Ога пронзает Он стоял на горбатом мосту Йемейнай над мертвым каналом. Дул кислотный ветер, завывая на острых краях разбитых фарфоровых домов. Черное небо кишело тусклыми молниями. Канал полностью пересох, русло потрескалось; даже многовековой давности мусор, утонувший в иле, проржавел от укусов едкого ветра, распался на струпья и частицы шлака. Лагуна представляла собой тарелку из чистейшей соли, над которой витало марево. При естественном освещении она бы слепила глаза, но через тучи не пробивался ни единый луч солнца. Усовершенствованное зрение позволило Оге увидеть на другом берегу старую осыпающуюся колокольню, похожую на сломанный зуб. Бурлящий кислотный шквал обрушился на Огу, когда он отвернулся от пылающего пейзажа, от мертвой каменной арки и посмотрел на набережную Этьей. Наночастицы ощутили перемену и рефлекторно переключились в другой режим, но не раньше чем по телу прошла волна жгучей боли. Вот так, наслаждайся. Это наказание. Все правильно. Дома без крыш, без полов; сгнившие и сломанные зубы из патинированной керамики. Они такими были вот уже восемьсот лет. Переулок Пьяного цыпленка. Тут Кентлей-Одиночка сидел на солнышке, коротая время в ожидании соседей и чужаков, которым понадобится его талант. Тут жила чета Дилмай и их мерзкий, жестокий сынок, который ловил птиц и вырывал им перья, чтобы они не могли улететь от его игл и ножей; он был забияка и толстяк. Миссис Суприс, вдова моряка, пекла торты и пирожные, оберегала свои печали и собирала то, что выбрасывал на берег океан. Все мертвы. Погибли давным-давно вместе с городом и миром. Это, должно быть, фальшивый Ктарисфей, инсценировка, декорация, город-пустышка для нравоучительной истории о блудном сыне, бросившем родных. О предателе. Память была словно покрытая волдырями культя. Город в руинах. Мир в руинах. Моря больше нет. Только бесконечная отравленная соль. Это не могло быть правдой. И все же тут его дом. Кислотный ветер еще не полностью стер резного кальмара над входом. Ога протянул руку, коснулся. Горячо, обжигает; тут все было горячим, раскаленным до инфракрасного свечения из-за безудержного парникового эффекта. Для покрытых углеродной оболочкой пальцев Оги это была маленькая каменная молитва – шепот, заключенный в раковину. Если бы в этом мире могли существовать слезы, старый, выветрившийся каменный кальмар заставил бы Огу заплакать. Вот холл, вот уединенная гостиная, завитая спиралью, как керамический музыкальный инструмент. Лестницы, верхние этажи и прочая органика испарилась столетия назад, но еще виднелись спальные ниши в верхней части стен. Каково было тут перед самым концом, когда даже летнее небо сделалось черным от дыма горящей нефти? Медленное, мучительное умирание: год за годом летние температуры повышались, а цветение фитопланктона, созданного для того, чтобы поглощать углерод, порожденный нефтяными богатствами планеты, обернулось гнилью, и в окружающую среду попадало то, что он ранее вобрал. Ветра рыдали над мертвым городом и опустевшим океаном. Силой мысли Ога призвал корабль. Ионное свечение мелькнуло среди туч. Звуковые волны прокатились по стерильной лагуне и вынудили мертвые фарфоровые дома зазвенеть. Корабль вырвался из слоя кучевых облаков и развернулся, превратился в полотно из наночастиц, напомнив Оге про древних ангелов Базьенди, укрощающих огненные ветра. Корабль несколько раз взмахнул крыльями над разрушенной колокольней, а потом рухнул на Огу, как демон. Плоть плавилась, плоть текла; потоки сливались, системы объединялись, самости становились единым целым. Обновленный Ога поднялся с набережной Этьей на столбе термоядерного пламени. Свет полыхнул вокруг пустых домов и на площадях, тени побежали по пересохшим каналам. Соляная сковорода засияла белизной, а потом сгинула среди густеющей тьмы, когда свет вознесся. Звезда горела под ногами