Стало темно, как у негра в… ну, понимаете, где… Свечи у Вадима с собой не было, зато сверху сочился очень слабый свет, отбрасываемый луной и звёздами. В этом неясном мерцании стало возможным разглядеть лестницу, что вплотную примыкала к стене церкви. Осторожно держась за её перила, Вадим стал медленно пробираться наверх и вскоре достиг колокольни. — Эх, — вырвалось из него от нахлынувшего восторга от открывшейся перед ним картины. Колокольня находилась очень высоко, оставив внизу любое из деревьев, и оказывалась со всех сторон открытой как ветру, так и свету. Над головой Вадима застыли пять небольших колоколов, чьи било́ жёстко фиксировались верёвками, намотанными на вбитых в стену крюках. Ни ветер, ни дождь, ни снег не смогли бы их сорвать со своих мест. Только человеческая рука имела власть их снять и заставить вещать на весь мир. Или нечеловеческая… Вадим вздохнул и, вращая головой, стал смотреть на все стороны света, пытаясь запечатлеть те мгновения, что пропустил, когда поднимался на колокольню. Вокруг стояла полная тишина, лишь угрюмо шелестел листвой дремучий лес, да проплывали по небу серые облака. Никакого движения, никаких огней, всё темным-темно. Лишь смутные тени скользили на краю леса, вспыхивая мрачными огоньками звериных глаз. А ещё в небе, изредка бесшумно хлопая крыльями, пролетали совы. Огромный филин, усевшись напротив колокольни на сук могучего дуба, таращил свои жёлтые глаза и вдруг разразился на всю округ нечеловеческим хохотом. Вадим вздрогнул, вспомнилось всё пережитое, эмоции хлынули через край, и он в ужасе отшатнулся вглубь колокольни, невольно отступив к лестнице. Филин разразился ещё более громким хохотом и, зловеще хлопая крыльями, улетел. Постепенно начало светать, и небо стало окрашиваться сначала в серый, а потом и в бледный свет. Солнце ещё и не показалось, когда окончательно посветлело. Сначала нерешительно, а потом все бодрее и бодрее принялись петь на разные голоса птицы, приветствуя утро. Вслед за ними из-за горизонта выкатилось и ясное солнышко, окончательно установив новое начало дня. На душе сразу стало светло и радостно. Ночные тени ушли, испуганные ярким светом солнца, и жизнь заиграла свежими красками. — Эй, на колокольне! Всё спокойно? Вадик вздрогнул от неожиданности, полностью погружённый в созерцание природной красоты. Кричащим оказался Аким, который, видимо, и должен был подменить Вадима, но совсем не спешил этого делать. — Спокойно, — отозвался на его крик Вадик. — Ааа, тады хорошо, а я пока в отхожее место схожу, — и Аким махнул рукой в сторону далеко стоящего от зданий обширного помещения. Вадим уже понял, о чём он. Туалет представлял собой прямоугольный невысокий сруб с дырками в полу. Был он мужским, но имелся и женский, он стоял чуть в стороне и казался намного меньше по размерам. И вонял он не так сильно, а может, это только показалось Вадиму. Он пожал плечами и остался и дальше стоять на страже. Постепенно стали просыпаться другие обитатели Пустыни. Засуетились монахини, неспешно протопал к кузне кузнец Елизарий, или по-простому Елизар, вышел и отец Анисим. — Эван ты где! Давай, слезай, на сегодня караул твой окончился. Вадик пожал плечами и стал спускаться с колокольни вниз. Глава 7 Чернила — Ну что, Анисим, рассказывай о нашем отроке. Что вызнал, да что прознал? Стоит ли его чему учить или подкормить, да отправить на все четыре стороны? — Прознал много, не знаю, хитёр ли отрок или точно память потерял, но счёт и грамоту он знает. Да грамоту непростую, как будто не кириллицу он знает, а латиницу или вообще, адскую смесь от обоих алфавитов. Настоятель поморщился и отмахнулся. — То католики его ересью замучили, везде ляхи гадят, да подгаживают, ничего, переучим. — Да, это можно сделать легко. Много у Вадима всяких странностей и по письму и остальному, но