– Бее, бее! – дурашливо заблеял блаженный, выползая вперёд. – Посторонися, табашники! Овцы Божий на заклание грядут! Бее! Все закопайтеся, братие! То-то Сатане кукиш покажете! То-то ему, псу, досада будет! Он затряс тяжёлым железным крестом, свисавшим с грязной шеи, залаял по-собачьи, и Фандорин, поморщившись, ускорил шаг. Во дворе кучами лежала разрытая чёрная земля. Угрюмые мужики с лопатами в руках кучкой стояли поодаль, а представители власти и двое незнакомых господ в штатском молча рассматривали что-то, лежащее на большой расстеленной рогоже. Сзади взметнулся пронзительный женский голос: – Блаженно преставилися, душу свою спасли! А мы, грешные, погибли-и-и! Один из штатских, бородач в бобровом картузе, обернулся и громко, с оканьем, сказал: – Блаженно? Поди-ка, дура, сунь нос. Полюбуйся. Да уж, на блаженно преставившихся покойники были непохожи. У мужчины лицо посинело от мук удушья, женщина держала во рту изгрызенную кисть руки, а ещё над трупами успели потрудиться черви – спасибо оттепели… Фандорин с содроганием отвернулся. На его спутников кошмарное зрелище тоже подействовало. Дьякон Варнава плакал навзрыд. Алоизий Степанович сделался белее снега, закачался и упал бы в обмороке, если б его не подхватил помощник. – Смотрите, смотрите! – яростно закричал господин в бобровом картузе на деревенских. – И вы бы этак валялись! Вот до чего дикость и дурь доводят! Поперхнулся от гнева, закашлялся. Его, впрочем, не слушали. Крестьяне поднялись с колен, обступили тела и молча смотрели. Один лишь юродивый завертелся волчком, затрясся в корчах, схватил зубами ком земли, с лиловых губ потекла грязь и пена. – Уберите вы этого калеку! – раздражённо оглянулся исправник. – Работать мешает! Урядник хотел оттащить припадочного, но высокий седой старик с медалью на груди (должно быть, староста) удержал служивого за плечо: – Не тронь. Это Лавруша, святой человек. По деревням ходит, за людей молится. Ништо, поорёт да утихнет. Взяв себя в руки, Фандорин подошёл ближе к покойникам. Присел на корточки, приподнял твёрдую, будто высеченную из льда руку главы семейства. Кисть была такая, как положено плотнику – с грубыми, мозолистыми пальцами. Такими каллиграфических букв не выпишешь. – Что это такое? – спросил Эраст Петрович, показывая на торчащий из земли деревянный кол – довольно толстый, но стёсанный к концу. – Не знаю, – хмуро ответил стоящий рядом Крыжов. – Как устроена мина, мне неизвестно. Знаю лишь, что смерть в ней может быть «тяжкая» или «лёгкая». «Тяжкая» – это от медленного удушья. Она считается более почтенной. А «лёгкая» – когда землёй заваливает. У этих, похоже, «лёгкая» была. – Он передёрнулся, глядя на страшные лица мертвецов. – Какая ж тогда «тяжкая»? В яме рылся урядник – он уже и сюда поспел. По всему видно, человек это был ловкий, расторопный и времени попусту терять не привык. Подобрал огарок свечи, надорванную иконку. – Ваше благородие, гляньте-ка! Он извлёк из-под сырых комьев какой-то листок с такими же, как в предсмертной записке, письменами. Исправник скривясь взял грязную бумажку. С трудом прочёл: – «А в ино время спасался аз в обители некой, старинным благочестием светлой…» Опять раскольничья чушь. Всё, Одинцов, хватит в мусоре копаться! И так ясно. – Скомкал листок, швырнул наземь. – Трупы пусть тащат в сани, повезём в город. В толпе глухо загудели. – Куды в город? Глумиться над телами христианскими? На поганом кладбище никоньянском зарыть? Откуда ни возьмись вынырнул благочинный. – Ишь чего захотели! – замахал он на раскольников. – На кладбище! Да кто дозволит самоубийц в освящённой земле хоронить? На Божедомке закопают. Тут гул голосов сменился тяжёлым, грозным молчанием. Рослые бородатые мужики в длинных поддёвках, в допотопного