– Стоит отметить, топологическая структура Вселенной – тема довольно узкая, – сказала Белей, худая, как щепка, специалистка по квантовой пене из Йельдеса, что на одном из островов южного архипелага Ниннт. В слабой гравитации «Тридцать три: покой внутри» она стала еще худее и костлявее. – Если тебе нужна движуха, отправляйся на «Двадцать восемь». Там живут социологи. Сайхай научил его летать. – Тут все немножко не так, как было на ледяном корабле, – сказал он, объясняя Торбену, как надевать монотрико с рыбьим хвостом и какие отверстия для чего предназначены. – Не невесомость, а низкая сила тяжести, так что в конце концов ты приземлишься куда-нибудь. Легко переборщить с ускорением. Стены легкие, но прочные, и можно пораниться. И сети существуют не просто так. Что бы ты ни делал, не выходи за них. Если попадешь в море, оно разберет тебя на части. Торбен плохо спал в условиях наногравитации, и в снах его преследовало море. Внутримировое море – водяная сфера диаметром в двести двадцать километров, на поверхности которой огромные, медленные наногравитационные волны вечно сталкивались и разбивались на шары и слезы размером с облака. Бурлящее, растворяющее море, в котором плавились анприны; множество жизней в одном громадном, диффузном теле, зовущем его шепотом сквозь бумажные стены Дома пилигримов. Возможно, не стоило удивляться. И все же он постоянно задавался вопросом, каково было бы упасть туда, поплыть, сопротивляясь крошечной, но не пренебрежительно малой силе тяжести, и медленно, величественно погрузиться в бурление наночастиц. Он представлял себе, что боли не будет, лишь блаженное, наполненное светом забытье. Как славно освободиться от беспокойного парламента самостей… «Восемь – это естественно, восемь – это свято, – шептал мастер форм Реймен в Блейне из-за фигурных решеток в исповедальне. – Восемь пар рук, восемь времен года. Девятка обречена на нестабильность». Чувствуя себя неуютно в слишком тесной компании, приглашенные ученые работали со своими учениками по отдельности. Сериантеп и Торбен каждый день встречались в похожем на луковицу помещении для собраний капитула, торчащем из «осиного гнезда». За высокими окнами – сотами из шестиугольников – открывался вид на круто изгибающийся пейзаж «Тридцать три: покой внутри», испещренный сталактитовыми башнями тех анпринов, которые устояли перед зовом моря. Ежедневно Сериантеп прилетала с такой башни, держа путь вдоль изгиба мира, и приземлялась на балконе Торбена. Она носила то же самое тело, которое он так хорошо познал в Консерватории Янна, с дополнением в виде пары практичных крыльев на спине. Она была видением, чудом, существом из духовного мира затерянной в веках родины Панчеловечества: ангелом. Она была воплощением красоты, но с тех пор как Торбен прибыл в «Тридцать три: покой внутри», он занимался с ней сексом всего дважды. Романа между хвостатым тритоном и ангелом не получилось, как ни старался Торбен с его метафорическим восприятием и нелепыми угрызениями совести осмыслить ситуацию. Он ее не любил так, как Серейен. Она заметила и прокомментировала. – Ты… стал другим. «Ты тоже». – Мне пришлось измениться, – сказал он вслух. – Серейен не выжил бы в таком месте. Торбен выживет. Только он и сможет. «Но сколько времени пройдет, прежде чем он разделится на самости?» – Помнишь, как ты… он… повсюду видел числа? – Конечно. Я даже помню, как их видел Птей. Он мог посмотреть в ночное небо и сказать, сколько там звезд, – он их не считал, просто знал точное количество. Он видел числа. Серейен мог ими командовать. Для меня, Торбена, числа никуда не делись, я просто воспринимаю их по-другому. Я вижу их ясно и четко, однако пространственные преобразования для меня – слова, образы и истории, аналогии. Не могу объяснить понятнее. – Кажется, как бы я ни старалась – как бы ни старались все мы, – нам ни за что не понять устройство ваших множественных личностей. Нам вы кажетесь расой необыкновенных людей, каждый из которых гений, савант, одержимый на свой причудливый лад[255]. «Ты специально причиняешь мне боль?» – подумал Торбен, глядя на ангела с мерцающими крыльями, парящего перед окнами со стеклами изо льда. Как бы то ни было, он продвигался колоссальными, интуитивными скачками, совершенствуясь в своей запутанной и заумной дисциплине – геометрии пространства-времени. Не такой уж запутанной: анпринские космические двигатели, по словам тейских физиков нарушающие законы науки, проникали в одиннадцатимерный субстрат Вселенной, чтобы в конкретном месте растянуть или сжать пространство-время – укоротить его впереди транспортного средства, раздуть позади. Отсюда проистекало отсутствие какого-либо измеримого ускорения: перемещался не сам ледяной корабль, а континуум внутри и вокруг него. Перед мысленным взором Торбена плясали снежинки и завивались локсодромы: он понял, он все понял! Релятивистские межзвездные