Оги, он прорывался сквозь бурлящие кислотные облака все выше, пока усовершенствованным корабельным зрением не увидел на фоне космоса инфракрасное свечение края планеты. Тей был похож на кровавую слезу. Ога покинул его орбиту. Ога. Не имя, а праздник. Отец-всех-наших-радостей, примерно это оно означало на языке Аэо Таэа с его продуманными окончаниями. Он больше не был Быстрым, не был временным гостем; он стал Отцом Нации. Конклав назначил три Родительских Дня Радости, когда цилиндры Аэо Таэа выключили скалярные двигатели на краю системы. Для детей торжества продлились месяц. Глядя на родную звезду с плоской стороны цилиндра, Ога почувствовал свет кожей, чутко воспринимая с десяток разных диапазонов. Он закрыл ладонью солнце и поискал искорки отраженного света – планеты. Вон там Солтпир и колоссальный Бефис: увеличив картинку, Ога разглядел кольца и множество лун; а вон там Тейяфай. Теперь у него тоже было кольцо из ледяных обломков анпринских обиталищ. И вот наконец-то Тей. Родина. Но что-то с планетой было не так. Она светилась неправильно. Ога выкрутил параметры зрения до максимума, которого мог достичь в этой форме. В спектре не было воды. Это была не бледно-голубая точка. Конклав межзвездных кантонов Аэо Таэа получил сообщение через несколько часов после того, как поверхностные экипажи засекли отбытие анпринского ледяного корабля, окруженного термоядерным сиянием: «Я должен вернуться домой». С расстояния в пять астрономических единиц все стало болезненно очевидным. Тей был серебристым шаром сплошных облаков. Облака состояли из углекислого газа, углекислой и серной кислот, а также жалких остатков водяного пара. Температура поверхности составляла двести двадцать градусов. Корабельная самость Оги обладала навыками и техниками, превосходящими неусовершенствованное «я»; он увидел вечные грозы, разрывающие тучи в клочки, но при этом не проливалось ни капли чистого дождя. Он мог видеть сквозь эти тучи; он мог пронзать их мысленным взором до самой поверхности планеты, обугленной и выжженной. Он мог нанести на карту очертания континентов и континентальных шельфов, отчетливо видимые в пересохшем океане. Цепи архипелагов, некогда драгоценные бусы на животе прекрасной танцовщицы, превратились в ребра, кости, суровые горные хребты, яростно светящиеся в инфратьме. Падая к солнцу, Ога собрал все фрагменты воедино. Враг нанес удар по Тею небрежно, как будто передумал напоследок. Одинокий военный корабль, немногим больше ритуального катамарана, на котором мальчик по имени Птей отплыл от родного причала много веков назад, отделился от основного флота и обрушил на планету залп заряженных частиц, направленный на нефтяные поля, которые вспыхнули. Затем корабль покинул систему, оставив Тей задыхаться. Враг не тронул космический лифт. Предложил выход. Чувствовал себя судией, а не палачом. И все же два миллиарда человек, две трети населения Тея, погибли. Треть выжила. Треть взобралась по спасательному тросу космического лифта, посмотрела в космос и задалась вопросом, куда бы улететь. Ога сейчас шел по их следам. Он слышал голоса – тихое чириканье по радиоволнам, летящим от громадного Тейяфая. Ему предстоял долгий, неторопливый путь. Пройдет почти год, прежде чем он выйдет на орбиту Тейяфая. Пауза означала возможность отвлечься и развлечься. Квантовая матрица в сердце Оги могла с той же легкостью воссоздать Тей, что и любую другую из множества сохраненных цивилизаций. Полуденное полярное сияние вновь будет трепетать и переливаться над островерхими крышами Янна. Во время весеннего притового гона он опять отправится с Кьятаем ловить рыбу со старых, посеребренных непогодой причалов. Архипелаг Сулань продолжит нежиться в теплой воде под полуночным солнцем, а Пужей – прижиматься к Нейбену, пока за стенами женского пансионата Чайного переулка свирепствуют холода. Они