— Так, руки чистые, мозолей нет, пальцы тонкие. Подойдёшь. А теперь, вот тебе первое задание — сделать чернила! Сможешь? — Ммм, так я не знаю, из чего. — А я расскажу, я расскажу, — пробормотал еле слышно Серафим и стал перебирать барахло на полке. — Вот она, заветная, да, да, — бормотал он про себя еле слышно, копаясь среди мелких предметов. — Так! Слушай и запоминай! «Ако если чернила заробити хошь, то сходи к дубу, поклонись ему во весь поклон, да собери орехов с листьев тех, которые чернильными зовутся. Отмерь равный вес от них, да добавь столько же вишневого клея, а как всё перемешаешь до праха, добавь мёду и оставь в сенях на две седьмицы, шоб вгнилось яко дрождие. А как по угноению клею, то добавь доброго мёду кислого, опосля вложи двенадцать железных пластинок, одинаковых с лица. Да на верёвку их свяжи и в тепло оставь весь ковш. И кажный день в обе седьмицы приходи и мешай три раза на дню, пока не устоятся. Опосля назначенного срока тронь языком, если не будет чувствоваться сладость, то медком разбавь, пока сладость не явится». — Угу, а есть эти самые чернильные орешки, мёд и вишнёвый клей? — То надобно тебе собрать. Мёд у Митрича спросить, чернильные орешки в лесу набрать, да высушить, да смолоть и провеять. Железные пластины по числу апостолов у кузнеца спросить. А за вишнёвым клеем тебе нужно в деревню сходить, да самолично сковырнуть с дерева. То слёзы вишни, смола её, их надобно много набрать, а то лето быстро пройдёт, а осень пора страды, а там уж и зима. — Это прямо квест какой-то, — пробормотал про себя Вадим. — Сходи туда, возьми то, потом туда, и туда, и туда… А получишь — чернила, а не золото. Серафим сделал вид, что не слушает бормотание Вадима и продолжил. — А сейчас займись порядком. Надобно убрать пыль, всё расставить, и вот тебе связка гусиных перьев. Их очинить, как вот это, — Серафим показал образец, — и сложить в кувшин, что на столе стоит. Как сделаешь, так можешь идти к кузнецу за пластинами. Вадим молча стал выполнять требуемое. Наведя порядок и намучавшись с перьями, он получил в руки от вернувшегося Серафима листок с азбукой. — А теперь пора тебе тренироваться. Отец Анисим говорил, что буквы у тебя и на русские даже не похожи. Иди на песке тренируйся, как научишься, меня позовёшь, я гляну, если понравится, то будешь помогать мне. Вадим по своей привычке пожал плечами и отправился тренировать каллиграфию на песке. Быстро найдя подходящее место возле странноприимного дома, он принялся чертить на песке буквы тонкой палкой. Не стило, конечно, но и песок — не бумага. Вдоволь намучившись, ушёл на обед, а потом заявился к кузнецу. — Здорово, Елизар, а я к тебе от Серафима. — Што, сбежал к нему? — Не сбежал, а ушёл, и не к нему, а к отцу Анисиму. А тот меня самолично привёл и в руки ему передал. Да я хотел уйти вообще, но Анисим придержал меня. Я ему сперва помог, теперь и он мне. Да и помощь вам в Пустыни не лишней будет. Кузнец хмыкнул. — То верно! А ты, паря, глупый, сердце своё не слушаешь, а сразу бежишь куда. Осмотрись, здесь никто не держит, захочешь, всегда уйдёшь. Только одному сейчас нигде не сладко, лиходеи да тати по дорогам ходят. Так и не то страшно. Только выйди за ворота, так и мертвяка увидишь, а то и на отряд ляхов нарвёшься, а они никого не щадят. — А они ненавидят русских? — Нет, им всё равно, да и кого русичем сейчас назвать? Кто казаком хочет поминать себя, кто вятичем, кто рязанцем, кто