путешествия теперь доступны народам Тея, тайна анпринов раскрыта. Точнее, одна из тайн. Несмотря на все случившиеся над сферическим океаном прозрения, Торбен знал: семинары теперь преследовали иную цель. Ученик стал наставником, мастер – учеником. «Чего вы хотите от нас? – гадал он. – В чем вы по-настоящему нуждаетесь?» – Не знаю, мне все равно. Меня одно интересует: если я смогу найти коммерческий способ выпаривать пузыри с квантовыми черными дырами из одиннадцатимерного континуума и устранять возникающее при этом излучение, стану богаче Господа Бога, – заявил Йетгер, приземистый, непропорционально сложенный житель острова Опранн, который охотно пользовался тем, что у опраннцев была репутация грубиянов, хотя Торбен нашел в нем приветливого собеседника и утонченного мыслителя. – Хочешь с нами к водопаду Тенней? И маленькая флотилия физиков пустилась в путь, прихватив вино и сладкое печенье. Те, кто был постарше и сомневался в своих силах, использовали маленькие аэроскутеры. Торбен летел сам по себе. Ему нравился физический труд, его заинтриговало испытание: все равно что выучить совершенно чуждый язык тела. Моноластой надо было двигать, словно рыбьим хвостом, и от этого его ягодичные мышцы приятным образом видоизменились. Выглядывая из западных окон Дома пилигримов, можно было увидеть Тенней вдалеке, но благоговение он вызывал с расстояния километров в двадцать, когда через неизменный гул небесного транспорта начинали пробиваться визги и грохот. Участники пикника, как обычно, летели высоко, у самого потолка, среди корней башен, чтобы вид издалека не испортил им удовольствие. Вокруг места назначения росли густые леса из перевернутых деревьев, благодаря наногравитации достигших высоты в несколько километров. Их зеленые кроны окутывал водяной туман, рожденный брызгами. Ученые расположились на одной из платформ, обустроенных на ветке шириной с бульвар. Торбен с радостью стянул с себя «хвост», размял ноги и повернулся к водопаду. Вид вызывал трепет в зависимости от того, каким образом им любовались. Если расположиться ступнями к внутреннему морю, а затылком к крыше, водопад именно падал и выглядел как цилиндр низвергающейся воды двести метров в поперечнике и сорок километров в длину. А если смотреть наоборот – ступнями вверх, головой вниз, – он превращался в титанический гейзер, еще более пугающий. Приемная станция закачивала топливо почти на сверхзвуковой скорости; в месте соприкосновения с океаном вода бурлила и вскидывалась на километры в высоту, разбиваясь на извилистые ленты с пенными гребнями и шары, вторя фантастическим вспышкам солнечных протуберанцев. Грохот стоял жуткий. Если бы не шумоподавляющие свойства наноусовершенствованной листвы, они бы все мгновенно оглохли. Торбен чувствовал, как ветка – массивная, словно стена яннского университета-крепости, – содрогается под ним. Вино открыли и разлили. Ханнай испек печенье вручную, архаичным способом, – один из его Аспектов был кондитером, – и теперь угощенье макали в жидкость и смаковали. Сладость, резкий привкус вина и соленый туман океана, украденного из чужого мира, соединились на языке Торбена. Существовали правила, связанные с водопадом Теннай. Никакой работы. Никаких теорий. Никаких отношений. Пять исследователей – достаточно для родственной зависти, маловато для того, чтобы разбиться на клики. Говорили о доме: о разводах, детях, семейных успехах и недугах, пересказывали друг другу сплетни, политические новости и результаты соревнований. – Ах, да. Держи. – Йетгер бросил письмо, и оно неторопливо закружилось в воздухе, как снежинка. В Доме пилигримов записки и послания из дома появлялись в виде листочков тончайшей бумаги, которые отслаивались от стен, будто те страдали экземой. Увы, механизм ангельской почты не отличался точностью; интимные послания слетали со стен в неудобные моменты, и странные сквозняки, обитающие в извилистых туннелях «осиного гнезда», играли ими. Читать чужую эпистолярную перхоть было худшим нарушением приличий. Торбен развернул шелестящую бумагу. Прочитал написанное, моргнул, перечитал. Затем сложил листок ровно в восемь раз и убрал в верхний карман. – Плохие новости? – Для такого громилы Йетгер остро чувствовал эмоциональную напряженность. Торбен сглотнул. – Ничего удивительного или обескураживающего. Затем он увидел, что Белей куда-то пристально глядит. Сперва он, а потом и все остальные участники пикника уставились в ту же сторону. Водопад замедлялся. Минуты сменяли друг друга, и он из потопа стал рекой, потом ручьем, потом струйкой и, в конце концов, вопиюще тонкой ниточкой. Анприны взлетали со всех платформ и деревьев, собирались стаями, а водопад Теннай тем временем испустил дух. На внезапно обнажившемся сопле образовались капли воды, крупные, как дирижабли; потом они оторвались и, дрожа, медленно полетели к сферическому морю. Воцарилась мертвая тишина. Затем