выживут, поверят, что выжили, и он сам – путем выборочного редактирования сознания – поверит, что они ожили. Он мог бы воссоздать мертвый Тей. Но это будет поступок бога, который заигрался – отрешился от всезнания и стал частью им же созданной иллюзии. Потому Ога решил погрузить свое восприятие в еще более медленный временной поток, чем Родительское Время, и принялся наблюдать за тем, как взаимодействуют друг с другом гравитационные колодцы вокруг светила. В последние недели сближения Ога вернулся к стандартному времени и полностью обратил сенсорную матрицу к большой планете, которая маячила впереди, словно запретный плод. В прошлый раз он тут побывал, когда Анпринский народ расположился вокруг Тейяфая в своих обиталищах, похожих на жемчужины, и не уделил внимания самой планете, потому что сам находился внутри безупречного мира, и его больше интересовала структура Вселенной целиком. Теперь он узрел Тейяфай и испытал забытый благоговейный трепет. Эта планета была в три раза больше Тея, и именно ее следовало называть водным миром. От полюса до полюса простирался океан глубиной в сто километров. Огромные ураганы испятнали синюю планету белым. Уцелевший остов анпринского космического лифта вонзался прямо в глаз вечного экваториального циклона. Цепи волн и приливов тянулись от экватора к полюсам и разбивались о полярные ледяные шапки, образуя колоссальные буруны. Ога приблизился, не переставая созерцать море. Глубокий океан потряс его сильнее, чем века, проведенные в космосе. Вот что такое простор. Вот что такое враждебная среда. Вот что такое первозданная ярость, которой плевать на человечество. И все-таки жизнь нашла себе местечко здесь. Жизнь выстояла. С расстояния в две световые минуты Ога услышал шепот радиосвязи: орбитальная станция на верхушке космического лифта общалась с поверхностью. Сканируя субантарктические воды, он ощутил хорошо знакомый привкус смартльда. При ближайшем рассмотрении то, что на первый взгляд казалось айсбергами, продемонстрировало структуру посложнее: шпили, контрфорсы, купола и обширные террасы. Ледяные города, оседлавшие вечную зыбь. Тей не был забыт: это были возрожденные древние Дома многообразия, разросшиеся сообразно масштабам колоссального Тейяфая. Еще ближе: город-айсберг, удостоившийся внимания Оги, плавал посреди большого огражденного круга. Сенсоры сообщили о множестве живых существ. Это была полноценная экосистема и океанская ферма, и Ога по достоинству оценил то, чего добились беженцы. На Тейяфае не обнаружили никаких признаков жизни. Водные миры – оттаявшие ледяные гиганты, сместившиеся к солнцу из-за гравитационных интриг более крупных планетарных соперников, – были стерильными. Дно стокилометрового океана представляло собой лед под давлением, пять тысяч километров льда до самого железного ядра. Ни минералы, ни углерод не могли просочиться сквозь этот глубокий лед. Крупицы появлялись в результате столкновения с кометой, но в целом воды Тейяфая были глубокими и чистыми. Все, чем тейцы владели, они принесли с собой. Даже ледяной город вырос из руин Анпринского народа. Станция на вершине космического лифта поприветствовала Огу простой фразой. Он безмолвно улыбнулся, сопоставляя словарные статьи с памятью о родном языке. За прошедшие века изменилось произношение, а также кое-какие лексемы, но присущая тейскому языку изысканность никуда не делась, как и ритмические и контекстуальные подсказки относительно того, какой Аспект изъясняется. – Внимание, неопознанный корабль, говорит диспетчерская орбитальной башни Тейяфай. Пожалуйста, назовите себя и свой план полета. – Это Ога из Межзвездного флота Аэо Таэа. – Хотелось ответить на старом тейском, но тогда во имя тщеславия Ога мог нарушить этикет и выдать сведения, которые хотел оставить в секрете. Не время. – Я представитель, уполномоченный вести