шитья кафтанах плечо к плечу двинулись на городских. – Тела не выдадим, – твёрдо сказал староста, выходя вперёд. – Похороним честью, по своему обычаю. Он подошёл вплотную к начальству и шепнул: – Уезжали бы вы, господа. Как бы греха не вышло. Весь налившись багровой краской, исправник погрозил старообрядцам кулаком: – Но-но, вы глядите у меня! Хотите, чтоб воинская команда приехала – следствие вести и перепись проводить? Я вам это устрою! – Не нужно команды, – все так же тихо попросил староста. – Если кто для допроса понадобится – пришлю. И счётчиков для переписи дам. Дайте только народу охолонуть малость. – В самом деле, Пётр Лукич, едемте, – зашипел следователь, нервно поглядывая на мужиков. – Рожи-то, рожи! Воля ваша, а я тут на ночь не останусь. Лучше в темноте поеду. Исправнику и самому не терпелось поскорей унести ноги из негостеприимной деревни, но и лица терять он не хотел. – Мы с господином Лебедевым уезжаем в Стерженец, будем разбирать ваше дело! – зычно крикнул он. – Здесь останется урядник Одинцов, слушать его во всём! Если что – ответите за безобразия совокупно, по полной строгости! Но следователь уже подталкивал его локтем. Бочком, бочком представители власти обошли мрачную толпу и поспешно удалились в сторону площади. Так торопились, что даже не забрали у Фандорина следственный документ – страничку с предсмертным посланием. – Господа! И меня возьмите! – всколыхнулся благочинный. – У меня по дороге приключилась катастро… Господа! Он подобрал полы рясы, кинулся догонять, но осмелевшие жители Денисьева уже заняли весь двор, обступая мертвецов кругом. Отец Викентий побежал в обход дома, всё призывая уездных правоохранителей обождать, но поздно – с площади донёсся удаляющийся перезвон колокольцев. Санитарно-эпидемический отряд Но отец Викентий напрасно испугался. Ничего страшного не произошло. Наоборот, после ретирады представителей власти напряжение заметно спало. В толпе никто уже не сжимал кулаки, в первые ряды протиснулись женщины, и опасная тишина сменилась вздохами, жалостными причитаниями, плачем. Юродивый уже не дёргался, не грыз землю – он подполз к мёртвому младенцу и тихо, безутешно подвывал. Маса совал бледному Алоизию Степановичу ватку с нашатырём. Варнава, всхлипывая, бормотал молитву. Крыжов помогал уряднику, натягивавшему поверх тел покров из небелёного холста. Фандорин же внимательно прислушивался к разговору бобрового картуза со вторым незнакомым господином, будто только что перенёсшимся в эту лесную глушь прямо с Невского проспекта, такой он был не по-здешнему холёный, чисто выбритый, в золотых очках и каракулевой шапке пирожком. – Эх, головы столичные, ведь предупреждал, в колокола бил – не послушали, – горько сетовал очкастый собеседнику. Эти-то слова и привлекли внимание Эраста Петровича. – Читал вашу статью, читал. Даже в своей газете перепечатал, – откликнулся картуз – высокий, статный мужчина лет тридцати пяти, с ухоженной светлой бородкой. – Но ведь у нас на Руси, сами знаете, пока гром не грянет, мужик не перекрестится. – А я не для мужиков писал, – жёлчно вставил бритый. – Для лиц, облечённых властью. Слава Богу, в научных кругах имя моё достаточно известно, могли бы прислушаться к мнению Шешулина. Когда волнения ещё только начались, я предсказывал: если не принять меры, возможна психогенная эпидемия с человеческими жертвами! В сентябре ещё предупреждал! Тема разговора настолько заинтересовала Фандорина, что он счёл необходимым подойти и представиться. Господин в шапке-пирожке оказался известным петербургским психиатром Шешулиным. Златобородый красавец – вологодским промышленником Евпатьевым. Про него Эрасту Петровичу рассказывали ещё в столице: из старинного раскольничьего рода, но прогрессист. Учился в