— Лира, фу, как грубо! — Да, вы не любите грубости. Когда меня изнасиловали, ты, мама, просто запретила мне об этом рассказывать. А ты, папа, сделал вид, что я всё выдумала. — Но мы были в лагере для интернированных! Мы ничего не могли поделать! Мы старались просто сгладить твой стресс! — Вы серьёзно думаете, что я не знаю? Что было на самом деле? — Лира, прекрати, это твои фантазии! — Аборт у того коновала тоже мои фантазии? И то, что вы обсуждали, думая, что я без сознания? — Лира, не знаю, что ты себе напридумывала, — решительно говорит женщина, характерным защитным жестом рук как бы отодвигая от себя всё сказанное, — но это неважно. А вот то, что ты сбежала от нас в чужом мире, да ещё и с Онией… — Если бы ты не сделала эту ужасную глупость, — мягко добавляет отец, — то была бы сейчас с нами. — Убивала бы людей, бросая их друг на друга, как юнитов в игрушке? — Послушай, мы просто исполнители! Это не наше дело, мы ничего не решаем! — Вы всегда решаете, что это не ваше дело! Всегда! И на войне, и в лагере! То, что произошло там со мной, тоже было не вашим делом? Ах, нет, оно как раз было вашим… — Лира, замолчи сейчас же! — жёстко говорит мать. — А то что? Снова откупитесь мной? — Прекрати! Это глупо! Мы ничего не могли изменить! — А пытались? — Это было бессмысленно! Мы бы только подставились! Пострадали бы все, даже Ония! Принцип меньшего зла! — «Принцип меньшего зла», мама, для тебя означает «Пусть страдают другие!» и «Чёрт с ней, с Лиранией!». Мне было пятнадцать! — Хватит, хватит! — мечется на экране отец, лицо его исполнено страдания. — Мы же не выяснять отношения собирались! На это ещё будет время! — Уверен, папа? — Немедленно забирай сестру и отправляйся к нам, — строго говорит мать. — Ты выбрала не ту сторону. Ты всегда выбирала не ту сторону, но сейчас ещё не поздно всё исправить. — Да, Лира… — добавил с видимой неохотой отец. — Можешь прихватить этого, своего… Разу уж он тебе так дорог. Палец с экрана упёрся в меня, а Лирка сжала мне руку ещё сильнее, хотя я не думал, что это возможно. — Идите к чёрту, — ответила она. — Ты что несёшь? — взрывается женщина. — Подумай хотя бы о сестре! — Я подумала. Знаешь, мам, почему её тут нет? Потому что ей лучше не знать, что вы живы. Она маленькая, не будет вас помнить, я буду врать, что вы были хорошими. Понесу проклятие одна. — Но вы погибнете! — Я должна была погибнуть вместе со всеми. Друзьями, соседями, одноклассниками. Там, откуда вы сбежали, как позорные крысы туда, где было хуже смерти. — Благодаря этому мы выжили! — Вы выжили. Не я. Знаешь, мама, на днях я научилась убивать. Жалею, что так поздно, но ещё наверстаю. Так что ещё посмотрим, кто тут погибнет. — Лирания! — В жопу, — сказала она, выключая экран. — Прости, что тебе пришлось это выслушать, но одна бы я сорвалась. Не смогла бы сказать то, что хотела. Они всегда этим пользовались. Доводили меня до срыва, а потом выставляли истеричкой. А кто слушает истеричек? Им отвешивают подзатыльник и выгоняют из комнаты. — Думаешь, так будет лучше? Мне казалось, ты волнуешься о родителях, хочешь их найти… — Я считала, что они в опасности. Думала, что они погибли. Но они, как всегда, прекрасно устроились, и, как всегда, за чужой счёт. Для Оньки они умерли давно, для меня — сегодня. — Тогда ты только что стала взрослой. Это приходит, когда умирают родители, и между тобой и смертью никого не остаётся. Ты уверена, что готова? — Никогда в жизни ни в чём не была так уверена. Спасибо тебе. — Не за что. — Есть. Если бы не ты, я бы не решилась. Завидую твоей дочери. — Почему? — У неё есть настоящий отец. — Вряд ли я идеал родителя. Братом я ей нравлюсь больше. — Ты готов за неё убить? Ты готов за неё умереть? — Предпочту первый вариант, но да. — Только это имеет значение. Я подумал: «Хрен ты угадала», ― но ничего не сказал. Обнял, прижал к себе, и она, наконец, разрыдалась. — И что ты теперь собираешься делать? У тебя есть планы на дальнейшую жизнь? — спросил я, когда она успокоилась и лежит, глядя в потолок опухшими глазами. — Да, пожалуй. Как ты думаешь, мы сможем достать ещё патронов к моей винтовке? — У меня что, макияж потёк? — Дженадин сидит на кровати и растерянно смотрит на испачканную ладонь. — Нет, это не макияж, — отвечаю я. — С возвращением в мир живых. — Что со мной случилось? Почему я в кровати и голая? Мы с тобой трахались, что ли? Зоник изойдёт на говно, он к тебе до сих пор ревнует, прикинь? — Нет, мы не трахались. Голая ты не поэтому. И Зоник… В общем, об этом позже. Что ты последнее помнишь? — Вроде был бой, мы стреляли с площадки… Потом я оказалась среди кучи детей. У них были синие глаза и чёрные слезы, — Дженадин рефлекторно потёрла щёку и посмотрела на испачканные пальцы. — Ко мне подошла девочка с синими волосами, мне показалось, что я её уже видела. Она дала мне набор фломастеров, у меня такие были в детстве, мама покупала… Слушай, а мама правда погибла, или это тоже был сон? — Правда, к сожалению. — Жаль. Я сказала, что не умею рисовать, но девочка ответила, что это ничего, потому что на самом деле все рисуют в своей голове, на обратной стороне век. Поэтому у всех всегда получается правильно. — И что ты нарисовала? — Ничего. Проснулась. Странный был сон, да? — Не страннее многого другого. — Я долго спала? — Как посмотреть. Но пропустила многое. * * * — Прем, дай вштыриться, а? — канючит Лоля. — Ты сегодня уже получила. Мне говна не жалко, я о тебе же волнуюсь. У тебя гормоналка только-только на место встала. Смотри, какая ты теперь стройная и симпатичная! Я немножко преувеличиваю, Лоля пока ещё полновата, но по верхней границе нормального ИМТ, можно сказать, «приятно пухлая». Никакого сравнения с тем, что было. — Ну, пре-е-ем… — Лоля, не стоит увеличивать дозировку, правда. Я и так чувствую себя отравителем. Опять будут проблемы с эндокринной системой.