деревья как будто стряхнули с себя цветы: оставшиеся анприны взлетели целыми сонмами и воинствами, и стаи объединились в настоящий циклон. Перед мысленным взором Торбена вспыхнули числа и образы. Немыслимо, чтобы заправка топливом завершилась, она должна была продлиться еще несколько недель. Океан должен был заполнить всю внутреннюю полость, сталактитовые города – превратиться в причудливые рифовые сообщества. Им овладел страх, и он почувствовал, как Фейаннен изо всех сил пытается прорваться на первый план. «Ты нужен мне там, где ты есть, дружище», – сказал Торбен самому себе и заметил, что остальные проделали те же самые расчеты. На обратном пути флотилию потрепало, пришлось растянуться на километры, пробираясь через призрачные воздушные легионы анпринов. Дом пилигримов шелестел от обилия почтовых листков, упавших со стен. Торбен схватил один и вопреки этикету прочитал. «Сайхай, с тобой все в порядке, что происходит? Возвращайся домой, мы все о тебе беспокоимся. Люблю, Михень». Внезапно в каждом уголке «осиного гнезда» прозвучал голос Сугунтунга, анпринского представителя. Это был вежливый, но все же приказ явиться в главный зал собраний, где будет сделано важное объявление. Торбен давно подозревал, что Сугунтунг не покидал Дом пилигримов, а просто менял формы: с человекоподобной – на облако парящих наночастиц, такой вот фазовый переход. Небо за балконными сетками бурлило: люди-насекомые и грозовые облака цвета чернил каракатицы, скопившиеся над внутримировым океаном, устроили светопреставление. – Печальные новости, – сказал мрачный Сугунтунг. Он был серым, стройным, андрогинным созданием без малейшего проблеска чувства юмора или остроумия. – В 12:18 по времени Тейского анклава мы обнаружили гравитационные волны, проходящие через систему. Они говорят о том, что большое количество объектов тормозят, завершая релятивистский полет. Ужас. Крики. Бесчисленные вопросы. Сугунтунг поднял руку, и воцарилась тишина. – Что касается количества объектов, их около тридцати восьми тысяч. По нашим оценкам, они находятся на расстоянии семидесяти астрономических единиц за пределами пояса Койпера и сбрасывают скорость до десяти процентов от световой, чтобы войти в систему. – Доберутся до нас через девяносто три часа, – сказал Торбен. Числа, цветные числа, такие красивые и далекие. – Да, – сказал Сугунтунг. – Кто они? – спросила Белей. – Я знаю, – сказал Торбен. – Ваши враги. – Мы считаем, что да, – ответил Сугунтунг. – Гравитационные волны и спектральный анализ демонстрируют характерные признаки. Собрание взревело. Какой-то фокус, связанный с наночастицами, позволил Сугунтунгу повысить голос так, что тот загрохотал и перекрыл шум, устроенный рассерженными физиками. – Анпринский народ уже приступил к подготовке к отбытию. В первоочередном порядке была организована эвакуация всех гостей и посетителей, которая начнется немедленно. Транспортный корабль ждет вас. Мы эвакуируемся из системы не только ради собственной защиты, но и для того, чтобы обезопасить вас. Мы считаем, что у Врага не возникнет к вам претензий. – Считаете?! – Йетгер сплюнул. – Вы уж простите, но это меня совсем не утешает! – Но у вас недостаточно воды, – растерянно проговорил Торбен, пораженный числами и картинками, плавающими перед внутренним взором, пока вокруг порхали листки с сообщениями о беспокойстве и надежде, просьбами о скором возвращении домой. – Сколько обиталищ полностью заправлены топливом? Пятьсот, пятьсот пятьдесят? Недостаточно, даже это наполнено лишь на восемьдесят процентов. Что с ними будет? – Мне плевать, что будет с ними! – Ханнай всегда был самым кротким и наименее напористым из мужчин, умным, но вечно страдающим от неуверенности в себе. Теперь, оказавшись в угрожающей ситуации, беззащитным посреди космоса, пронзенным насквозь гравитационными волнами с непостижимым происхождением, он пылал праведным гневом. – Я хочу знать, что будет с нами! – Мы переносим разумы в обиталища, годные к межзвездному перелету, – ответил Сугунтунг Торбену. – «Переносите», то есть копируете, – сказал Торбен. – А что же будет с брошенными оригиналами? Сугунтунг промолчал. * * * Йетгер нашел Торбена, когда тот плавал в самом центре зала собраний, едва шевеля хвостом, чтобы не поддаваться микрогравитации. – Где твои вещи? – В комнате. – Ледяной корабль отправляется через час. – Я в курсе. – Ты мог бы… ну, знаешь… – Я не полечу. – Что?! – Я не полечу, я останусь здесь. – Сбрендил? – Я разговаривал с Сугунтунгом и Сериантеп. Все в порядке. В других обиталищах есть еще пара таких же, как я. – Ты должен вернуться домой. Ты нам понадобишься, когда они придут. – Спасти мир за девяносто часов и двадцать пять минут? Не думаю, что это возможно. – Это же твой дом, дружище. – Вовсе нет. С некоторых пор – нет. – Торбен вытащил сложенную записку из потайного кармана и протянул ее Йетгеру, держа двумя пальцами. – Ох…