Средка на экране выглядит шикарно, снято чуть сверху, кадр перемещается, похоже, что с дрона. Видео уже кто-то успел грамотно смонтировать. Вот общий план — катятся мотоциклы, с них палят во все стороны клановые. Бац — крупный план, во весь экран перекошенная безумная харя с выпученными глазами, сноп пламени вылетает из ствола, камера наезжает на брызги крови. Девушка с лицом страдальческим и иконописно-прекрасным сползает по стеночке. Неон на воротнике куртки трагической бордовостью подсвечивает застывающий взгляд распахнутых в изумлении глаз. Хохочущая харя омерзительного в своей бесчеловечности мотоциклиста. Камера возвращается к мёртвой девушке и отъезжает, расширяя кадр до перспективы разгромленной Средки. Идёт нарезка: кровь на стёклах, кровь на стене, брызги крови на оскаленных рожах клановых, кровь на их татуированных руках, кровь стекает по лезвию ножа. — О, вот и ты! — с нездоровым возбуждением комментирует Дмитрий. — В своём любимом амплуа. Камера сзади-сверху от меня, лица моего не видно, и вообще фокус на клановых, которые сначала палят в витрину с танцующей женщиной (камера задерживает кадр на её безмятежном лице, Мерсана на диване охает). Стекло мутнеет от картечи, потом сразу кадр, как по нему стекает кровь. Смонтировано так, что кажется, что это кровь танцовщицы. Танцовщица — её лицо — выстрелы — помутневшее стекло — кровавые потёки на нём. Мозг сам выстраивает последовательность. То, как я стреляю в мотоциклистов, показывают секундой позже, и это уже выглядит ответным действием. Три выстрела показывают последовательно, с разных ракурсов, четвёртый, добивающий, вырезан. «Отважные горожане дорого продавали свои жизни! — Дмитрий прибавил звук. — Мы видим настоящих героев, оказавших сопротивление, но они были не готовы! Мы даже вообразить себе не могли такого коварства и такой жестокости!» Камера снова показывает мою стрельбу, но уже с другой точки, и кажется, что это другой человек в другом месте, картинка сфокусирована на падающих клановых. «Нелюди и выродки, атаковавшие беззащитных граждан, жестоко уничтожили отважных защитников, которых оказалось слишком мало…» — в кадре очень красиво лежит очень красивый и очень мёртвый парень, ничуть не похожий на меня, но в такой же куртке. Он весь залит кровью, как будто из ведра, но на строгом правильном лице лишь отдельные, подчёркивающие его красоту брызги. — «Мы не должны допустить, чтобы их гибель была напрасной!» — вещает исполненный точно выверенного пафоса голос. — Оскара за лучшую операторскую работу на этот столик! — провозглашаю я мрачно. — Значит, дронов с камерами там было полно, но почему-то не было ни одного полицейского… «Где же была в этот момент наша полиция? — поддерживает моё недоумение диктор. — Почему бездействует гвардия Верховной?» Мелькнувший размытый кадр показывает какую-то женщину в оболочке, беседующую с какими-то клановыми вождями. И вроде бы ничего такого — мало ли когда и где и это снято, в обязанности правительницы наверняка входят и встречи с представителями кланов, которые тоже её подданные, да и вообще хрен поймёшь, Калидия ли это. Но неприятное ощущение предательства наверняка царапнет любого зрителя. На экране снова великолепно исполненная нарезка в стиле «кровь-кишки-распидорасило». Перекошенные нечеловеческие лица нападающих, красиво лежащие эстетичные мёртвые, художественно окровавленные слишком красной и яркой для ночной съёмки кровью. Для самых непробиваемых кадры пускают двойками: пять секунд оскаленного урода с выпученными глазами — пять секунд красивой мёртвой девушки. Оскал кривых грязных зубов — огромные несчастные глаза, в которых прощально гаснет неон. Окровавленные татуированные конечности с оружием — падающая в слоу-мо тонкая хрупкая фигурка жертвы. И голос за кадром, призывающий не забыть, отомстить, покарать и уничтожить. Потому что теперь всё позволено! — Грабь, убивай, еби гусей, — прокомментировал я. — Понятное дело. Мощный видос. — Не, погодь, — Дмитрий снова мотает запись. — Ты удивлялся, что всё вхолостую? Так вот тебе финальный месседж! Под развесёлую нарезку стрельбы, горящих зданий, мчащихся мотоциклов, кровавых луж и битого стекла диктор призывает всех свободных от аренды немедленно арендоваться в некий «Городской фронт». На необычайно льготных, практически царских условиях. И слоган «Город превыше всего!» поперёк экрана. — Я всё ещё не понял, где в этой картине боевые и полицейские киберы, — комментирую я. — На кой чёрт им фольксштурм-то? Кого туда посылать, недобитых блядей со Средки? — А хоть бы и так! — с дивана внезапно вскакивает Мерсана. — Да, я та самая