— Прем, я по жизни толстая, страшная и тупая! Я привыкла, и мне насрать. Мы же все скоро сдохнем, какая разница? — Лично я дохнуть не собираюсь, и тебе не советую. — Ну, ты, может, и соскочишь, ты не отсюда. А нам всем по-любому кабзда. Мир уже совсем сжался, дышать нечем. Дай вштыриться, а? — Слушай, а ты бы смогла сейчас открыть ту дверь, из которой вытащила Диму? — Не, ты чо! Она уже давно исчезла. С самого начала была дохлая. — А ту, что в клане, помнишь? — Вряд ли, прем. Она тоже была так себе, хотя и получше, конечно. Я думаю, сейчас уже никакие двери не открыть. — Почему? — Когда мир начал сжиматься, их как бы, не знаю… зажало, что ли. — Знать бы ещё, почему он «сжимается»… — Как это «почему»? — удивилась Лоля. — Его эта хрень затягивает, как шнурки на ботинках. — Какая хрень? — Да вон же, эта! — девушка ткнула пальцем в окно, и я понял, что она показывает на башню Креона. — Так что, дашь вштыриться, прем? Очень надо, правда! * * * — Нагма, что с тобой? Такой я дочь ещё не видел. Нагма либо непробиваемо-позитивна, либо спокойна и безмятежна, как даос. И только по тому, как она ищет тактильного контакта, можно догадаться, что дочь встревожена или грустит. В последнее время она засыпает только в моей кровати, вцепляясь в меня, как обезьяна в баобаб. Всегда усаживается на колени или втискивается рядом в кресло, когда я сижу. Старается держаться за руку, когда мы идём вместе. Обстановка нервная, и ей хочется защиты, хотя бы символической. — Я думаю, я плохая. — Глупости, — обнимаю я её, — ты замечательная. — Ты всегда так говоришь… — Потому что это правда. — Ты меня любишь? — Больше всего на свете. — Спасибо. — Обращайся, это легко и приятно. — А если нет? Если я сделаю что-то ужасное? Ты перестанешь меня любить? — Нет, колбаса, не перестану. — Правда? А если это будет действительно Плохой Поступок? — Я очень расстроюсь. Но любить не перестану. — Почему? — Потому что, если ты поступишь неправильно, это значит, что я сделал что-то не так. — Ты? — Однажды я сказал перед собой и людьми, Законом и Мирозданием: «Это моя дочь!» С этого момента все твои ошибки — мои. Если ты делаешь серьёзную ошибку, то я чего-то тебе не объяснил. Или объяснил не так. Или не вовремя. Или не теми словами. — А если я не поняла, забыла или не послушалась? — Это значит, что я непонятно объяснил, не показал важность, повёл себя так, что ты решила, что слушаться в этом случае не обязательно. — Но ведь я даже не настоящая твоя дочь! Я десять лет жила с мамой, ты не мог мне объяснить всего! — Когда я сказал «моя дочь», это перестало иметь значение. Потому что я принял тебя целиком, от лохматой макушки до холодных пяток, колбаса. Тебя и твои десять лет. Кстати, ни разу не пожалел об этом. Так что не переживай, я тебе не разлюблю, даже если ты сильно накосячишь. Люди косячат, бывает. И когда это случается, те, кто их любят, не должны кричать: «Фу, как ты могла!» — и без них найдётся кому упрекнуть. А должны сказать: «Держись, мы вместе всё исправим». — А если исправить нельзя? — Значит, вместе примем последствия и будем жить с этим дальше. Пока мы есть друг у друга, ничего не потеряно. — Ты сейчас правду говоришь? — Нагма отстранилась и заглянула мне в глаза. — Самую правдивейшую правду, колбаса. Но если ты хочешь совершить поступок, в котором сомневаешься, лучше спроси совета. Для этого и нужны отцы. И старшие братья. — А тебе больше нравится быть отцом или братом? — Мне нравится, что у меня есть ты. Как бы мы друг друга ни называли, главное не меняется: я тебя люблю. — И я тебя. — Так в чём проблема, глазастик? — Не спрашивай, ладно? Ты можешь не спрашивать? — Могу, почему нет. Экая ты загадочная… — Понимаешь, я бы спросила тебя, но мне надо решить самой. И не только за себя. Но если я ошибусь, ты меня простишь? — Конечно. — За что угодно? — Обещаю. Я знаю тебя, кузнечик. Ты можешь ошибиться, но ты не сделаешь плохо специально. — А если ты меня не знаешь? — спросила она серьёзно. — Это значило бы, что я ничего не понимаю в жизни и людях. И как я тогда вообще могу о чем-то судить? — улыбнулся я в ответ. — Ты бы доверился моему решению, если бы оно касалось твоей жизни? — Я бы спросил: «Это для тебя действительно важно?» — А если бы я ответила: «Важнее всего мира!» — Я бы сказал: «Тогда жги, колбаса! Как-нибудь разрулим!» Глава 10. Проблемы поколений Под нами пылает город и восходящие потоки воздуха трясут коптер. Лендик закусил губу и вцепился в штурвал. Не думал, что на Окраине есть чему гореть с такой интенсивностью, но местами очаги возгорания захватили несколько домов сразу и там разверзается настоящий ад. Если подняться повыше, то не так трясёт, и видно, что пожары очаговые, занимают относительно небольшую площадь, и скорее всего выгорят сами. Тем более, что других вариантов не видно. — Почему у вас нет пожарной службы? — спрашиваю я Калидию, которая гонит нас чуть ли не в эпицентр. — Потому что у нас ничего не горело уже лет сто. А держать арендных в резерве «на всякий случай» у города нет средств. Считалось, что автоматические системы тушения достаточно эффективны.