вот счёт он знает, этого не отнять, любые суммы вычисляет и складывает, и отнимает, и делит, и умножает, того и я не ведаю, что он ведает! — Да, не воин он, а купец, и отец его, вестимо, не посадский дворянин, а купец личный, — настоятель гневно повёл рукой, передвинув псалтырь на новое место. — Так, може, оно и так, но вот стрелять с ручницы он сподобился, да ловко, с первого разу в дерево попал, а сабли и не ведает, да и топор в руках неумело держит, хоть и работать им умеет. А Елизар говорил, что никто с первого раза не только никуда не попадал, так и вообще боялся. Значит, держал он в руках огнестрел. — Ну, тут его папаша так учил. На сложное обращал внимание, думал, простому он и сам научится, но, видимо, не сподобился. — На всё воля Божья! — нейтрально отозвался отец Анисим, — ну, а что с отроком-то делать, к какому делу приучать? — Давай к кузнецу, пусть ему помогает, раз понимание имеет, потом к Митрофану, что книгами ведает. Пусть он его учит, да пользу с того имеет, да и по лесу, что надо будет, тебе поможет. Опять же,в деревню сходить, на которую напали, посмотреть, что там есть. Ну, это чуть позже, пусть пыль уляжется. — Понял я, Варфоломей, всё сделаю. — Да, и научи его креститься и молитвы читать, а то противно смотреть, как отрок только вид делает, что молится. Мать у него, видно, литовка была, а то и полячка, всё, небось, пыталась его отучить от веры православной. Да не быть тому! Учи, Анисим! — Так и я подумал, так и сделаю, всему научу: и молитвам, и остальному. Выйдет от парня польза. Выйдет. Они оба перекрестились, и Анисим ушёл к себе. * * * Утро Вадима началось с похода к кузнецу. — Ну, что, отрок, как там тебя звать, забыл я уже… — Вадим, — вздохнул Вадик. — Угу, Вадим, значится. Ну, тогда для начала перебери весь инструмент, да в кузне прибери, и жди меня. А то некогда мне, много работы разной, а я пока до настоятеля схожу. Вадик пожал плечами и, взявшись за кучку прутьев, стянутых лыком, принялся выметать и убирать ненужный мусор. Все разбросанные железки разложил на места так, как он себе это представлял. Заготовки в одну сторону, готовые изделия — в другую. Весь валявшийся инструмент Вадим разложил у места работы кузнеца, да развесил по стенам, и стал ждать. К тому времени и кузнец вернулся. — Бачу, ты всё правильно сделал, а хочешь, научу ковать? — Если только ножи и тесаки, а то я безоружен. В подарок дадите? — Эк, ты сразу, да в галоп зарядил, паря. Железо денег стоит, а у тебя за душой ничего и нет, гол, как сокол, а чтобы заработать, тебе долго ещё стоять возле меня, да помогать придётся. — Ну, тогда и не надо, заработаю, так и куплю. Спасибо, не надо ничему учить! — Вадим повернулся и вышел из кузни. «Тоже мне, благодарная работа, лучше уж книжки перебирать, как-то спокойнее», — подумал он. И позвоночник целее и руки не будут отваливаться, зрение, правда, будет портиться, но Бог миловал, очки Вадим не носил. Родители успели ему сделать микрохирургическую операцию на глаза, хватит от неё эффекта и здесь надолго. Может быть. Провожаемый удивлённым взглядом кузнеца, Вадим направился искать отца Анисима. Хотелось спать и жрать. Завтрак оказался ни фига не сытным, так, похлёбка, да луковица к ней, даже хлеба не дали, ироды… Чувствуется, что сосущее чувство голода будет его теперь постоянно преследовать. Надобно поучиться стрельбе из лука, а то он вовек себя тут не прокормит. Сдохнуть от голода — так себе перспектива, не радостная совсем. Но опасностей на самом деле оказалось гораздо больше. Гражданская война не прибавляла уверенности в нынешнем будущем, а ещё мертвяки, путешествующие по непонятным маршрутам, и остальные опасности, вроде тех же волков или эпидемий. Короче, тихий ужас и смерть ровно посередине. Вадиму мучительно захотелось обратно в своё время, прочь от всего ужаса, что