хихикая про себя, внимательно слушали, как изобретательно ругается лектор, стараясь запомнить наиболее сильные выражения. Но все они сегодня узнали много нового, и странный подпоручик навсегда врезался в их память. – Ваше высокоблагородие, разрешите обратиться, – подошел к немного успокоившемуся Можайскому Дмитрий после лекции. – Обращайтесь, подпоручик, – сухо буркнул обиженный офицер, но потом смилостивился и добавил уже более любезным тоном: – И не тянитесь так, вы же уже не унтер! – Нам нужно поговорить. – Не вижу подходящей темы! – Я про летательные аппараты. – Вот и я, милостивый государь, о том же! – снова начал заводиться капраз[26]. – Непостижимо, вы, известный в научных кругах изобретатель-практик, подчеркнуто неуважительно высказываетесь о чужих экспериментах… ей-богу, будь я помоложе, непременно прислал бы вам картель![27] – Не стоит горячиться, – попытался успокоить его Будищев. – Я говорил лишь о модели, которую видел в кабинете адмирала Казакевича. Вот она вряд ли сможет хотя бы просто оторваться от земли. Но сами летательные аппараты тяжелее воздуха вполне возможны и обязательно будут построены. – И когда же? – с явным сарказмом в голосе поинтересовался Можайский. – Если у нас с вами ничего не получится, то лет через двадцать в Америке, пожалуй, смогут. – У нас с вами? – возмутился оскорблённый в лучших чувствах энтузиаст воздушного плавания. – Вы серьезно? – Знаете что, господин капитан первого ранга, – понял, что ничего сегодня не добьется, Будищев, – в ближайшую субботу мой компаньон Владимир Степанович Барановский устраивает нечто вроде приема. Давайте встретимся там и поговорим спокойно. Он проживает на Сампсониевском проспекте. Люди там собираются грамотные и склонные ко всему новому. Приходите, не пожалеете. – Я подумаю… * * * Если бы Семка по-прежнему жил в господском доме, его наверняка для лечения определили бы в одну из городских больниц. Заведения эти были не самые передовые, но и уход, и сносная кормежка, и самое главное врачи в них наличествовали. Но поскольку несчастье случилось в рабочей слободке, то пострадавшего от побоев парня, не мудрствуя лукаво, отправили в околоток для бедных, где ничего подобного не наблюдалось. Доктор там появлялся далеко не каждый день, а потому все обязанности по лечению легли на фельдшера из отставных солдат, который рассуждал подобно гоголевскому герою. «Человек существо простое, выздоровеет он и так выздоровеет. Помрет и так помрет!» Впрочем, приход Будищева мгновенно вывел местного эскулапа из состояния блаженного покоя, и он почтительно провел подпоручика к больному, показывая при этом всю убогость и неустроенность лечебного учреждения. – Что за мать вашу?! – поморщился Дмитрий, уловив зловонные миазмы. – Гадят, ваше благородие, – простодушно пожал плечами служитель Асклепия[28]. Семку они нашли лежащим на застеленных драной дерюжкой нарах, из-под которой выглядывали пучки перепрелой соломы. Причем мальчишка был не единственным обитателем убогого ложа, поскольку рядом с ним пристроился мутный тип с редкой бороденкой и гнилыми зубами. Увидев офицера, сосед почему-то решил, что прибыло начальство, а потому вскочил и принялся кланяться. – Вот, извольте видеть, вашескородие, – зачастил он. – Пропадаем без пригляду и доброго слова, а также тепла… Насчет последнего тип явно не врал. В продуваемом всеми ветрами помещении, которое язык не поворачивался назвать палатой, было, мягко говоря, свежо. Печку, судя по всему, топили лишь раз в сутки, и это время еще не наступило, а потому страждущие кутались кто во что горазд. – Годи, – грубо прервал его фельдшер. – Их благородию не до тебя! – Семушка, ты как? – наклонился к мальчишке Будищев. – Хорошо, – едва шевеля губами, прошептал тот и вымученно улыбнулся. – Я вижу, – хмыкнул подпоручик. – Я за им ухаживаю, – снова влез сосед, с преданным видом заглядывая в глаза моряку. При этих словах парнишка немного поморщился, как будто упоминания о заботе были ему неприятны. – Значит так, – решительно заявил Будищев. – Мальчика я забираю. – Как прикажете, – с готовностью кивнул отставник. – Я сейчас кликну кого поздоровее, чтобы, значит, донесли до санок. – Чего же кликать, когда я тут уже! – воскликнул тип, в порыве усердия намереваясь сграбастать Семена и поволочь, куда прикажут. – Отвали, – отпихнул его Дмитрий и подхватил лежащего Семку на руки. Широко шагая, он бережно нес свою ношу посреди увечных, убогих, завшивленных пациентов, провожающих их безучастными взглядами, в которых читалась полная безнадега. Неугомонный сосед и, не подумав отстать, бежал следом, придерживая одну из ног мальчика и попутно покрикивая на прочих обитателей, посторонитесь, мол, сукины дети! – Осторожнее, ваше благородие, – счел своим долгом предупредить фельдшер. – Насекомые могут быть. – Боишься казенных блох не досчитаться? – Никак нет, – не удержался от ухмылки старый служака, – тут этого добра с избытком. Извозчик, завидя столь странную процессию, встрепенулся и помог укладывать больного, прикрыв его меховой полостью. Будищев пристроился рядом, фельдшер вытянулся, отдавая честь, а мутный тип, в чаянии вознаграждения, упорно лез на глаза, придав лицу просящее выражение. – Возьми, любезный, – протянул служителю полтинник Дмитрий. – Следи за больными, люди все же, а не собаки! – Благодарствую, – с достоинством принял тот монету. – А мне? – едва не взвыл сосед, внезапно осознав, что его игнорируют. – Будь добр, дай ему по роже, я верну при случае, – поморщился подпоручик и повелительно бросил вознице: – Трогай! – Это со всем нашим удовольствием! * * *