московитом или кромичем. Кажный щас сам за себя, а не за общее. Блажь то, не едины мы, как пальцы растопырены во все стороны. Да и казаки меж собой не едины, донские не любят запорожских, а те — яицких. Эх, да что о том говорить, только душу бередить. А ты чего пришёл? — Серафим послал меня чернила делать. Нужны двенадцать железных пластин, да чтобы нанизаны на верёвку оказались, как бусы. — Аа, понятно. У него чернила заканчиваются, а сам ко мне не хож, вот и воспользовался оказией. Не любит он меня, а я его. Гадкий он и личину свою скрывает. Ну, что же, поможешь мне, и я тебе помогу. Вадим вновь пожал плечами, круг замкнулся, деваться некуда. — Помогу. — Тогда за дело! И весь день до самого позднего вечера они калили железо. Вадим работал мехами, стучал маленьким молоточком, бегал за водой и выполнял всё, на что указывал ему кузнец. — Хорошо поработали, — уже вечером сказал Елизар. — Завтра придёшь, ещё поможешь с утра, я тебе пластины и отдам. Есть у меня, токмо дырок в них наделать надобно. Как раз ты и сделаешь. Да, и Акиму я скажу, пусть сегодня он дежурит. Вымотался ты, паря, не след тебя мучить. Ему не сильно-то тяжело будет, знаю я его, пройдоху. Вадим умылся у бочки, смыв с себя грязь и пот и, добравшись до палатей, без задних ног задрых в общей келье. На этот раз он проснулся, как только заслышал голоса людей вставших раньше его. Встав, оделся и отправился завтракать, а потом — к кузнецу, проигнорировав Серафима. — Пришёл, ну, давай, покажу тебе, как в пластинах дырки делать. — Сказал кузнец вместо приветствия. Они быстро с этим управились, а потом Елизар взял кусок железа, разогрел его и, вынув из домны, стал охаживать сначала большим молотом, а потом и маленьким. — Вот, держи! Это наконечник для копья. Короткого, как ты и хотел, для сулицы. Завтра с Митричем пойдёшь, тебе всё равно в лес надо, или с Анисимом, они тебе помогут древко под него выбрать. То долгая песня. Сначала срубить, потом высушить надобно. — А можно у вас нож потом будет купить? — решился спросить Вадим. — Можно, отчего же нельзя. Тебе боевой? — Нет, перочинный. — Перочинный? Это штоб перья очинять? Маленький штоль? Так будешь приходить ко мне, сделаем, и денег не возьму. Небольшая в нём нужда, и железа хватит. Надо на болото сходить, руды набрать, а то у меня совсем уже заканчивается. Так у тебя деньги есть? — Есть, но не знакомые они вам. Вадим вынул монетку рублёвого достоинства и показал её кузнецу. — Эка невидаль! Я такое никогда и не видел, да и невозможно такое сделать. Ни англицкие, ни немецкие купцы того не привозили. Мала, а всё чётко пропечатано, и по-русски написано. Надо же! Да буквы какие-то и русские, и одновременно иноземные. А металл незнакомый. Откуда они у тебя, паря? — кузнец удивлённо поднял глаза на Вадима. — Не знаю, туманом занесло. Был туман, мы шли, мертвяки напали, я побежал, споткнулся, упал, провалился в болото. Выбрался. А потом нашёл у себя в карманах вот это! — и Вадим показал на мелкую монетку в руке Елизара. — Не иначе из Ада выбрались мертвецы, а проваливался ты в преисподнюю, адовы эти деньги! — и кузнец дернулся, чтобы выбросить рубль в огонь. — Чертям деньги не нужны, — парировал Вадим. — Отдай обратно, Елизар. Чертям души нужны, а не золото да серебро. Видно, там кто-то до нас неизвестный погиб. Мастер был редкостный, да кошель прорвал и рассыпал деньгу, вот и попала она ко мне вместе с болотной жижей. — Лады, бери