переговоры. Мы хотим вступить в контакт с вашим правительством, нас интересует заправка в этой системе. – Здравствуйте, Ога, это орбитальная башня Тейяфай. Под Межзвездным флотом Аэо Таэа, я полагаю, вы имеете в виду эти объекты? Прибыл пакет данных, позволяющих идентифицировать цилиндры-обиталища, продвигающиеся вглубь системы. Ога подтвердил. – Ога, это башня Тейяфай. Не приближайтесь; повторяю, не приближайтесь к стыковочному комплексу башни. Выходите на отдаленную орбиту и оставайтесь там, пока с вами не свяжется служба безопасности. Пожалуйста, подтвердите свое согласие. Просьба была логичная, и к тому же улучшенные чувства Оги подсказывали, что под прикрытием солнечных батарей лифтовой станции в его сторону повернулись дула орудий. Он был гонцом, а не бойцом; чтобы причинить вред цилиндрам Аэо Таэа, башне пришлось бы неустанно обстреливать их своими примитивными термоядерными боеголовками, но с Огой, у которого так и не было полноценных запасов топлива для переключения двигателя в режим истинной скалярности, они бы почти наверняка расправились. – Я подтверждаю. Переходя на более отдаленную орбиту, Ога внимательнее изучал города-айсберги Тейяфая, осколки льда в чудовищном океане. Там, внизу, жилось несладко: в условиях удвоенной силы тяжести, в абсолютной зависимости от таяния льда и крошечного биосферного оазиса. Все, что находилось за его пределами, было безжизненным, как вакуум. До самого горизонта простиралась пустыня колоссальных размеров. Города-корабли могли плыть целую вечность, не встречаясь с другими полисами. Тейцы оказались крепкими орешками. Их раса привыкла к экстремальным условиям. Сезонные сдвиги родного мира вынудили их создать общество, которое другие цивилизации назвали бы психически больным, узаконившим шизофрению. Многообразные Аспекты – отдельная самость для каждой потребности – теперь помогли им на враждебных просторах Тейяфая, мира-океана. Они выживут и будут процветать. Жизнь продолжается. Такова главная мудрость Клады: жизнь – это надежда, единственная надежда избежать смерти Вселенной. «Каждая частица будет настолько далека от любой другой, что окажется в отдельной вселенной. „Отдельной“ в буквальном смысле», – сказал подросток в желтом скафандре на корпусе могучего «Амоа», глядя в межзвездное пространство. В тот раз Ога не ответил. Это испугало бы мальчика, и хотя Ога сам размышлял на ту же тему во время долгого пути от Милиуса-1183, он толком не разобрался в вопросе, и темное пятно в собственных знаниях его беспокоило. «Да, – мог бы сказать он сейчас. – И это единственное, на что мы можем надеяться». Чирикнули сенсоры дальнего действия. Из-за края планетного диска появился корабль. Сознание – чересчур медленный инструмент для космоса с его безжалостной математикой. За долю секунды, которая понадобилась, чтобы высшие когнитивные процессы Оги осмыслили курс, конструкцию и сигнатуру корабельного двигателя, его же автономные системы вычислили маршрут и запасы топлива, а затем включили скалярный двигатель. Он помчался прочь от Тейяфая с ускорением в тысячу g. Манипулирование пространством-временем так близко к планете должно было спровоцировать гравитационные волны, как будто от удара в гонг. Колоссальные медленные приливы обогнут шар Тейяфая; космический лифт будет гнуться, словно хлыст. Ничего не поделаешь. Сработал инстинкт, и благодаря инстинкту он выжил, потому что следом прилетели ракеты. Двадцать нанотоковых боеголовок с гипер-g приводами; позади Оги все залило белым сиянием легких аннигиляционных двигателей, но сперва он кожными сенсорами ощутил безошибочно узнаваемый консонанс вражеского ловчего поля. У ракет была фора, но у Оги – выдержка. Он все просчитал. Числа по-прежнему открывались ему. Оглядываясь на голубое пятнышко, в которое превратился Тейяфай, он увидел, как одна за другой гаснут