недобитая блядь! И я готова встать за свой город! И я не понимаю, почему это неправильно! Вы сами видели, что творят эти выродки! — В «Городской фронт» можно арендоваться в шестнадцать, — задумчиво говорит Зоник. — Знаешь, прем, не всегда надо быть циничной скотиной! — бросает мне в лицо Шоня. — Если мама пойдёт, то и я с ней! — вцепляется в локоть Мерсаны Дженадин. — Так, народ, — удивлённо смотрю на всех я, — вы что, серьёзно? — Ты видишь в этом что-то несерьёзное, прем? — Шоня тыкает пальцем в экран, где очередной чудовищный нелюдь зверски убивает что-то прекрасное. — Ты правда такое циничное говно? — Я там был, между прочим, — напоминаю я. — В отличие от вас. — Тем более не понимаю, как ты можешь вот так об этом говорить! — взрывается всегда тихий Кери. — Разве не очевидно, что долг каждого нормального человека — идти и убивать клановых? — Ты жил в клане! Ел с ними за одним столом! Общался! За девчонкой тамошней ухаживал! — Они притворялись! — кричит в запале пацан. — Ты видишь, какие они на самом деле! По экрану снова течёт кровища, и заходится в мотивирующем пафосе диктор. — Дима, выключи эту хрень, — зло говорю я. — Ты же видишь, как она действует на неокрепшие мозги. Дмитрий гасит экран, но уже поздно. — Неокрепшие мозги? — чуть ли не плюёт мне в лицо Шоня. — Так вот ты какой, оказывается, прем! Знаешь, что? Иди ты в жопу! Город превыше всего! — Пойдёмте, ребята, — презрительно посмотрел на меня Кери, — надо узнать условия аренды в ополчение. — Я всегда готова надрать кому-нибудь зад! — заявляет Тохия. Шоня, Дженадин с матерью, Зоник, Кери, Тоха — все они встают и выходят из гостиной, и каждый смотрит на меня так, как будто хочет плюнуть, но даже плевка я недостоин. — Вот и у нас так начиналось, — комментирует мрачно Лирания. — Думаешь, мои родители от хорошей жизни в другой мир нанялись? Слово за слово, а потом друг другу в глотки. И понеслось. — Как-то резко их вштырило, — удивился Дмитрий. — У них нет иммунитета к пропаганде, — напомнил я. — Они отродясь никому не нужны были, нафига их пропагандировать? — Что это? — трясёт белокурой головой Алиана. — Как гипноз какой-то. Аж меня проняло. Прям так и побежала бы в ополчение. — Вот так это и работает, — обнял её за плечи Дмитрий. — Ещё неделю назад ты знать не знала никаких клановых, а полчаса видео — и готова жизнь отдать, чтобы они сдохли. — Какой ужас, — сказала Нагма. Она подошла, обняла меня и спрятала лицо на груди. — Блин, ребёнку-то зачем этот трэш показывали? — спрашиваю я Дмитрия. — Да я её и не заметил… — отвечает он растеряно. — Я сама, братец, не ругайся. Мне надо было увидеть. — Боже, но зачем, колбаса? — Это не просто кино, братец. Не знаю, кто это сделал, но шайтан смотрел его глазами. — Уверена? — Да. Кто-то делает с этим миром то, что ты делаешь с людьми, только наоборот. — Наоборот? — Ты делаешь больных здоровыми, а кто-то делает этот мир больным. А может быть, и мёртвым. — Но у кого хватит сил на целый мир? Нагма не отвечает. Она прижалась ко мне изо всех сил, и футболка с шуздрой, которую я ношу по привычке, намокает там, где её глазки. Бедный ребёнок. * * * Димка сидит за столом с ноутбуком, я на диване рядом. Он изучает инфосферу города, я охраняю сон задремавшей от переживаний Нагмы. Бедная девочка всю ночь не спала, за меня волновалась. Теперь её златовласая голова лежит на моем бедре, и тихий разговор не мешает ей спать. — Папаша, ты же всю жизнь воюешь, не ожидал от тебя таких настроений. — А какие у меня, по-твоему, настроения? — Ну, вот это «хуй войне» и всё такое. Ты вообще наёмник, воюешь за деньги, тебе как раз «мать родна». — Не путай меня со своим воображаемым отцом с фотографий. Все войны за деньги. Нет ни одной войны с другой причиной. Наёмничество — всего лишь способ небольшую часть этих денег получить в карман. И наёмник наёмнику рознь. Наша команда была, скорее, хорошо вооружённой охранной компанией. — Наёмничество — этически небезупречная практика, — заметил Дмитрий. — Там, где люди начинают убивать друг друга, этика уже закончилась. Этика — это то, что их должно от убийств удерживать. — Софистика. — Этика только из неё и состоит. Попытка замаскировать словами то, что однажды решится оружием. — Так ты за войну или против, я не понял? Не в конкретном случае, а вообще? — А ты за ускорение свободного падения или против? — Ты считаешь, что война естественна? — Она заложена в природу человека. — Есть же мирные миры! — протестует Дмитрий. — Если социум не воюет, то он либо уже не воюет, либо ещё. Промежуток между войнами, когда уровень противоречий не дотянул до порога боеготовности.