обратно, но интересная монетка. Не стоит её показывать каждому встречному. Здесь она тебе не пригодится, вот в Москве али в Новгороде можешь, как диковинку, и продать заморскому купцу. То может быть. А тут одна морока с ней будет. Лучше спрячь, целее будет, и она, и твоя голова, послушай меня… — Спасибо, я так и сделаю. — Добро. Иди к Серафиму, отдай ему железные пластины, а наконечник пусть здесь пока полежит. Тебе всё равно надо с копьём тренироваться, так лучше это делать без наконечника. А то неча всё ломать. Вадим кивнул и, взяв злополучные пластины, отправился к Серафиму. Тот корпел, сидя за столом и аккуратно выводя буквы на листе пергамента. — Пришёл⁈ Что принёс? — запищал он своим странным фальцетом. — Пластины принёс. — Угу. Ложь вон на полку. Нет тебе пока работы, тренируйся по буквицам на песке и добывай остальное. Вон возьми кувшин под мёд, — и Серафим снова склонился над пергаментом, выписывая пером буквицы. Вадим хмыкнул, но про себя, молча забрал небольшой кувшин и тут же вышел. Остаток дня он тренировался чертить на песке буквы, и в принципе быстро набил руку, а к вечеру подошёл к Митричу. Митрич, благообразный старичок с длиннющей бородой и крепкими хваткими руками, прищурил глаза и хитро взглянул на кувшинчик. — Это тебя Серафимушка послал? Вот уж подколодный, от всего найдёт уход. Работает с книгами, помогает только по церкви, на поле не ходок, а гонору-то, гонору… Нет у меня мёду, пчёлы ещё борти не наполнили. Весна поздняя была, холодно, пчёлы поздно проснулись, надо идти диких искать. — Так они злые, дикие-то! Закусают! Вадим знал, о чём говорил, вернее, боялся. — А то ж! У тебя бы мёд отнимали, и ты бы грызанул за милую душу. Пойдёшь завтра со мной? — Пойду. Мне ещё чернильных орешков набрать надобно, да древко для сулицы выломать. — Ха, я так и понял, тогда завтра на весь день пойдём. Одному щас опасно ходить. А вдвоём мы и спрячемся, и в четыре глаза, и в четыре уха слышать и видеть будем. У тебя молодые глаза, а у меня старые. Возьмёшь дубинку, на всякий ужас, а я топорик, да пчелиные вещи. Справимся, чай. Сегодня с вечора заступишь до полуночи. Как луна взойдёт, пойдёшь, Акима разбудишь, а сам ляжешь почивать. А с утра я за тобой зайду, пойдём по утренней зорьке искать. Пока пчёлы спят… Знаю я, где они жили, но может, перелетели или погибли, а то и хозяин леса разорил. Всякое бывает. Иди, вечеряй, и на колокольню, караулить. Вадим кивнул и ушёл. На колокольне стало свежо. Ветер быстро нагнал тучи, и они полностью заволокли небо. Быстро сгустилась тьма, заморосил мелкий дождь, завыл ветер. Постепенно внутри периметра монастыря жизнь замирала. Немногочисленные его обитатели спешили завершить все дела и укрыться в своих кельях. И тут он услышал, как по лестнице кто-то взбирается, вернее, догадался, потому как видел маленькую фигурку в белом платочке, что вошла в дверь звонницы. — Тебе чего, Агафья? Девочка, пыхтя, влезла на звонницу. — А ты тута⁈ — Тута! Чего пришла? — А мне скучно. Разрешили с тобой побыть. Мы же с тобою вместе пришли! — Ну, побудь, пока не стемнело, а потом сразу спать. — Ага, а расскажи мне что-нибудь? — Что? — Жутко интересное! — Сказку что ли? — Да! Вадим почесал затылок и начал по памяти рассказывать про путешествия Синдбада-морехода. — И вот, могучая птица Рух… — А у нас тоже есть могучие птицы, — дослушав рассказ, сказала девочка. — Это филин и беркут, они служат колдуну. Мне дед баял о том.