Англии, магистр экономики. Ведёт дело по-современному, суеверий не признает и даже издаёт собственную газету, весьма популярную на русском Севере. – Как узнал про записку, увязался за чиновниками, – объяснил он. – Горе-то какое! Какой удар для всего старообрядчества! Теперь из-за нескольких умалишенцев все газеты на нас накинутся. Мол, дикари, изуверы… А вот Анатолий Иванович, – кивнул Евпатьев на психиатра, – уверяет, что это цветочки, ягодки впереди. Из самого Петербурга пожаловал, чтоб быть на месте событий. – Вы п-полагаете, что будут ещё самоубийства? – содрогнувшись, спросил Эраст Петрович. Шешулин снял очки, сдул со стёклышка пылинку. – Вне всякого сомнения. Моя основная специальность – воздействие внушения на человеческую психику. Мозг не такой сложный механизм, как представляется дилетантам. Как и остальные органы тела, он на сто процентов подвержен внешним влияниям. Опаснейший вид массовой эпидемии – не чума и не холера, а психоз, охватывающий целые слои населения. Вспомните детский крестовый поход. Или средневековую охоту на ведьм. А что такое война, как не психическое заболевание, поражающее целые страны, а то и континенты? Вспомните наполеоновские кампании, когда сотни тысяч, даже миллионы людей без каких-либо серьёзных причин кинулись рвать друг другу глотки и жечь города, завалив всю Европу грудами трупов? – Меня интересуют раскольники и п-перепись, – вежливо, но твёрдо прервал исторический экскурс Фандорин. – Извольте. В среде старообрядства уже два с лишним века витает идея о скором приходе Антихриста. Эта группа людей, можно сказать, постоянно пребывает в ожидании неминуемого конца света. Вот вам фон заболевания. С Антихристом у староверов ассоциируется государственная власть – ещё со времён патриарха Никона и царя Петра. Вот вам объект патологического страха. Известно, что внушению особенно подвержены субъекты с низким уровнем образования и неразвитой индивидуальностью. Таковы большинство здешних лесных жителей: минимальная сумма знаний о внешнем мире, максимальная зависимость от общины. Всё это, так сказать, состав взрывной смеси. Для того чтобы сей порох воспламенился, не хватает малости – горящей искры. Роль искры периодически берут на себя пророки и проповедники, обладающие незаурядным даром внушения. Я специально изучил историю раскола. В этой среде время от времени появляются индивиды, объявляющие, что Антихрист уже грядёт. Немедленно срабатывает психологическая цепочка: фон – объект – внушаемость, и люди совершают чудовищные поступки. Бросаются целыми семьями в огонь, топятся или, как здесь, заживо ложатся в могилу. В 1679 году близ Тобольска безумный поп Дометиан уговорил сжечься 1700 человек. Несколькими годами позднее Семён-пророк согнал в огонь население целого города на Ярославщине – 4000 душ. Последний по времени случай самоубийственной эпидемии произошёл 36 лет назад в Олонецкой губернии. Там добровольно сожглись пятнадцать человек, в том числе женщины с маленькими детьми. Причина психоза та же – эсхатологические ожидания. – Прощения просим. Какие-какие ожидания? Увлечённый лекцией Фандорин не заметил, как к числу слушателей присоединились остальные: пришедший в себя Кохановский, Крыжов, Маса, священник с дьяконом и даже урядник Одинцов. Именно полицейский и спросил про непонятное слово. – Конца света, – пояснил доктор. Тут все заговорили разом. – Господе Иисусе, спаси и сохрани люди твоя, – тоненько, с дрожью в голосе воззвал к небу Варнава. Алоизий Степанович воскликнул: – Милостивый государь, то, что вы предвещаете, ужасно! Причмокивая леденцом, Маса сказал по-японски: – То же самое было в эпоху Канъэй, когда Токугава Иэмицу приказал христианам острова Кюсю отказаться от их веры. Промышленник Евпатьев желал знать: