«Ваш новый устав и метрика отчуждают нас от истинной христианской веры и приводят в самоотвержение отечества, а наше отечество – Христос…». Текст тот же, только почерк другой: затейливый, с «разговорами» и «крендельками». Чернила свежие. Рядом чернильница с воткнутым пером. Скрипнув зубами, Эраст Петрович передал бумагу уряднику, бросился в следующую избу. Там такая же картина: свеча, чернильница, предсмертная записка. И в третьей избе. И в четвёртой. Лишь формула отвержения написана всякий раз на свой лад – видно, что каллиграфы напоследок желали показать мастерство. Самих книжников нигде не было. – В деревню ушли, с родными прощаться, – задыхаясь от бега, предположил Одинцов. – Деды старые, ходят медленно. Догоним! А не догоним – все одно с-под земли вытащим! И уж схватил в сенях лыжи, готовый сию минуту кинуться в погоню. – Что ж вы, Ераст Петрович? Берите в любой избе лыжи! Спешить надо! – Не пошли они в д-деревню, – быстро оглядываясь по сторонам, сказал Эраст Петрович. – Маса, ищи подпол или погреб! Тика-о сагасэ! – Какой погреб? – всплеснул руками Ульян, весь дрожа от нетерпения. – На что писцам погреб? Им всё с деревни носят! А, ну вас! Я один! И скатился с крыльца. Подпола, действительно, не было – ни в этой избе, ни в остальных. Во дворах никаких признаков мины – ни разрытой земли, ни нор. Фандорин и японец заканчивали осмотр церкви, когда вернулся Одинцов – запыхавшийся, по колено в снегу. – Скоро ты обернулся. Что так? – оглянулся на него Эраст Петрович, простукивая пол у аналоя. Звук был глухой, безнадёжный. Полицейский мрачно смотрел на него. – Я, может, и полудурок, но не дурак. Бежу через поле, вдруг примечаю: следов-то нет. Не пошли они в деревню. Ваша правда, Ераст Петрович. Здесь они где-то зарылись, пеньки упрямые. – А я надеялся, что прав ты… – Фандорин потёр пылающий лоб. – Тоже про следы на снегу подумал. На улице-то густо наезжено и натоптано. Но больше нигде, только цепочка от реки, как мы трое поднимались… Маса полез на колоколенку, хотя там алчущим погребения уж точно делать было нечего. – На небо что ль вознеслись? – развёл руками урядник. – Иль под землю провалились? – Под землю, под землю. Только к-куда? Мы всё тут осмотрели. Разве что… А, п-проклятье! И снова, ничего не объяснив помощникам, Эраст Петрович бежал по деревенской улице, а Одинцов и спрыгнувший с лестницы Маса неслись за ним. – Вы чего? – крикнул Ульян, увидев, как Фандорин поворачивает к книжнице. – Мы ж сами там сидели! Не слушая, Эраст Петрович ворвался в горницу, завертел головой во все стороны и вдруг кинулся к стене, что была обращена к реке. Присел на корточки – там, под лавкой, едва различимая в полумраке, виднелась маленькая дверца в полу. Откинул – вниз вели перекладины хлипкой лесенки. – Маса, фонарь! Один за другим полезли в темноту. Там пахло пылью и ладаном. Сверху упругим мячиком спрыгнул Маса. Задвигал кистью, чтоб заработала батарея американского фонарика. Пятно света заскользило по земляному полу, по бревенчатым стенкам, выхватило из тьмы суровый лик грубого иконного письма. За ним второй, третий. – Потаённая молельня, – сказал Одинцов. – У нас в деревне тож такая была, под овином. Это чтоб было где молиться, если с города приедут, церкву поломают… – Старики заранее всё решили! – перебил его Фандорин. – Мы своим приездом задержали их, но не надолго. Стоило нам уехать, и они сразу спустились сюда. Пока я, идиот, с-сигару курил. Потом ещё восходом