он здесь уже прочувствовал на себе. Это будет его целью! Ведь он же как-то попал сюда, а если был вход, то есть и выход. Надо обязательно о том узнать. Пока он, неторопливо следуя из кузницы, обдумывал положение, в котором оказался, навстречу попался один монах, потом другой, и сразу отец Анисим. — Тааак… Это откель ты идёшь, такой сумрачный? — Из кузни. — Ага, тебя уже отпустил Елизарий? — Да, я у него убрал всю кузню, а он денег хочет за нож, который я мог бы выковать с его помощью. Дак у меня нет, а помощь за еду я не хочу ему оказывать. Не хочет за так учить, так тому и быти. У меня душа не лежит к железу, а тут ещё и заставляют. Не хочу! — Эван, парень, ты какой своенравный. За еду работать он не хочет! Так и на все стороны тогда иди, раз так. — Ну и пойду! — на Вадима накатило глупое состояние несогласия. Не нужны его знания и умения, как будто здесь каждый второй и читать, и писать умеет. Ну и ладно. Знали бы они, кто к ним попал, так берегли бы, как зеницу ока. А то, нашли ему дело — кузнецу помогать, с таким и каждый дурак справится, молоточком бить по раскалённой железяке, да мехами работать до изнеможения. Это пускай местные тренируются, а ему надо бы идти дальше, крупный город искать. А ещё у него остались металлические рубли, ещё российские, их можно и на деньги здешние обменять, а там видно будет. — Ты осади, парень, уйдёшь, когда скажут, и когда сам захочешь, но не по-глупому. Не готов ты идти сейчас никуда в одиночку. То не токмо мне ведомо, но и всем в округе. И Агафья опять же на тебе, мы хотели её здесь оставить, но она не хочет, хочет с тобою идти, если ты уйдёшь. Говорила она о том тебе? Белозёрцев вспомнил, что девчонка вечно крутилась у него под ногами, как только видела его, но он почти не разговаривал с ней. Некогда. — Не говорила. — Ну, мне говорила. Я тебя привёл сюда, я и отпущу, в ответе я за вас теперь обоих. Так и знал, что с кузнецом не получится, не тот ты, паря, человечишка для него. Ладно, пойдём с книжником нашим познакомлю. Он тебя к делу другому пристроит, к слабому, но нужному. Серафим его зовут, инок он, как и я, но отцом величать его не след тебе, в годах он моложе меня будет и не заслужил пока к себе такого обращения. Вадим кивнул, тем проще будет общаться с иноком Серафимом, раз так. Вскоре они пришли в другое здание, в котором не располагалось келий для монахов и послушников, а в разных помещениях неизвестного назначения находились женщины. Ещё в одном находилась мастерская для переписки книг. Серафимом оказался высокий и худой монах, с поникшим взглядом, безликими чертами лица и тонкими пальцами, суетливо перебирающими края собственной одежды. — Серафим! Привёл тебе отрока для обучения. Считать и читать умеет, писать тоже, но не по-нашенски… Нужно поправить его умение, чтобы писал, как должно, а не по иноземному. Справишься? — Справлюсь, — тонким фальцетом ответил тот. — Ну и хорошо. Учись отрок, и будет тебе счастье! — после этого двусмысленного напутствия отец Анисим кивнул Вадиму и вышел из библиотечной кельи. Как только за ним закрылась дверь, Серафим обратился лицом к Вадиму. — Вижу, тебе не терпится приняться за дело? Думаешь, что нашёл себе лёгкую работу? Да⁈ Нет, тут ты, литвин, ошибаешься, труд переписчика тяжёл. Работа переписчика кропотлива, и времени на неё уходит очень много. Не успеет солнышко подняться, а ты уже перья раскладываешь, оно уже зашло, а ты сидишь и пишешь под светом свечи. А света у нас немного, — кивнул монах на небольшое окошко, затянутое помутневшим бычьим пузырём. — Поэтому работаем при свечах и днём, и ночью. И это ещё не всё! Руки тоже нужны не грубые, а глаза сильные, чтобы не уставать. А ну, покажи руки! Вадим даже вздрогнул от неожиданности, когда услышал пронзительный фальцет Серафима. В недоумении он протянул руки вперёд.