искры, обозначающие двигатели ракет. Он убедился, что стратегия, разработанная за наносекунды, сработает. Боевой корабль преследовал Огу. Он уведет Врага подальше от флота Аэо Таэа. Но не станет устраивать новую погоню длиной в световые десятилетия. У него не было для этого ни горючего, ни желания. Но невзирая на отсутствие топлива и оружия Ога должен был покончить с охотником. Для этого ему требовался космос. Это был тот же самый корабль. Консонансы ловчего поля, спектр термоядерного пламени, тембр радарных изображений, которые Ога получил, нежно целуя сенсорами корпус преследователя, и даже конфигурация, увиденная мельком в промежутке между появлением корабля из-за планетного диска и запуском ракет. Тот же корабль, который преследовал его столько лет. Здесь пряталась важная тайна. Искажение времени сократит запланированный путь до субъективных минут, а для разгадки Оге требовалось как следует подумать. Преследователь знал, куда он держит путь, даже в тот момент, когда они огибали мыс блуждающей нейтронной звезды, преодолевая гравитационный шторм. Враг и не пытался продолжить погоню, он просто знал, что надо как-то попасть в систему Тея. Значит, сразу же после того, как Ога избежал погибели у Милиуса-1183, противник понял, с кем имеет дело, – понял, откуда он пришел, увидел сквозь слои смартльда скрытое сердце Торбена. Корабль до своего появления прятался за планетой. Это был вражеский агент, но не Враг. Тот бы вскипятил Тейяфай до самого железного ядра. Ога долго размышлял над этой загадкой, петляя по пустынному облаку Оорта. Там, среди одиноких глыб льда, он пришел к некоему выводу. Развернул корабль и сжег остатки топлива в режиме гипер-g торможения. Преследователь тотчас же отреагировал, но его прямоточный двигатель уступал в мощности. Пройдут месяцы, а то и годы, прежде чем он сумеет развернуться и выйти на ту же орбиту, что и Ога. Времени на подготовку хватит. Край ловчего поля коснулся Оги во время торможения с перегрузкой в полторы тысячи g, и он воспользовался внешними сенсорами, чтобы внедрить сообщение в огромную сеть, миллион километров в поперечнике: «Я сдаюсь». * * * Миллиарды лет назад, еще до рождения звезды, встретились две кометы и вступили в далекий и холодный брак. Несмотря на все драматические события и притяжение внутри пылевого облака, благодаря которому появились Тей, Тейяфай и Бефис, все двенадцать планет системы, кометы так и продолжали пристально глядеть друг на друга и кружиться в танце с общим центром тяжести, охваченные неизменными облаками ледяных кристаллов, при температуре чуть выше абсолютного нуля по Кельвину. Среди этих кристаллов спрятался ледяной корабль, с виду такой же холодный и мертвый. Ога дрожал. Холод был невыносимый даже по меркам его пластичного тела. Изолированные наночастицы двигались медленно, почти как Родители Аэо Таэа. Он чувствовал себя старым, как этот космический лед, и таким же усталым. Он заглянул в пропасть между льдинами. Комета-супруг парила у него над головой, словно гало. Он мог достичь ее в мгновение ока. На фоне звездного мерцания космической ледяной бури мелькнули огни. Это что-то новенькое. Противник прибыл. Ога ждал, чувствуя, что на него нацелены все орудия. «Но ты ведь не посмеешь, верно? Ты тоже хочешь кое-что узнать». От черного корабля отделилась тень темнее самой тьмы и обогнула комету. Такой же парламент наночастиц, способных объединяться, как и сам Ога. Он еще несколько десятилетий назад додумался, что Враг и анприны – одно и то же, они родились из общего нанотехнологического семени, когда их цивилизация перешла на второй уровень. Случилась междоусобная война. «В Кладе любая война – междоусобная», – подумал Ога. Существует только Панчеловечество. Все распри в нем – внутрисемейные. Да, самые кровавые. Не знающие пощады и милости. Из-за края маленькой кометы вышел