любовался, а они в это время под нами были, смерти ждали… – Погоди, Ераст Петрович! – от волнения Одинцов перешёл на «ты». – Нет же их тут! И потом, когда мы приехали, они сидели наверху, чинные, спокойные, обычную работу работали! – А ты видел, что именно они п-писали? Может, как раз про «самоотвержение отечества»! Уехали мы – и они легли в могилу… – Гаспадзин! – позвал Маса, светя фонариком куда-то вниз, под стену. Там, вырезанный в брёвнах, темнел дощатый люк. Все щели плотно законопачены мхом. – Вот она, мина… – едва слышно, севшим от волнения голосом сказал Фандорин. Тяжкая смерть Изнутри люк был заперт на засов, но хватило одного рывка шести сильных рук, чтоб выдрать дверцу вместе с петлями. В нос ударила удушливая волна спёртого воздуха – вернее, полного отсутствия воздуха. Несколько земляных ступеней вели вниз и вбок – мина была вырыта не под домом, а чуть в стороне. Согнувшись в три погибели, Фандорин спустился первым. Ещё одна дверь. Тоже тщательно проконопачена, но без запора – после лёгкого толчка с тихим скрипом открылась. Дышать было очень трудно, хоть сверху и поддувало. На лбу выступила испарина. Эраст Петрович подумал: вот он, запах Смерти. Смерть смердила мёрзлой землёй, выпитым до последней капли воздухом, оплывшим воском, мочой. Маса сзади зажужжал своим фонарём, и пещера осветилась. Она была крошечная, с чуланчик. Низкий свод, обшитый досками, держался на одном деревянном столбике, к вершине которого сходились диагональные опоры – как спицы к ручке зонтика. – Свети н-ниже! Четыре неподвижных тела в чёрных саванах. Трое лежат навзничь, видно вышитые на груди восьмиконечные кресты. Но старые, морщинистые лица не благостны, а искажены страданием. Четвёртое тело скрючилось возле столбика, пальцы намертво вцепились в деревянную подпору. Повсюду понатыканы свечи, их дюжины и дюжины. Ни одна не сгорела больше, чем наполовину: поглотили кислород, да угасли. – Господи, прими души… – зашептал Одинцов, крестясь по-двоеперстному (должно быть, от потрясения забыл, что он давно не старовер). – Пустите, Ераст Петрович, их вынуть надо… – Стой где стоишь! – остановил его Фандорин и показал на столб. Тот был стёсан в середине – будто бобёр обточил – и держал на себе свод просто чудом. Малейший толчок – и подломится. Для устройства этой хрупкой конструкции потребовался точнейший расчёт и немалое мастерство. Урядник, уже наполовину влезший в склеп, застыл. – Зачем это? – пробормотал он. – Слыхал про лёгкую и тяжкую смерть? Вот эти трое задохнулись, приняли тяжкую. А подточенный столб – для тех, у кого не хватает сил вынести муку. Толкнёшь подпору, и конец… Маса осветил скрюченную фигуру. Это был востроносый писец – оказался самым живучим. Не вынеся муки, захотел лёгкой смерти. До столба дотянулся, да, видно, вконец обессилел, не смог обрушить кровлю. От него-то и несло мочой. Под ногтями грязь и кровь – царапал землю. Хорошо хоть лица под клобуком не видно… – Тяжкая смерть, – передёрнулся Одинцов, пятясь назад. – Не приведи Господь. Плотник-то в Денисьеве свою семью пожалел, помните? Подломил опору… Луч сполз с мертвеца, пошарил по земле, остановился на белом прямоугольнике, что лежал в стороне, с четырёх углов обставленный свечами. Эраст Петрович опустился на четвереньки и очень осторожно, стараясь ничего не задеть, вполз в мину. Протянул руку, подцепил листок и так же медленно, не сводя, глаз с подточенного столбика, вернулся обратно. – П-посвети-ка!