мужчина, при каждом шаге от его ботинок с шипами разлетались осколки ледяных кристаллов. Ога его узнал. Так и было задумано. Он тоже принял облик, гарантирующий мгновенное узнавание, и поклонился из глубин облака Оорта. – Торбен Рерис Орхум Фейаннен Кекджай Прус Реймер Серейен Нейбен, сэр. Мимолетный кивок в космическом холоде растянулся на часы. – Торбен. Незнакомое имя. – Возможно, нам следует использовать имя, которое ты знаешь лучше всего. Серейен? Или, возможно, Фейаннен. Я был в этом Аспекте, когда мы встречались в последний раз. Надеюсь, ты не забыл древние правила приличия. – Я слишком многое помню. С тех пор как меня улучшили, забвение стало осознанным выбором и тяжелой работой. Как тебя сейчас называют? – Ога. – Тогда пусть будет Ога. – А как же называют тебя? Пришелец поднял голову и посмотрел в зазор между глыбами льда. «Он хорошо помнит, каким был, – подумал Ога. – Полноватый и пухлощекий, как мальчик, который так и не вырос. Да, забвение – тяжкий труд». – Так же, как и всегда: Кьятай. – Тогда расскажи мне свою историю, Кьятай. Эта война никогда не была ни твоей, ни моей. – Ты ее бросил. – Нет, это она меня бросила – как и ты, я почти ничего не забываю. Я все еще вижу записку; мог бы воссоздать ее, чтобы показать тебе, но это была бы вопиющая трата энергии и ресурсов. Она бросила меня и ушла к тебе. – Я тут ни при чем. Я просто подвернулся под руку. – Ты действительно в это веришь? Кьятай пожал плечами с медлительностью ледника. – Когда они появились, мои соратники вступили с ними в контакт. Правительства не пришли к единому мнению, не выработали согласованный подход или стратегию. «Оставьте нас в покое. Мы в этом не участвуем». Но в таких вещах невозможен нейтралитет. Мы позволили анпринам использовать воду из нашей системы. Они построили нам космический лифт – это была сделка, нам заплатили кровавыми деньгами. Мы знали, что все закончится бедой, но надеялись убедить их, что некоторые тейцы изначально были против анпринов. Они все равно сожгли планету, но предложили выход. Нас могли пощадить как вид, если кто-то присоединится к ним в их священной войне. – Они и есть анприны. – Были анпринами. Знаю. Меня разобрали на части. Каждого из нас переделали. Наверное, улучшили. Нас было двадцать четыре. Двадцать четыре – с их точки зрения, столько было на Тее хороших людей. Только их и стоило спасать. – А Пужей? – Умерла. Во время пожаров в Арфане. Поехала туда из Янна, чтобы быть с родителями. Арфан всегда был городом нефти. От него осталась лужа застывшего шлака. – И ты винишь в этом меня. – Только ты и остался. – Не верю. Думаю, это изначально было личное дело. Думаю, ты мне все время мстил. – Я тебя не убил. – Потому что еще не получил ответы на все вопросы. – Ты же знаешь, на что мы оба способны теперь; разве я могу чего-то не знать? Ога опустил голову, а потом посмотрел на комету, окруженную гало, такую близкую, что можно коснуться рукой. – Хочешь, я покажу тебе, чего они так боятся? Не было необходимости взмахивать рукой, словно фокусник; Ога старательно распределил части своей корабельной самости по всей структуре кометы-супруги, теперь она была частью его физического тела. «Но я и впрямь собираюсь показать фокус», – подумал он и довершил жест. Небо, испещренное звездами, вдруг стало белым, ослепительно сияющим, как будто свет от каждого небесного тела прибывал к наблюдателю одновременно. Оге вспомнился термин той эпохи, когда он обитал в башнях и галереях Янна: «Небо Ольберса»[262]. Сияние сделалось невыносимым, а потом прекратилось. Тьма, всепроникающая, бесконечная и уютная. Тьма смерти. Глаза Оги постепенно привыкли к темноте, и хотя он заранее все спланировал, не обошлось без благоговейного трепета, когда оказалось, что на смену слепящему сиянию Ольберса пришли десять тысяч галактик. Он знал, что Кьятай видит то же самое.